А. Д. сказал, что ему награды так и не вернули и, более того, Елену Георгиевну помиловали, а не реабилитировали. Оба только засмеялись, когда моя жена заметила, что А. Д. теперь дважды Герой Соцтруда, так как в опубликованном постановлении было сказано, что он лишается звания Героя — а он ведь был трижды Герой. А. Д. заметил, что юридически он действительно дважды Герой, раньше он этого не учитывал, так как постановления сам не читал; интересно, как отреагируют в верхах, если он так где-нибудь подпишется.

В последний раз Сахаровы приехали — на два дня — в Тбилиси в мае 1989 г.: после кровавых событий 9 апреля академик Т. В. Гамкрелидзе[125] уговорил А. Д. приехать и самому посмотреть на место и на жертвы трагедии — мнение А. Д., его выводы о причинах и последствиях этой бойни могли, в условиях конфронтации населения Грузии и всей демократической общественности с верхушкой армии и бюрократии, иметь решающее значение.

Прилетели они поздно ночью, и А. Д. тут же попросил меня прийти к ним пораньше утром: оказалось, что он в суматохе проходившего накануне собрания Академии наук согласился на просьбу Т. В. Гамкрелидзе; главное для него — помочь людям, сделать все, чтобы вмешательство военных в демократический процесс не стало прецедентом.

Пришлось заочно знакомить А. Д. с людьми, с которыми ему предстояло видеться, еще раз в качестве свидетеля — говорить о том, что никаких антирусских выступлений в Тбилиси не было, город ни в коей мере не утратил своих интернациональных черт, принципов «общего дома», некоторая обостренность национального самосознания — это, увы, печальное веяние времени, несколько отдельных выкриков, два-три лозунга не делают погоды среди сотен других. А. Д. и Елена Георгиевна просто еще раз проверяли себя: много раз бывая в Грузии, в Тбилиси и на побережье, они считали, что здесь националистические эксцессы невозможны, обострения — да, но такие, которые можно разрешить мирным путем.

В первый же день А. Д. побывал у Первого секретаря ЦККП Грузии Г. Г. Гумбаридзе, где просил о скорейшем освобождении пяти арестованных тогда лидеров неформалов, а также в больницах, где лежали раненные и отравленные участники демонстрации. Их пребывание в больнице было снято для телевидения: А. Д. пытался утешать людей, уговорить их, ссылаясь на свой нелегкий опыт, прекратить голодовку. Елена Георгиевна звонила детям в США, друзьям в Италии и Франции, послу США Мэтлоку с просьбой о приезде иностранных врачей. (Приезд врачей существенно разрядил обстановку в Грузии!)

Мне удалось пробыть с ними и проговорить несколько часов — завтраки и обеды в гостинице. А. Д. был очень печален: положение больных, общая ситуация в республиках, национальная напряженность, подготовка к I Съезду требовали колоссальной затраты эмоциональных и интеллектуальных сил. Я никогда не слышал от А. Д. резких выражений, но лицо его было именно в этом плане весьма выразительным, презрительно сморщилось, когда Т. В. Гамкрелидзе упомянул о «Русофобии» И. Р. Шафаревича, некогда его соратника по так называемому диссидентскому движению.

Науки мы коснулись лишь однажды, стоя на балкончике над Курою. А. Д., по-видимому, не любил делиться какими-либо замыслами будущих работ: если идея возникала, он ее сам тут же и разрабатывал или откидывал. Но тут вдруг, правда, с подачи Елены Георгиевны, он начал обсуждать проблему прогноза землетрясений (знал, что я этим занимался) и возможность снятия напряжений серией превентивных направленных взрывов. Моя пессимистическая оценка его разочаровала, и мы снова вернулись к национальным проблемам.

Через несколько часов А. Д. улетел в Москву.

Мне не хочется заканчивать эти воспоминания на такой печальной ноте. Постараюсь поэтому кое-что добавить для воссоздания облика великого ученого.

Легенды об Андрее Дмитриевиче, ходившие, в основном, между физиками, очень характерны: в них делалась невольная (достойная анализа Фрейда) попытка объяснить его необычность, непредсказуемость решений и замыслов какими-либо внешними и поэтому более понятными факторами. Вспомним, для пояснения этого феномена, бесчисленные легенды и анекдоты об А. С. Пушкине, бурно публиковавшиеся лет сто назад, — он единственный из русских писателей был удостоен чести войти в герои фольклора.

Легенды об ученых распространены в научной среде (частично они были собраны В. Турчиным в книге «Физики продолжают шутить»). Наиболее красочные из них, в основном об Я. И. Френкеле, Андрей Дмитриевич любил пересказывать. Поэтому, а также потому, что эти слухи и рассказы явственно показывают отношение к А. Д. со стороны физического сообщества, я позволю себе изложить их тут. Некоторые эти легенды я пересказывал А. Д., и он, смущенно улыбаясь, опровергал их или подтверждал.

1. А. Д. Сахаров, конечно, еврей и настоящая его фамилия Цуккерман.

Эта версия, столь удобная для общества «Память» и иже с ним, иронически отражена даже в одной из депутатских элегий Е. Евтушенко.

А. Д. говорил, что фамилия его, несомненно, крестьянского происхождения, прадеды были священниками, единственная «посторонняя часть» — дед со стороны матери, обрусевший грек А. С. Софиано, офицер-артиллерист.

2. Сахаров происходил из очень богатой семьи, поэтому с ним особенно много занимались в детстве, он и стал вундеркиндом.

Родители А. Д., как он говорил, были не очень высокого мнения о советской школе и до шестого класса он занимался с ними и с приглашаемыми учителями дома. Отец очень рано определил его способности к точным наукам и инженерии. На вопросы о «богатстве» семьи или просто достатке А. Д. только улыбался.

3. Уникальные способности и знания А. Д. проявились уже на первом курсе университета. Так, в теплушке, во время эвакуации, он сходу одолел книгу В. Гайтлера «Квантовая теория излучения», в те годы — предел сложности для начинающих физиков-теоретиков.

Эта история рассказана в одной из блестящих новелл И. С. Шкловского в журнале «Химия и жизнь» 1988 г. Когда я ее пересказал, А. Д. досадливо махнул рукой и сказал, что тогда дай Бог ему было суметь прочесть какую-нибудь книгу по общей физике, а успехи в студенческие годы были далеки от блестящих.

4. После университета А. Д. работал на заводе и сделал какие-то важные изобретения.

«Да, — подтвердил А. Д., — на заводе действительно работал, чуть ли не в военной приемке. Изобретения были и, знаете, я ими очень горжусь». (А. Д. как-то сказал, что жалеет о невозможности получить авторское свидетельство на «магнитную бутылку», очень уж такое свидетельство красиво выглядит — еще одно проявление сохранившейся в нем детскости и непосредственности.)

5. Сахаров пытался поступить в аспирантуру к Л. Д. Ландау, но не мог с требуемой скоростью провести какой-то расчет. Расстроенный отец тут же позвонил И. Е. Тамму, Тамм попросил А. Д. срочно придти и они вдвоем всю ночь прогуляли по набережной, говоря о физике. К утру Игорь Евгеньевич сказал удивленному А. Д., что он уже сдал экзамен и принят в аспирантуру. (В этом рассказе, его, кстати, очень любят именно в ФИАНе, отражается и всеобщее поклонение памяти И. Е. Тамма.)

А. Д., когда я ему рассказал эту легенду, удивился: он никогда не пытался сдавать ландауский минимум, при всем уважении к Л. Д. Ландау он всегда чувствовал, что ему ближе школа Л.И.Мандельштама и И. Е. Тамма, а в аспирантуру был принят после посылки Тамму некоторых, самостоятельно выполненных расчетов.

6. Сахаров был выбран академиком прямо из кандидатов наук.

И это было не так. Первоначально планировалось, что его выберут членом-корреспондентом, что не давало еще почему-то степени доктора наук. Поэтому срочно, с его минимальным участием и, конечно, без защиты, была по отчетам оформлена докторская диссертация и затем лишь прошли выборы.

7. Сахаров всегда высказывал крамольные мысли, но по личному приказу Берия и его ближайших преемников около него находились два-три доверенных человека, которые ему поддакивали и тем самым пресекали их дальнейшее распространение.