Приняв такое решение, Горанфло прижался к стене и стал ждать.
Спустя пять минут ворота распахнулись, и из них появились лошадь и человек. Человек сидел верхом на лошади.
Горанфло подошел.
— Сударь, — начал он, обращаясь к всаднику, — если пять «Раtеr»[88] и пять «Аvе»[89] во исполнение ваших замыслов покажутся вам не лишними…
Всадник повернул голову к монаху.
— Горанфло! — воскликнул он.
— Господин Шико! — выдохнул пораженный монах.
— Куда, к дьяволу, бредешь ты, куманек? — спросил Шико.
— Сам не знаю, а вы?
— Ну со мной совсем другое дело, я-то знаю, — сказал Шико. — Я еду прямо вперед.
— И далеко?
— Пока не остановлюсь. Но ты, кум, почему ты не можешь мне сказать, что ты здесь делаешь? Я подозреваю кое-что.
— А что именно?
— Ты шпионишь за мной.
— Господи Иисусе! Мне за вами шпионить, да боже упаси! Я вас увидел, вот и все.
— Когда увидел?
— Когда вы выслеживали мулов.
— Ты дурак.
— Как хотите, но вон из-за тех камней вы внимательно за ними…
— Слушай, Горанфло, я строю себе загородный дом. Этот щебень я купил и хотел удостовериться, хорошего ли он качества.
— Тогда дело другое, — сказал монах, который не поверил ни единому слову Шико. — Стало быть, я ошибся.
— И все же, ты сам, что ты делаешь здесь, за городской заставой?
— Ах, господин Шико, я изгнан, — с сокрушенным вздохом ответил монах.
— Что такое? — удивился Шико.
— Изгнан, говорю вам.
И Горанфло, задрапировавшись в рясу, вытянулся во весь свой невеликий рост и принялся кивать головой вверх и вниз, взгляд его приобрел требовательное выражение, как у человека, которому постигшее его огромное бедствие дает право рассчитывать на сострадание себе подобных.
— Братия отторгли меня от груди своей, — продолжал он, — я отлучен от церкви, предан анафеме.
— Вот как? И за какую вину?
— Послушайте, господин Шико, — произнес монах, кладя руку на сердце, — можете верить мне или не верить, но, слово Горанфло, я и сам этого не знаю.
— Может быть, вас приметили прошлой ночью, куманек, когда вы шлялись по кабакам?
— Неуместная шутка, — строго сказал Горанфло, — вы прекрасно знаете, чем я занимался, начиная с давешнего вечера.
— То есть, — уточнил Шико, — чем вы занимались с восьми часов вечера до десяти. Что вы делали с десяти вечера до трех часов утра, мне неизвестно.
— Как это понять — с десяти вечера до трех утра?
— Да так — в десять часов вы ушли.
— Я? — сказал Горанфло, удивленно выпучив на гасконца глаза.
— Конечно, я даже спросил вас, куда вы идете.
— Куда я иду; вы у меня спросили, куда я иду?
— Да!
— И что я вам ответил?
— Вы ответили, что идете произносить речь.
— Однако в этом есть доля правды, — пробормотал потрясенный Горанфло.
— Проклятие! Какая там доля, вы даже воспроизвели передо мной добрый кусок вашей речи, она была не из коротких.
— Моя речь состояла из трех частей, такую композицию Аристотель считает наилучшей.
— И в вашей речи были возмутительные выпады против короля Генриха Третьего.
— Да неужели?! — сказал монах.
— Просто возмутительные, и я не удивлюсь, если узнаю, что вас преследуют как подстрекателя к беспорядкам.
— Господин Шико, вы открываете мне глаза. А что, когда я говорил с вами, у меня был вид человека проснувшегося?
— Должен признаться, куманек, вы показались мне очень странным. Особенно взгляд у вас был такой неподвижный, что я даже испугался. Можно было подумать, что вы все еще не пробудились и говорите во сне.
— И все же, — сказал Горанфло, — какой бы дьявол в это дело ни влез, я уверен, что проснулся нынче утром в «Роге изобилия».
— Ну и что в этом удивительного?
— Как что удивительного? Ведь, по вашим сливам, в десять часов я ушел из «Рога изобилия».
— Да, но вы туда вернулись в три часа утра, и в качестве доказательства могу сказать, что вы оставили дверь открытой и я замерз.
— И я тоже, — сказал Горанфло. — Это я припоминаю.
— Вот видите! — подхватил Шико.
— Если только вы говорите правду…
— Как — если я говорю правду? Будьте уверены, куманек, мои слова — чистейшая правда. Спросите-ка у мэтра Бономе.
— У мэтра Бономе?
— Конечно, ведь это он открыл вам дверь. Должен вам заметить, что, вернувшись, вы просто раздувались от спеси, и я вам сказал: «Стыдитесь, куманек, спесь не приличествует человеку, особенно если этот человек — монах».
— И почему я так возгордился?
— Потому что ваша речь имела успех, потому что вас поздравляли и хвалили герцог де Гиз, кардинал и герцог Майеннский… Да продлит господь его дни, — добавил Шико, приподнимая шляпу.
— Теперь мне все понятно, — сказал Горанфло.
— Вот и отлично. Значит, вы признаете, что были на этом собрании? Черт побери, как это вы его называли? Постойте! Собрание святого Союза. Вот так.
Горанфло уронил голову на грудь и застонал.
— Я сомнамбула, — сказал он, — я давно уже это подозревал.
— Сомнамбула? — переспросил Шико. — А что это значит — сомнамбула?
— Это значит, господин Шико, — в моем теле дух господствует над плотью в такой степени, что, когда плоть спит, дух бодрствует и повелевает ею, а плоть, раз уж она спит, вынуждена повиноваться.
— Э, куманек, — сказал Шико, — все это сильно смахивает на колдовство. Если вы одержимы нечистой силой, признайтесь мне откровенно. Как это можно, чтобы человек во сне ходил, размахивал руками, говорил речи, поносящие короля, — и все это не просыпаясь! Клянусь святым чревом! По-моему, это противоестественно. Прочь, Вельзевул! Vade retro, Satanas!
И Шико отъехал в сторону.
— Значит, — сказал Горанфло, — и вы, и вы тоже меня покидаете, господин Шико. Tu quoque, Brute! Ай-яй-яй! Я никогда не думал, что вы на это способны.
И убитый горем монах попытался выжать из своей груди рыдание.
Столь великое отчаяние, которое казалось еще более безмерным оттого, что оно заключалось в этом пузатом теле, вызвало у Шико жалость.
— Ну-ка, — сказал он, — повтори, что ты мне говорил?
— Когда?
— Только что.
— Увы! Я ничего не помню, я с ума схожу, голова у меня битком набита, а желудок пуст. Наставьте меня на путь истинный, господин Шико!
— Ты мне говорил что-то о странствиях?
— Да, говорил, я сказал, что достопочтенный отец приор отправил меня постранствовать.
— В каком направлении? — осведомился Шико.
— В любом, куда я захочу, — ответил монах.
— И ты идешь?..
— Куда глаза глядят. — Горанфло воздел руки к небу. — Уповая на милость божью! Господин Шико, не оставьте меня в беде, ссудите меня парой экю на дорогу.
— Я сделаю лучше, — сказал Шико.
— Ну-ка, ну-ка, что вы сделаете?
— Как я вам сказал, я тоже путешествую.
— Правда, вы мне это говорили.
— Ну и вот, я беру вас с собой.
Горанфло недоверчиво посмотрел на Шико, это был взгляд человека, не смеющего верить в свалившееся на него счастье.
— Но при условии, что вы будете вести себя разумно, тогда я вам позволю оставаться закоренелым греховодником. Принимаете мое предложение?
— Принимаю ли я! Принимаю ли я!.. А хватит ли у нас денег на путешествие?
— Глядите сюда, — сказал Шико, вытаскивая длинный кошелек с приятно округлившимися боками.
Горанфло подпрыгнул от радости.
— Сколько? — спросил он.
— Сто пятьдесят пистолей.
— И куда мы направляемся?
— Это ты увидишь, кум.
— Когда мы позавтракаем?
— Сейчас же.
— Но на чем я поеду? — с беспокойством спросил Горанфло.
— Только не на моей лошади, клянусь телом Христовым. Ты ее раздавишь.