— Ленька! — крикнул Олег, вскакивая. — Вставай, уже день наступил! Надо собираться в дорогу. Пока дядя Гриша прилетит на своем бегунке в Сухую Буйволу, мы с тобой там будем.

— Олег! И чего ты горячишься? Кипяток! — Ленька не вставал и не открывал глаза. — Кто нас ждет в той Сухой Буйволе? Разве только твоя сестренка Марфутка? Слыхал же, дядя Гриша не желает, чтобы мы к нему ехали. А мы заявимся. Здравствуйте, приехали!

— Ты плохо еще знаешь дядю Гришу, — стоял на своем Олег. — Это он хочет нас испытать, понял? Есть такие люди, любят других испытывать. Если тебя пригласят да еще посадят на машину и увезут, так всякий дурак может попасть в Сухую Буйволу. А вот ежели тебе не дозволяют, а ты рвешься и своего добиваешься — вот это да! Ты вот спал, а я с дядей Гришей всю ночь беседовал. Он наше решение пойти в техникум одобрил!

— Твое, — поправил Ленька. — Я не решал.

— Как друг, я сказал, что мы всегда вместе. О! Дядя Гриша хороший, он во всем за нас. Говорит, кончите техникум и проситесь ко мне, под мое руководство. Он в душе и сейчас за то, чтобы мы приехали в Сухую Буйволу. И мы обязательно примчимся! Да поднимайся ты, сонуля!

На зорьке Григорий Корчнов взбудоражил грушовских собак, с ветерком пролетел по улице и затормозил возле колхозного правления. Спросил у сторожа, есть ли кто в правлении. Сторож кивнул на дверь:

— Ярошенко тут. Еще стемна заявился.

— Не спится председателю? Отчего бы это?

— Должность бессонная.

Ярошенко услышал стук мотоцикла и быстрые шаги в коридоре.

— И кого это нелегкая принесла в такую пору? — сказал он, щуря немного косивший левый глаз. — Не иначе гонец от трактористов.

— Это я, Кузьма! — Григорий распахнул дверь, поднял руки.

— Гриша! — Ярошенко вышел из-за стола. — Здорово, чабанский главарь! Удивляюсь, из Сухой Буйволы — и в такую рань? Или ты всю ночь гремел по степи?

— Зачем же мне греметь всю ночь? — отвечал Григорий. — Я ночевал у сестры. Нарочно поднялся с петухами, чтобы тебя застать в селе.

— И правильно сделал. Через час уеду.

Григорий говорил, что ему необходимо сегодня перебросить из Ставрополя в Сухую Буйволу недостающие стригальные аппараты и нужны грузовики для вывозки шерсти. Ярошенко слушал, наклонив угловатую бритую голову, потом спросил:

— Сколько понадобится грузовиков?

— Штук шесть.

— А меньше нельзя?

— Да ты посуди сам, Кузьма. Шестьдесят тысяч…

— Что мне судить, я не суд. А дать не могу. Грузовики с неба не падают. И не проси, Гриша! Шерсть — дело важное, я понимаю, а бревна еще важнее. Строимся, а лесу нету. И тебе для кошар лес нужен. Вся наличность грузовиков укатила аж в Псебай за лесом. А ты — дай!

— Как же быть?

— Надо выкручиваться. — И Ярошенко надолго умолк, чертил карандашом какие-то знаки, сопел. — Есть у нас на ферме две полуторки. Бери пока их. Бычьи упряжки снаряжай. А в самый разгар стрижки подброшу еще грузовиков пять. Вернутся из Псебая.

— Долго ждать, но подожду. — Григорий вздохнул. — Да, чуть было не забыл! Еще одна просьба к тебе, Кузьма. Выручай!

— Опять нужны грузовики?

— Дело, можно сказать, посерьезнее. Помоги племяша переправить к чабанам.

— Олега?

— Его. Пусть побегает за овцами.

Ярошенко рассмеялся, бритая его голова порозовела.

— Нашел чабана, нечего сказать! Это же не хлопец, а оторвиголова. Ему не за отарой ходить, а быть предводителем геройской шайки, это да! Удивляюсь, в кого только уродился, сорванец! Отец у него смирный был человек. — Ярошенко развел руками. — Уволь, Гриша! Тут я тебе не помощник. Боюсь, чтобы не получилось и у тебя, как у той безрассудной бабуси: жила себе, старая, тихо-мирно, и вдруг пришло ей в голову купить порося…

— Не просил бы тебя, да есть одна важная причина, — доверительно сказал Григорий. — Вчера поговорил с Олегом. Парня тянет к животноводству, решил в техникум поступать. Вот я и хочу исподволь приохотить его к овцам. Пусть выходит на дорогу своего отца и деда Гребенкова.

— А хитер ты, Гриша, — с улыбкой сказал Ярошенко. — О смене беспокоишься.

— И о смене, — согласился Григорий, — да и Настеньке с ним тяжело. Весь день она на ферме, а Олег на Егорлыке. У парня разудалый возраст, Олегу нужна деятельность. Тесно ему в Грушовке, а у нас, сам знаешь, какой вокруг стелется простор!

— Приобщить парня к овцам — дело хорошее, — рассудительно заговорил Ярошенко. — Да отпустит ли Анастасия? Это же, я знаю, такая наседка, что беда!

— В том-то и вся штука, не отпускает. — Григорий положил руку другу на плечо. — Тут, Кузьма, без хитрости нам не обойтись. Олега надо послать в Сухую Буйволу по путевке и не одного, а с его дружком Алешей Завьяловым — Ленькой, как зовет его Олег. Кузьма, прошу тебя как друга, выдай им путевки или какое решение правления. Нужен документ, и тогда самая сердобольная мамаша вроде моей сестры не станет возражать. Ты чего скалишь зубы?

— Смешно! Похоже на детскую игру.

— Нет, все делай всерьез. Скажи, что я дал заявку на сакманщиков. Это — первое. Второе — вызови Олега и Леньку к себе и без всяких шуток потолкуй с ними по-взрослому. Вручи им бумагу с печатью, с первой же попутной машиной направляй в Сухую Буйволу, так сказать в полное мое распоряжение.

— И придет же в голову! — Ярошенко почесал бритый затылок. — Не люблю, Гриша, с детворой возиться.

— Для меня сделай, Кузьма! По-дружески.

— Ладно, Гриша, соглашаюсь только ради нашей давней дружбы. — Ярошенко махнул рукой. — За успех не ручаюсь, но попробую. А теперь пойдем в гараж и скажем шоферам, чтобы снаряжали в дорогу полуторки.

Через час взошло солнце. Две полуторки выехали на улицу и взяли курс на Ставрополь. Впереди пылил на мотоцикле Григорий. Ярошенко стоял на улице и смотрел вслед уехавшим машинам. К нему подошел отец Леньки — бугаятник Трифон Завьялов, в белом фартуке, похожий на дворника.

— Доброго здоровья, Кузьма Кузьмич! — сказал он, тронув пальцем козырек выцветшей на солнце фуражки.

— Привет, Трифон Савельевич! Ну, как там поживают твои красавцы?

— А что им? Живут да люцерну жуют. — И кивнул на оседавшую по улице пыль: — А полуторки укатили за лесом?

— Сухобуйволинский чабан угнал.

— Гриша Корчнов? По какому делу он сюда заявился?

— Грузовики понадобились. Шерсть возить. В Сухой Буйволе уже началась стрижка, пора горячая. И людей не хватает. Григорий просил сакманщиков в отары. Из подростков.

— Есть охотники?

— Пока нету. Как думаешь, Трифон Савельевич, кого из мальцов можно послать к чабанам? Твой сынишка мог бы согласиться?

— Мой Алексей? — Трифон Савельевич снял фуражку, почесал за ухом.

— А что?

— Да ты и палкой туда его не загонишь! — со смехом ответил Трифон Савельевич. — Мы хлеборобы, а наши детки на овечек или там на коров что-то не поглядывают. Норовят пристроиться к городской жизни, на асфальт их тянет. Костюм, к примеру, им нужен, молоко, сметану им подавай, а овца и корова не нужны. По своему семейству вижу. У меня их было шестеро, а остался один, и тот временно. Скажу тебе, Кузьма Кузьмич, у меня хранилась надежда насчет Алексея. Думал, что хоть этот последышек приохотится к моему занятию и заменит меня в бугаятне. Но и Алексей улетит, это я точно предсказываю. Как подрастет постреленок, вберется в перья, окрепнет, так — порх-порх! — улетел, только его и видал. Как же, он даже стишки пишет, на Лермонтова поглядывает. Так что вскорости окончательно опустеет завьяловское гнездо.

— Побеседовал бы ты с сыном сурьезно, по-отцовски.

— Пробовал. Куда там, не дается! Он же еще ни разу не был в бугаятне.

— И все-таки что он тебе сказал?

— Не сказал, а отрезал, отрубил. Я, говорит, батя, хочу коммунизм строить, а не хвосты быкам крутить. Обидно, Кузьма Кузьмич, что вот такие сорванцы, как мой Алексей или его дружок Олег Гребенков, коммунизм собираются строить в белых перчатках. Черного, простого труда побаиваются.