Так была создана принципиально новая конструкция плазмотрона, который сейчас числится в документах скромно «плазмотрон ЧМЗ». Преимущества его очевидны: дает устойчивое горение дуги, надежен в работе, имеет эффективное охлаждение, возможность быстрой замены.
Он не блещет никелировкой, сложностью, но в работе — это добрый труженик. И хотя бы такой аргумент в его пользу: плазмотрон НИИ стоил пяти автомашин «Волга», а плазмотрон ЧМЗ обходится дешевле колеса любого автомобиля.
Приехали как-то заграничные спецы по плазме и диву даются: что это такое хитрые уральцы напридумывали. Их плазмотрон 2—3 плавки — и конец. А челябинский 20—30 выдюживает. Плазмотрон наш оказался, что русский полушубок: ладно скроен и крепко сшит.
Поющая дуга
Где тайга синей, чем небо, где?
Разве только на таежной на реке Уде,
Где страшней пороги, холодней вода? Где?
Разве только на краю-земли — реке Уде.
Кипит вода в туристском котелке. Блики костра на лицах, на прибрежной волне реки. Горы. Закат. Гитарный перезвон завершает гармонию туристской ночи.
— Видишь, Валера, как играет твоя плазма, только горючего добавляй — и весь сказ, — говорил Феликс Гермелин, подбрасывая сухой валежник.
Азбукин смотрит на золотые переливы на углях. На миг вспыхивает в памяти далекая плазма и гаснет. Не хочется вплетать в туристскую идиллию мысли о трудной мечте. А рядом хлопочет река Уда.
И снова с рассветом в горных теснинах по стремнине летят плоты челябинских металлургов. Дух захватывает от радости полета, когда разыгравшаяся стихия шутки ради бросает на пути скалу, еще миг… вдруг с хохотом пронесет мимо, окатив серебристым холодным дождем. Но уплывают вершины гор, как сказочные дни отпуска, и все чаще у костра, а может быть, от костра, разгорается спор о непокорном детище — плазме. Это их радость и боль.
Нельзя сказать, что дело не двигалось. Новый плазмотрон давал возможность плавить сталь. Но все это были экспериментальные плавки, до промышленного производства было далеко. И вот однажды… Впрочем, по порядку.
Ученые и инженеры вели эксперимент в режимах, согласно трижды проверенным расчетам. Нельзя было не доверять строгой логике формул, учитывался и опыт лабораторных исследований. Выход за пределы расчетов казался бессмысленным, алогичным. У оборудования есть свои пределы.
Но однажды во время регулировки, повинуясь какому-то интуитивному чувству, Зубакин изменил режим. В угоду расчетам дуга должна была погаснуть. Заглянул в печь. Дуга горела. Позвал Азбукина. Тот взглянул на приборы.
— Вот уж действительно неисповедимы пути науки!
Откуда-то издалека пришла на ум фраза: «Только горючего добавляй — и весь сказ».
— Добавь-ка току, Василий Николаевич.
Стрелка поползла вправо.
Еще, еще…
Дуга продолжала гореть. Пошла вверх и температура в печи.
— Еще…
И тут раздался тревожный сигнал — сработал один из датчиков. Печь выключили.
Когда нашли причину, Азбукин обрадовался: всего лишь сгорела второстепенная деталь плазмотрона.
Пока наладили — рассвет пришел. Снова включили на тот же режим. Заструился голубоватый лучик из отверстия. Дуга жила.
На планерке весть стала сенсацией. На таком режиме еще не работала ни одна опытная установка.
— Теперь мы можем расплавить кое-что посложнее, — обрадовался В. Ф. Корнеев, один из активных исследователей плазмы, специалист ЦЗЛ по технологии сталеварения.
Новый режим задал работы и огнеупорщикам. Потребовалось в принципе совершенствовать все основные конструкции печи. В этом направлении особенно помогло содружество с учеными ЦНИИ черной металлургии и НИИ огнеупоров, с которыми ЧМЗ плодотворно работает уже много лет.
Но плазма готовила в ответ новые сюрпризы.
…Вечереет. Вот снова включена дуга. Поднимается температура в печи, вместе с ней теплится надежда: может быть, на этот раз…
Борис Редькин вспоминает наказ мастера: «Попробуй работать на таком режиме…»
Все шло вроде как надо и вдруг… из печи послышалось какое-то пение. Нет, не гудящий звук электрической дуги. Словно неведомый хор каких-то бесов пел и торжественно, и жалобно.
— Что за черт!
Борис заглянул в печь. Плазма горела как-то не так и… пела грустную песню, будто жаловалась.
Наутро в вахтенном журнале сменщики нашли запись:
«Дуга поет! С чего — неизвестно! При режиме таком-то…»
Так в обиходе исследователей появился термин «поющая дуга», а в цехе прошел слух, что из плазменной печи наконец-то получился… музыкальный ящик.
— С чего бы это? — недоуменно пожимали плечами специалисты.
— Очередной фокус, — говорит Поздеев. — Придется в физику элементарных частиц поглубже вгрызаться.
Приходит на ум фраза одной из книг:
«Плазма — настолько сложное состояние вещества, что даже с помощью современных ЭВМ трудно надежно предсказать ее поведение».
Практика еще раз подтвердила это.
Жар холодных чисел
Мы любим все; и жар холодных чисел.
А. Блок
Что происходит в печи? Какие силы влияют на дугу? Как разгадать загадочность?
Вопросы, вопросы… А с микроскопом не заглянешь в микромир плазмы. Цеховики давно уже стащили отовсюду литературу, которая хоть каким-то боком касается плазменной темы, — отечественных авторов и зарубежных. Не густо. Нет ответа на вопросы, что ставит практика.
Длинной вереницей движутся формулы. Мастер Азбукин исписывает листок за листком. Потом все это в кулак — и в корзину. Не то!
В маленьком кабинетике допоздна горит огонек.
После очередного броска в корзину идет на печь. Отвлечься, проведать, взглянуть еще раз на неподдающуюся практике плазму.
Уже за полночь. В цехе безлюдно. Встречается начальник смены.
— И домой, наверное, не уходил? Так от тебя жена откажется…
— И то верно, — подтверждает Зубакин. — Шел бы, Валерий Дмитриевич, до дому, утро вечера мудренее.
— Подожди, Василий Николаевич. Ты же знаешь, как днем трудно работать, не до нас в цехе, кран все время занят. Давай с тобой проверим всю плавку от загрузки до слива. Надо узнать, когда дуга начинает петь.
В глухую ночь в цехе дремотно, гул действует убаюкивающе. Азбукин уже зарисовал дугу в разных стадиях расплава.
— Иди, отдохни пару часов, — предлагает ему Зубакин, — там я лежанку за щитом соорудил. Только смотри, чтоб дома не попало…
Татьяна Борисовна была в курсе всех плазменных дел мужа. Поначалу сетовала на его задержки.
Приходил пораньше, да толку-то. Засиживался снова за книгами, считал, писал, а ночью беспокойно ворочался.
Знала его с институтской скамьи, вместе учились. Если уж ухватился за какую задачку, не отпустит, пока не одолеет.
К плазме ревновала, как к сопернице, но вскоре поняла, что муж нашел именно то, что отвечает его характеру. Чем труднее поиск, тем осмысленнее становится жизнь. Он был рад тому, что нашлось стоящее дело, ведь это тоже личная жизнь. И она перестала сердиться. Вроде даже привыкла. Дочку Леночку утешала:
— У папы важная-преважная цель. Надо помочь ему. Чем? А вот учись хорошо, и ему веселей работать будет.
А когда папа приходил, Леночка жрала на пианино вновь разученные песенки, и Валерий забывал о всех треволнениях дня.
И, конечно, не ради удовольствия приходилось специалистам по плазме сутками пропадать в цехе, иной раз до утра не сомкнув глаз. Не было здесь самопожертвования. Лишь упрямая сила творческого азарта, сознание ответственности за идею, которая уже обошлась государству в копеечку, манящая даль перспективы заставляли идти и идти за миражом плазмы, то ощутимо реальной, то снова исчезающей.
Ученые из ВНИИЭТО бывали наездом, их командировки едва хватало, чтобы ознакомиться с уже пройденным.
