— Ну, что еще?

— Посмотри на мою географическую карту и рассуди сам. Начнем с Анжу, которое смахивает на тарталетку, видишь? Здесь укрылся твой брат, потому-то я и отвел этой провинции первое место. Гм! Анжу, если за него взяться с толком, как возьмутся твой главный ловчий Монсоро и твой друг Бюсси, одно Анжу может дать нам — когда я говорю «нам», это значит: твоему брату, — Анжу может дать твоему брату десять тысяч бойцов.

— Ты полагаешь?

— Это на самый худой конец. Перейдем к Гиени. Гиень… ты видишь ее? Вот она — фигура, похожая на теленка, который скачет на одной ноге. А! Проклятие! Гиень! Ничего нет удивительного, коли там найдется пара-другая недовольных, это старый очаг мятежа, и англичане только-только ушли оттуда. Эта Гиень с радостью восстанет, не против тебя — против Франции. От Гиени можно рассчитывать на восемь тысяч солдат. Маловато! Но все они будут закаленные, испытанные в боях, это уж будь спокоен. Затем, левее Гиени у нас Беарн и Наварра, видишь? Вот эти два куска, вроде обезьяны на спине у слона. Конечно, Наварру сильно обкорнали, но вместе с Беарном у нее наберется триста-четыреста тысяч жителей. Предположим, что Беарн и Наварра, после того, как Наваррский их хорошенько потрясет, пожмет и выжмет, поставят Лиге пять процентов их населения, это шестнадцать тысяч человек. Итак, подведем итог. Анжу — десять тысяч…

И Шико снова принялся чертить своей тростью на песке:

— Так ты думаешь, — сказал Генрих, — что король Наваррский вступит в союз с моим братом?

— Святое чрево!

— Так ты думаешь, что он причастен к его бегству?

Шико пристально поглядел на Генриха.

— Генрике, — сказал он, — эта мысль пришла в голову не тебе.

— Почему?

— Потому что она слишком умная, сын мой.

— Неважно, чья она. Я спрашиваю тебя, отвечай: ты думаешь, что Генрих Наваррский причастен к бегству моего брата?

— Э, — воскликнул Шико, — как-то поблизости от улицы Феронри до меня донеслось: «Святая пятница!», и, когда я об этой «пятнице» вспоминаю сегодня, она кажется мне весьма убедительной.

— До тебя донеслось: «Святая пятница!»? — вскричал король.

— Ей-ей, — ответил Шико. — Я вспомнил об этом только сегодня.

— Значит, он был в Париже?

— Я так думаю.

— А что тебя заставляет так думать?

— Мои глаза.

— Ты видел Генриха Наваррского?

— Да.

— И ты не пришел ко мне и не сказал, что мой враг имел дерзость явиться прямо в мою столицу!

— Человек может быть дворянином и может не быть им, — произнес Шико.

— Ну и что же?

— А то, что если он дворянин, то он не шпион, вот и все.

Генрих задумался.

— Значит, — сказал он, — Анжу и Беарн! Мой брат Франсуа и мой кузен Генрих!

— Не считая трех Гизов, само собой разумеется.

— Как! Ты думаешь, что они войдут в союз?

— Тридцать четыре тысячи человек с одной стороны: десять тысяч от Анжу, восемь тысяч от Гиени, шестнадцать тысяч от Беарна, — сказал Шико, загибая пальцы, — а сверх того, двадцать или двадцать пять тысяч под командой герцога де Гиза, главнокомандующего твоих войск. Всего пятьдесят девять тысяч человек. Сократим их до пятидесяти на случай подагры, ревматизмов, воспалений седалищного нерва и других болезней. Все же, как ты видишь, сын мой, остается достаточно внушительная цифра.

— Но Генрих Наваррский и герцог де Гиз враги.

— Что не помешает им объединиться против тебя с надеждой уничтожить друг друга после того, как они уничтожат тебя.

— Шико, ты прав, и моя мать права, вы оба правы. Надо предотвратить резню. Помоги мне собрать швейцарцев.

— Ну да, швейцарцев, как же! Их увел Келюс.

— Тогда мою гвардию.

— Ее забрал Шомберг.

— Ну, хотя бы моих слуг.

— Они ушли с Можироном.

— Как, — воскликнул Генрих, — без моего приказа?!

— А с каких это пор ты отдаешь приказы, Генрих? О! Когда речь идет о шествиях или бичеваниях, тут я ничего не говорю, тебе предоставляют полную власть над твоей шкурой и даже над шкурой других. Но коснись дело войны, коснись дело управления государством, это уже область господина де Шомберга, господина де Келюса и господина де Можирона. О д’Эперноне я умалчиваю, потому что он в таких случаях прячется в кусты.

— А! Смерть Христова! — воскликнул Генрих. — Так вот как обстоит дело!

— Позволь сказать тебе, сын мой, — продолжал Шико, — ты весьма поздно заметил, что в своем королевстве ты не более чем седьмой или восьмой король.

Генрих закусил губу и топнул ногой.

— Эге! — произнес Шико, вглядываясь в темноту.

— Что там?

— Клянусь святым чревом! Это они. Гляди, Генрих, вот твои люди.

И он в самом деле указал королю на трех или четырех быстро приближающихся всадников. За ними на некотором расстоянии скакали другие конные и шла толпа пеших.

Всадники собирались уже было въехать в Лувр, не заметив в темноте двух людей, стоявших возле рвов.

— Шомберг! — позвал король. — Сюда, Шомберг!

— Эй! — откликнулся Шомберг. — Кто меня зовет?

— Сюда, сюда, дитя мое!

Голос показался Шомбергу знакомым, и он подъехал.

— Будь я проклят! — воскликнул он. — Да это король!

— Он самый. Я побежал за вами, да не знал, где вас искать, и с нетерпением жду здесь. Что вы делали?

— Что мы делали? — спросил второй всадник, подъезжая.

— А! Ко мне и ты, Келюс, — сказал король, — и больше не уезжай так, без моего разрешения.

— Да больше-то и незачем, — сказал третий, в котором король признал Можирона, — все уже кончилось.

— Все кончилось? — переспросил король.

— Слава богу, — сказал д’Эпернон, внезапно появившись неизвестно откуда.

— Осанна! — крикнул Шико, вознося обе руки к небу.

— Значит, вы их убили? — сказал король. И прибавил совсем тихо: — В конце концов, мертвые не воскресают.

— Вы их убили? — сказал Шико. — А! Если вы их убили, то и говорить не о чем.

— Нам не пришлось трудиться, — ответил Шомберг, — эти трусы разлетелись, как стая голубей, почти ни с кем и шпаг-то скрестить не удалось.

Генрих побледнел.

— А с кем все же вы их скрестили?

— С Антрагэ.

— Но хоть этого-то вы уложили?

— Как раз наоборот: Антрагэ убил лакея Келюса.

— Значит, они были настороже? — спросил король.

— Черт возьми! Я думаю! — воскликнул Шико. — Вы вопите: «Смерть анжуйцам!», перевозите пушки, трезвоните в колокола, потрясаете всем железным ломом, который имеется в Париже, и хотите, чтобы эти добрые люди так же ничего не слышали, как вы ничего не соображаете.

— Одним словом, одним словом, — глухо пробормотал король, — гражданская война вспыхнула.

Услышав это, Келюс вздрогнул.

— А ведь и правда, черт побери! — воскликнул он.

— О! Вы уже начинаете понимать, — сказал Шико, — какое счастье! А вот господа де Шомберг и де Можирон еще ни о чем не догадываются.

— Мы оставляем за собой защиту особы и короны его величества, — заявил Шомберг.

— Ба! Клянусь богом, — сказал Шико, — для этого у вас есть господин де Клиссон, который кричит не так громко, как вы, а дело свое делает не хуже.

— Вот вы, господин Шико, — сказал Келюс, — распекаете нас тут на все корки, а два часа тому назад сами думали так же, как мы, или, во всяком случае, если и не думали, то кричали, как мы.

— Я?! — воскликнул Шико.

— Конечно, кричали «Смерть анжуйцам!» и при этом колотили по стенам шпагой.

— Да ведь я, — сказал Шико, — это совсем другое дело. Каждому известно, что я — дурак. Но вы-то, вы ведь люди умные…

— Хватит, господа, — сказал Генрих, — мир. Скоро мы все навоюемся.

— Каковы будут распоряжения вашего величества? — спросил Келюс.

— Постарайтесь утихомирить народ с тем же рвением, с каким вы его взбудоражили; возвратите в Лувр швейцарцев, мою гвардию, моих слуг и прикажите запереть ворота, чтобы завтра горожане сочли все случившееся этой ночью простой потасовкой между пьяными.