Находка приподняла настроение. Тем временем начал задувать легкий ветерок.

— Пунент начинается, — определил Кудояров, прибегая по старой привычке к принятой у черноморских рыбаков греческо-итальянской терминологии. — Ох, не любят у нас на Керченском побережье этот западный ветер! Кличку ему дали довольно обидную «дурной пунент». Как засвежеет — в шторм переходит, ставные невода бьет, рыбака гоняет. Задует такой, как из мешка, и бычка не поймаешь! То ли дело добрый, ласковый левант с востока.

Дуновение ветра освежило в памяти Кудоярова детские годы, когда он, совсем мальцом, разделял с отцом тяжелый и чреватый опасностями труд рыбака и не раз заглядывал гибели в бездонные очи.

В этой суровой школе научился Кудояров читать в море, как в открытой книге, угадывать глубокие и мелкие места, знать холодные и теплые течения, предвидеть перемены погоды по восходу и закату солнца, по изменениям в цвете неба и морской воды, по облакам, по полету птиц, ориентироваться в дожХь и туман, не имея под руками ни карты, ни компаса, ни даже часов.

— Вы, кажется, в молодости рыбачили, Евгений Максимович? — спросил Скобелев. Он был немного знаком с биографией Кудоярова и всегда поражался этому человеку. Сколько таланта и трудолюбия нужно Иметь, чтобы от босоногого мальчишки из рыбачьего поселка подняться, в его пятьдесят с лишним лет до крупнейшего специалиста в области океанологии. И двух докторских степеней.

— Вы ведь, помнится, из рыбацкой династии?

— Как же, деда и брата взяло у меня море. А все равно на соленый простор тянет…

— И самому, верно, не раз приходилось в море горя хлебнуть?

— Всякое бывало. Ведь деды о таких вещах, как авиаразведка и радио даже не слыхивали, а мотор был редкостью. Парус да весла — вот и вся техника. Есть такая пословица: «У труса рыбы не спрашивай». А на глубине рыбу брать — это такое дело, не с удочкой на берегу сидеть.

Если застигала рыбака в море «штурма», то старался он уйти подальше от земли и молился Николе-угоднику об одном,-чтоб не прибило к берегу. Во тьме непроглядной шел он туда, куда гнала погода. Главное, не плошая, нужно было подаваться на глубину, не то попадешь в шквалистую зыбь зальет, закатает, пропадешь ни за грош!

Ей-богу, и сейчас по спине проходит холодок, как вспомню одну зимнюю январскую ночь. Мне тогда лет восемь было. В виду Херсонесского маяка закрутила нас «мигичка» — туман со снегом. В трех метрах ничего не видно, но по зыби понятно, что берег близко. Бросили якорь — заливает. С нами был старый, опытнейший рыбак, Клейманов Яков Лукич, севастопольский старожил, с Северной стороны. Говорит отцу: «Бог с ним, с якорем, Максим. Не уйдем мористее — пропадем».

Оставивши якорь и добычу морю, стали на веслах отбиваться от берега. Прогребли с час, потом завернули, спасаясь от ветра, за маяк. Тут нашли «бунацию», по тамошнему — затишье, но маяк вдруг скрылся из виду. Чтобы не натолкнуться на косу, свернули в бухточку. И здесь наш бот сел на камни. Дело худо — зыбь поднимает суденышко, бьет о камни. Днище пробило. Потом подкинуло нас и понесло.

Зыбь так сильна была, что выкинуло нас метров за десять от воды. Полузамерзшие, окоченевшие, почти голые — это в январскую-то стужу! — с изодранными в кровь руками, кое-как добрались мы до маяка, на наше счастье он недалеко был, и долго здесь отпаивали нас горячим чаем и оттирали водкой, пока мы «мама» сказать смогли. И представьте себе — хоть бы насморк схватил. Мне. после Клейманов говорит: «Ты, Женька, видать, в сорочке родился. Я уж про себя отходную читал: «Прими меня, господи, во царствии твоем…»

А дня через три, как ни в чем не бывало, снова пошли на лов.

Вот Андрис все эти вещи отлично знает…

Андрис молча кивнул головой: видывали, дескать, всякое.

— Вам-то легче было — рыболовный траулер судно современное, от ветра не зависит, двигатели добрые, радио… А отцам нашим приходилось порой солоно, в буквальном смысле слова…

Кудояров поглядел на часы, на солнце и спохватился:

— Что же это я байки рассказываю. Пора обедать.

Скобелев роздал «обед» — по две галеты на брата, потом достал из-под банки канистру и отвинтил пробку. Она вполне могла сойти за стаканчик граммов на пятьдесят.

— По стопке. Первому — кто с вахты сменился.

Андрис медленно выцедил свою порцию.

— А что, Евгений Максимович, попадем мы в полосу урагана? — задал он командиру тревоживший всех вопрос.

Кудояров указал за борт, где в прозрачной воде, у самой почти поверхности, медленно проплывала огромная медуза.

— Видите?

— Вижу — медуза.

— Значит, ураган еще далеко. Когда он приближается — медузы уходят на глубину. Природа одарила их чувствительным органом, который позволяет задолго чувствовать приближение бури. А человек заимствовал у нее это устройство. Когда будем на «Академике», попросите у Захарова из биологической лаборатории показать этот прибор, он так и называется «Ухо медузы».

Кудояров проводил взглядом медленно уплывающую медузу и заметил то, на что не обратили внимания его товарищи: из глубины медленно поднималась к поверхности большая, веретенообразная тень.

Скобелев ждал, когда товарищи покончат с галетами, чтобы налить очередную порцию.

Тут и произошло неожиданное. Андрис вдруг приподнялся и впился обеими руками в борт шлюпки.

— Там! — сказал он сдавленным, странно изменившимся голосом.

Все встрепенулись.

— Где, Андрис?

— Там… белый лайнер.

Канистра была забыта. Пять пар глаз напряженно впились в голубую даль.

— Что ты видишь, Андрис? — спросил Кудояров, с годами не утративший рыбацкой остроты зрения.

— Разве вы не видите? Там… лайнер, — медленно повторил Андрис, сонным, как бы угасающим голосом. — Нет, это… айсберг.

Кудояров переступил через банку и взял его за плечи,

— Что с вами, дружок? Там же ничего нет. Это вам кажется. Это мираж. Геннадий Михайлович, дайте еще воды, мою порцию.

— Айсберг, айсберг! — оживившись, закричал Андрис. Слепцы! Разве вы не видите: он приближается к нам?

Его взору открывался величественный айсберг во всем своем великолепии, сверкающий под лучами тропического солнца как серебро. Над ним переливалось всеми красками спектра полудужье радуги. Стало больно глазам, и Андрис прикрыл их рукой. Когда он отнял ее, радуга превратилась в флаги расцвечивания. Они развевались по ветру, и шелест их звучал как музыка…

— Как празднично! — восхищенно продолжал Андрис. — Смотрите: команда выстроилась на борту, готовится приветствовать нас. На носу — оркестр! Давайте «Варяга»!:

Врагу не сдается

наш гордый «Варяг»…

— Да что с вами, Андрис! Поглядите-ка на меня! — Кудояров с силой повернул его голову к себе — и отпрянул: на него глядели совершенно безумные глаза.

Кудояров и Скобелев обменялись недоумевающими, горестными взглядами.

— Галлюцинация у него, — сказал Скобелев. — Голову напекло.

При слове «галлюцинация» Кудоярова осенила мгновенная страшная догадка.

— Нет, тут солнце ни при чем. Дайте-ка стопку! — он выхватил из руки Скобелева пробку, вылил воду на ладонь и понюхал.

— Так и есть! — вырвалось у него. — Какие подлецы! Сюда подмешан наркотик, судя по быстроте действия — ЛСД. Эту воду пить нельзя. А лучше всего — вот! — Кудояров поднял канистру и вылил ее содержимое в океан. — Геннадий Михайлович и Яша! Держите его покрепче, я сейчас открою коньяк, смочу ему виски…

Кудояров долго возился с пробкой, пробовал выбить ее, ударяя по донышку бутылки, наконец, в нетерпении, схватил нож и одним ударом отсек горлышко. Андрис в это время сидел пригорюнившись и тянул вполголоса трогательную матросскую песню:

Скажи, не встречался ли в дальних краях

Тебе мой шальной паренек?

Где носит его на соленых волнах?

Здоров ли он, мой голубок?

О да, я встречался с твоим пареньком.

Бок о бок мы плавали с ним,

В зеленой могиле он спит глубоко,

И сон его нерушим.

— Связать бы его надо, Евгений Максимович, — шепнул Кудоярову Скобелев. — Ведь он невесть что может натворить.