Все чокнулись, он опрокинул в рот целый стакан, крякнул, закусил рыбой. Маруся держала стакан и мечтательно говорила:

– Ох, дай бог, чтобы наша жизнь здесь устроилась. Долго собирались, все не решались. Это вот она, доченька наша, Розочка, это она нас все уговаривала: поехали да поехали… А у нас там дом, огород, свой овощ, квасу заготовляли, огурчики солили, капустку квасили, грибочки мариновали…

Роза засмеялась и задиристо сказала:

– А что, другие уезжали, а мы хуже всех, что ли? Мне бы вот хибру вашу выучить, чтобы с настоящими израильскими ребятами познакомиться, которые с автоматами.

Михаил насмешливо проворчал:

– Да будет вам, завелись. И огород себе здесь насадим, и разговоры разговаривать будем. Вы пейте, пейте. Маруся, где мой баян? Душа музыки просит.

Яша подвинулся к Розе, умиленно посмотрел на нее:

– Послушайте, вы правильно их уговаривали. И иврит вы выучите. Так и быть, выпью за то, чтобы вы здесь почувствовали себя настоящими евреями. – Он глотнул из стакана, и его передернуло.

– Да ты рыбку-то попробуй! А насчет еврейства, так я и в Саранске себя евреем чувствовал. Давай я лучше тебе на баяне сыграю, старый баян-то, с шестьдесят седьмого года служит, а настроен хорошо.

Михаил лихо перебрал клавиши и заиграл «Катюшу». Роза стала приплясывать и подпевать, Маруся тоже вступила, а в разгар их веселья даже Яша стал размахивать руками, хоть и совсем не в такт. А Михаил, играя, смеялся и приговаривал:

– Эх, хорошо-то как! Я так хорошо себя чувствую чуть ли не впервые за шестьдесят лет. Новую жизнь начинаем – надо еще выпить.

Маруся уже с некоторой настороженностью посмотрела на него, шепнула Розе:

– Что-то опять шибко развеселился наш папочка. Боюсь, не к добру.

– Да ладно тебе, мам, опять ты каркаешь – не к добру, не к добру…

– Не каркаю я, а примета такая есть – лишнее веселье не к добру, – поджала губы Маруся.

А Яша сжимал ладони и радостно говорил:

– Это ваше счастье, что вы в Израиль приехали. Вот вы сказали, что в Саранске чувствовали себя евреем, а сами никаких еврейских обычаев не знаете.

– Еврейских не знаю, зато русские обычаи хорошо усвоил: чуть не каждый день меня за спиной жидом обзывали, а потом и вообще с работы выгнали. Тут ясно евреем себя почувствуешь. Вот Маруся у меня русская, а ее тоже жидовкой обзывали, потому что за евреем замужем.

– А вы русская? – Яша удивленно спросил Марусю.

Она засмеялась:

– Чисто-начисто, крестьянская косточка. Как за еврея выходила, так меня все отговаривали. А вот двадцать пять лет живем счастливо и дочку вырастили.

Михаил налил себе еще водки:

– Двадцать пять прожили, и еще столько проживем, – и залпом выпил стакан.

Яша пристально посмотрел на Марусю, помигал, спросил подозрительно:

– И мама у вас русская?

– Конечно, русская, – засмеялась Маруся.

– И ее мама тоже русская?

– Ну да, все мы русские.

Яша отчаянно взмахнул руками:

– Ой, послушайте, это же плохо, очень плохо.

Михаил не понял, ухмыльнулся:

– Чего ты несешь? Чего же в этом «очень плохого», а?

– Так вы же не знаете: в Израиле смешанные браки не признают. Вас не признают.

Маруся уставилась на него и с возмущением воскликнула:

– Это как же так не признают? Что же, здесь я своему собственному мужу не жена?

Михаил снял с плеч ремни баяна, отложил его в сторону, стал успокаивать жену:

– Маруся, Маруся, ты не волнуйся, не может быть таких дурацких законов!

Но Яша настаивал на своем:

– Говорю вам – раввинат Израиля не признает браков евреев с русскими.

Михаил не на шутку обозлился:

– Плевать я хотел на ваш раввинат – она моя жена, и все тут. – Он занервничал, выпил залпом еще водки, откусил кусок сала, явно демонстрируя это Яше. – Что нам твой раввинат-шавинат? Мы теперь в свободном мире обосновались. Там, в России, нам диктовали, как жить. А теперь я буду жить, как хочу. А жить я хочу со своей женой, и долго жить.

Но Яша не унимался:

– Так вы же не знаете, в Израиле раввинат – это главная сила, он правительству все законы диктует.

Маруся чуть не плакала:

– Это что же такое! По его законам получается, что здесь хуже, чем в России, что ли? Там меня за еврея выходить отговаривали, а здесь вообще с мужем развести могут?

– Да ты не волнуйся, – успокаивал ее Михаил. – Мы утрясем это с раввинатом ихним, а нет – и без него обойдемся.

Яша вдруг ударил себя по лбу и радостно завопил:

– Ой, конечно утрясете! Послушайте, для вас это даже очень просто. Я поговорю с нашим раввином, ваша жена примет иудаизм, а потом он устроит вам новую свадьбу, под хулой. И вы заживете новой жизнью как еврейка. Пойдемте сейчас к раввину.

Михаил еще больше рассердился, побагровел, стал наступать на Яшу:

– Ну ты даешь! Зачем нам твой раввин? Какую нам еще свадьбу под хупой? Да нам о дочкиной свадьбе надо думать, а не чтобы я второй раз на своей жене женился.

Яша отступал, а к Михаилу присоединилась Маруся:

– С чего это, скажите пожалуйста, я буду веру менять? Я и в русского-то бога не больно верую, так с чего мне еврейскому богу молиться? И Миша правильно говорит, нам бы вот дочку пристроить, Розочку нашу.

Тут Яша повесил голову:

– И это трудно будет, ой как трудно.

– Чего ты нас все пугаешь? Почему это нашей Розочке здесь трудно будет? Мы от трудного из России уехали, чтобы здесь нам легко стало.

Михаил поморщился и потер грудь, вдруг неожиданно заболело сердце, пришлось сесть. Маруся смотрела на него с тревогой, а Яша продолжал гудеть, как шмель:

– Я вас не пугаю, я рассказываю про порядки в Израиле. Здесь все диктует раввинат, а по его законам ваша Розочка не еврейка, потому что у нее мама русская. Ее не будут брать на работу, и замуж она не выйдет. Ей надо обязательно принять иудаизм.

Михаил вскочил, сжал кулаки и хрипло закричал:

– Как это моя дочка не еврейка, когда я, ее родной отец, – еврей?!

Но Яша не отступал:

– По израильским законам национальность считается по матери, потому что факт отцовства никогда не может быть доказан. Так раввинат считает.

Тут подбоченилась уже Маруся:

– Факт не может быть доказан? Что же, выходит, что я дочку с другим нагуляла?

Михаил опять потер себе грудь, в которой что-то сильней заныло, хрипло выкрикнул:

– А пошел он, твой раввинат, к… матери! – и выпил еще водки.

Руки у него затряслись, Маруся заволновалась, а Роза сконфуженно смотрела то на них, то на Яшу. Потом спросила его:

– И что же мне ваш раввинат велит делать?

– Я же говорю: вам тоже надо принимать иудаизм, иначе нельзя.

Теперь уже и Роза возмутилась:

– Это чтобы я стала верующей, остриглась наголо, носила парик, покрывалась платком и ходила в длинном балахоне? Ни за что! Я всю религию не признаю и ненавижу.

Яша даже испугался, замахал на нее руками:

– Ой, что вы говорите такое, вы же не знаете! Я вам скажу: я был комсомольцем когда-то, но понимание Бога пришло ко мне только здесь, в Израиле. И к вам тоже придет. Давайте помолимся!

Михаил окончательно вышел из себя, простонал:

– Помолимся? Да я!..

И вдруг закачался и упал навзничь на пол.

Это произошло так неожиданно, что все замерли, а потом Маруся кинулась к мужу:

– Миша, Миша!

Он не отвечал, взгляд его остановился, изо рта раздался тихий хрип. Маруся прижалась лицом к его лицу, заглядывала в застывающие глаза, шлепала по щеке – никакой реакции. Тогда она кинулась к нему на грудь и истошно завопила:

– Он умер, умер!.. Батюшки-светы!.. Мой Миша умер!..

– Как умер?.. Надо позвать раввина.

Роза кинулась к отцу, встала на колени, заглядывая в лицо, крикнула Яше:

– Доктора, доктора зови! Скорей!..

– Да я сам доктор…

– Так сделай что-нибудь!

– Но я психиатр, я не знаю…

– Господи, да что же это такое!.. Пошел ты вон! – крикнула она Яше и начала неумело делать отцу искусственное дыхание и массаж сердца.