Как ученый Андрей Дмитриевич сформировался еще до приезда в наш институт. Становление его как гражданина происходило на наших глазах в период его работы в нашем институте и завершилось написанием и распространением работы «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», являвшейся по существу манифестом нового мышления. К моменту написания и самиздатовского опубликования «Размышлений» это был единственный документ, в котором доказана необходимость решительных и глубоких перемен и сформулирована их программа. Появление этой работы означало крутой поворот в жизни Андрея Дмитриевича, уход его из нашего института, смену спокойной жизни научного работника на тревожное существование политического диссидента. Такой решительный поворот был глубоко продуманным, направленным в будущее действием. Андрей Дмитриевич для себя уже решил, что его деятельность в качестве гражданина, отдавшего себя борьбе за демократические преобразования, важнее и нужнее для страны, чем работа по совершенствованию уже созданного термоядерного оружия. Принимая такое решение, я думаю, он не заблуждался по поводу тех терний, которые ожидают его впереди. Это был итог большого пути, по которому он прошел за это время. К нему его привели постоянные размышления о состоянии страны и дискуссии на эту тему в своем коллективе, а также, что не менее существенно, опыт собственного взаимодействия с представителями различного, в том числе самого высокого уровня той системы, которая была у власти. Это взаимодействие началось с нормального делового сотрудничества между учеными на службе государства и далеко не худшими уполномоченными этого государства, прошло через стадию непонимания ориентиров и приоритетов ученого представителями государства и завершилось полным разрывом в форме отстранения от работы и увольнения из института. Напряжение в отношениях с властями возрастало постепенно. Можно сказать, что они недооценили, «прозевали» опасность, которая возникла для них в лице А. Д. Сахарова. Предвидя эту опасность, они не стали бы способствовать получению высоких наград и тем самым укреплять его авторитет, с которым потом уже трудно было бороться. Его выступления против излишних воздушных испытаний, настойчивые высказывания о необходимости серьезных переговоров о разоружении воспринимались как чудачества ученого. Видимо, в заблуждение вводила и внешняя «мягкость» Андрея Дмитриевича, за которой можно не увидеть непреклонную твердость в принципиальных вопросах.
Одним из эпизодов такого взаимодействия с представителями власти самого высокого уровня была беседа А. Д. Сахарова с Михаилом Андреевичем Сусловым. О встрече просил Андрей Дмитриевич, желая помочь механику Г. И. Баренблатту, отец которого попал под колесо нашей судебной машины. Эта многочасовая беседа произвела на него тяжелое впечатление. И он в наших разговорах неоднократно обращался к ней и говорил о ней более эмоционально, чем написано об этой встрече в «Воспоминаниях». Не касаясь конкретного содержания разговора, он резко отрицательно характеризовал Суслова, считая его главной консервативной силой в правящей верхушке, считая, что именно он насаждал или, точнее, поддерживал дух антиинтеллектуализма в среде руководителей. Антиинтеллектуализм с привкусом антисемитизма был тем отличительным признаком, по которому высшая номенклатура определяет, является ли данный человек «своим». Когда я впервые услышал от Андрея Дмитриевича его высказывания о Суслове, я был очень огорчен. У меня было наивное представление о нем, как о теоретике, наиболее образованном и культурном человеке из высшего руководства. По-моему, для Андрея Дмитриевича это было тоже некоторым разочарованием. Он высказывался примерно так: «Трудно было представить, что нами управляют такие монстры».
Мне представляется, что первым поступком, который высшее руководство восприняло как нелояльность и прямую конфронтацию, было выступление в Академии наук против выдвижения в академики ставленника Лысенко Н. И. Нуждина. В 1963–1964 гг. ходило в самиздате исследование Ж. Медведева «История биологической дискуссии в СССР». Все то, что сейчас известно о действиях Лысенко по разгрому советской биологии, в этом исследовании содержалось. Описывалась там и трагическая судьба академика Вавилова. Прочитав, я дал этот материал Андрею Дмитриевичу. Нельзя сказать, что все содержание рукописи было для него новостью, но все-таки ее эмоциональное воздействие на Андрея Дмитриевича было очень сильным. Я не помню, чтобы он так резко о ком-нибудь высказывался. Запомнилось мне выражение: «Вегетарианство по отношению к Лысенко недопустимо». Вскоре представился случай дать бой Лысенко. Как известно, в значительной степени благодаря выступлению А. Д. Сахарова на Общем собрании Академии наук кандидатура ставленника Лысенко была провалена. Возвратившись с сессии Академии наук, он зашел ко мне поделиться радостью победы. В речи в Академии наук он призывал академиков голосовать «так, чтобы единственным голосом „за“ был голос академика Лысенко». Это была действительно победа, добытая в борьбе, и Андрей Дмитриевич ее именно так и ощущал. В отличие от, быть может, более важного успеха — заключения Московского договора — это было сделано не вместе с правительством, а вопреки ему. То, что произошло, было чем-то вроде бунта до того времени покорных академиков. Если верить слухам, это так и было воспринято Н. С. Хрущевым. Смело разоблачивший культ Сталина и создавший тем самым возможность минимальной непокорности в рядах ученых Академии, Н. С. Хрущев был человеком невысокой культуры. Ему, как и Сталину, импонировал «народный академик» Т. Д. Лысенко именно своей неинтеллигентностью, предложением простых, понятных, но увы, невыполнимых решений стремительного роста производительности сельского хозяйства. Хрущев был разгневан поведением академиков, особенно Сахарова. Он грозил выгнать из Академии Сахарова и принять еще какие-то меры, но потом немного поостыл. А спустя несколько месяцев, осенью 1964 г., Хрущев был отстранен от власти. Новое руководство осудило волюнтаристский стиль работы Н. С. Хрущева. Желая продемонстрировать научный подход и понимая, что недавно прошедший «бунт» академиков мог произойти только по очень серьезной причине, новое руководство сразу же, всего лишь через месяц после прихода к власти, сняло все запреты на генетику и другие направления молекулярной биологии.
В 1966 г. А. Д. Сахаров получил разрешение от министра Е. П. Славского на совместительство и приступил к работе в Физическом институте им. Лебедева[1]. Ему нравилось часть времени проводить у нас, часть в Москве. С этого времени, не порывая с нашим коллективом и нашей тематикой, он стал работать в ФИАНе над фундаментальными проблемами физики. Расширяя круг общения, он познакомился с московской диссидентской средой. Приезжая к нам, Андрей Дмитриевич рассказывал последние московские научные и литературные новости. От него мы услышали об исследовании Р. А. Медведева «К суду истории», о романах Солженицына «Раковый корпус» и «В круге первом».
Одним из предметов наших споров был вопрос о допустимости революции как средства решения политических вопросов. Вначале Андрей Дмитриевич склонялся к тому, что отказываться от такого радикального средства не следует. В ходе длительных обсуждений в конце концов все мы пришли к выводу, что в нашей стране и так достаточно пролито крови, и в любых политических преобразованиях нужно удерживаться в рамках эволюционного процесса. Другим дискуссионным вопросом, постоянно обсуждавшимся у нас, были сравнительные достоинства двух экономических систем: капитализма и социализма. Как-то незаметно для самих себя социализм в наших дискуссиях стал сдавать позиции. То нам казалось, что только на путях социалистической экономики можно вытащить страну из отсталости, то мы думали, что социализм обеспечивает более высокие темпы роста. Хотя мы понимали, что у нас есть своя эгоистическая бюрократия, все же считали, что при капитализме с его возможностью концентрации собственности более возможно проявление эгоистических устремлений крупных собственников и игнорирование интересов всего общества. С другой стороны, социализм имеет то нравственное преимущество перед капитализмом, что признается приоритет труда над капиталом. Все эти наивные рассуждения связаны были с нашей экономической неграмотностью и отсутствием информации о повседневной жизни в зарубежных странах.
