Так неожиданно и страшно закончилась жизнь Михаила Штейна в первый же день его приезда в Израиль.

Через полчаса запыхавшийся Яша снова вбежал в дом Штейнов, за ним семенил, прихрамывая и задыхаясь, старый раввин в черном шелковом лапсердаке и широкополой шляпе. На ходу он бормотал какие-то молитвы и мял в кулаке длинную седую бороду. Это был тот самый раввин из Малаховки, через которого Мойша-Миша за большие деньги доставал приглашения для желавших эмигрировать из России. Он стал глуховат и забывчив, и даже казался не совсем нормальным. Но он привез с собой древнюю малаховскую Тору[35], и раввинат Израиля сделал его раввином для русских иммигрантов в Беэр-Шеве.

Маруся и Роза уже успели перенести тело Михаила с пола на топчан и теперь стояли возле покойника. Маруся гладила лицо мужа, вглядывалась в него, лила слезы и тяжело и горько вздыхала, Роза всхлипывала в платок. Пришедших они даже не заметили. Яша встал у дверей и тихо сказал раввину:

– Ребе, я сам видел – вот сейчас был жив, и вот сейчас сразу помер.

Раввин забрал бороду в кулак, вырвал волос и повторил, как эхо:

– Ай, ай, вот сейчас был жив, и вот сейчас помер… – И оба стали качаться, тихо бормоча молитвы. Женщины глянули в их сторону с безразличием и отчаянием. Раввин костлявым пальцем ткнул в них, сказал Яше:

– А почему женщины не сидят на полу с распущенными волосами? Еврейским женщинам после смерти мужа полагается сидеть на полу, оплакивать и молиться.

– Ребе, они из Саранска, они не знают обычаев, – тихо объяснил Яша.

– Так-так… из Саранска? Они что – гойки?[36]

– Гойки, жена русская, дочка русская по матери.

– Ай-ай, гойки и не знают обычаев… – и раввин опять закачался в молитве.

Яша встал перед ним, загородил от женщин и прошептал на ухо:

– Ребе, можно я скажу что-то? Надо подумать о захоронении тела. Они бедные, они только что приехали.

– Да, да, да, он умер, значит, его надо хоронить… Да, да… Надо о кадише[37] подумать, надо набрать десять евреев для кадиша.

Яша опять шепнул:

– Ребе, я наберу десять евреев, и мы сделаем шиву[38]. Но надо поговорить с женщинами. Они не знают еврейских обычаев.

Раввин вдруг воскликнул:

– Как, они не знают еврейских обычаев?!

– Я же сказал, они гойки, ничего не знают, и они в горе. Надо сказать им про похороны.

Раввин стал быстро-быстро дергать бороду:

– Ай, ай… Но я не могу говорить с гойками, мне нельзя по нашим законам. Вы и поговорите. Похороны надо делать завтра. Ай, ай, какое горе!.. Кто бы мог подумать? Вот сейчас был жив и вот сейчас умер… Поговорите с женщинами, скажите, что похороним за счет синагоги.

Яша подошел к женщинам и заговорил:

– Он сказал, что похороны надо устраивать завтра.

Маруся вздрогнула, посмотрела на него мутными глазами, полными слез:

– Почему завтра? Я хочу побыть с моим Мишей подольше, двадцать пять лет прожили душа в душу… В России всех три дня дома держат, а вы говорите завтра.

– Так в России три дня держат, а по еврейским законам надо завтра, до шабата.

– Какого еще шабата? – недовольно вступила в разговор Роза.

– До субботы, в субботу евреям нельзя ничего делать, надо только молиться.

– Господи, опять молиться?..

– И на кладбище должны быть только мужчины, надо набрать десять мужчин.

– Как так, почему только мужчины? – поразилась Маруся. – А мы с дочерью?

– Послушайте, по еврейским законам на кладбище должны быть только мужчины. Зато вам это ничего не будет стоить, синагога возьмет на себя все расходы. Послушайте, он же еврей, и его надо хоронить на еврейском кладбище по еврейским обрядам.

Раввин все время молчал и прислушивался, но неожиданно вступил в разговор:

– А на смешанном кладбище с вас запросят столько! Вы даже не представляете.

Роза тяжко вздохнула:

– Мама, наверное, надо соглашаться. Выхода нет, где мы столько денег возьмем?

У Маруси на лице застыло отчаяние:

– Ах, мне теперь уже все равно, моя жизнь кончилась с моим Мишенькой.

Яша принялся ее утешать:

– Ой, что вы! Ваша жизнь еще будет красивой. В Израиле все люди живут счастливо.

Раввин оттащил Яшу в сторону и тихо спросил:

– Послушайте, а ему обрезание делали? В России было много необрезанных евреев.

– Не знаю, точно нельзя сказать: он из Саранска.

– Но мы должны точно знать, мы не можем хоронить необрезанных. Ой, что будет, если мы похороним еврея без обрезания, ой что будет!..

– А как нам узнать?

– Да-да, как узнать?.. Послушайте, я вам скажу – вы спросите у жены.

– Я?..

– А кто же еще? Не мне же разговаривать с гойкой. Вы, вы идите!

Яша смущенно стал подступать к Марусе, тронул ее за плечо:

– Могу я задать вам вопрос по секрету?

Она припала лицом к руке покойника:

– Какой еще секрет? Нет моего Мишеньки дорогого, а вы тут…

Яша сказал еще более робко:

– Конечно, я понимаю, его нет, но есть очень важный вопрос. Отойдемте в сторонку. Видите ли, чтобы быть похороненным на еврейском кладбище, надо обязательно…

Она занервничала:

– Что надо? Вы же сказали, что синагога все расходы возьмет на себя.

– Конечно, конечно, расходы синагога возьмет… Но надо знать, делали ли ему обрезание.

– Обрезание? – Маруся уставилась на него непонимающим взглядом.

– Ой, вы не нервничайте, это по закону раввината.

Маруся схватилась за голову:

– Человек умер, лежит в этой же комнате, еще теплый, а вы меня спрашиваете такие глупости!.. Как вам не стыдно?!

“Так вы же не понимаете, это важно.

– Чего ему от нас нужно, вашему раввинату?

– Так ему только нужно знать, делали вашему мужу обрезание или нет?

Маруся тяжело вздохнула:

– Ах, боже мой! Да ничего я об этом не знаю, он мне не говорил никогда.

– Вы не знаете? Он не говорил?

– Никогда у нас об этом не было разговора.

Яша беспомощно оглянулся на раввина, пролепетал:

– У вас не было разговора? А вы, вы сами…

– Что я сама?

Яша замялся, опустил глаза:

– А вы сами что, не видели?

– Молодой человек, что за вопросы вы задаете пожилой женщине? Стыдитесь! – Рыдая, она отошла от него и снова встала возле тела.

Раввин потянул Яшу за рукав:

– Что она сказала?

– Она сказала, что не знает.

– Так-так, так… не знает. Послушайте, как это она не знает?

– Говорит, что он ей не рассказывал.

– Не рассказывал? Ой, ой, ой… Послушайте, а она сама, она что, не видела?

– Ребе, она говорит, что это неприличный вопрос.

– Ай, ай, ай… двадцать пять лет прожили, и она не видела? Но нам надо знать. Иначе мы не можем его хоронить на еврейском кладбище.

– А как нам узнать?

– Да, да… как нам узнать? Послушайте, а вы сами посмотрите.

– Я? Ребе, ну почему я?

– Ну вы же доктор. Вот и посмотрите.

– Но я же психиатр. И как я могу это сделать?

– Как? Я вам скажу: спустите с него штаны и посмотрите.

– Но эти женщины, они же рядом.

– А иначе мы не можем его хоронить. Знаете, вы устройте так, чтобы женщины вышли, и потом мы вместе посмотрим.

– Они не захотят уйти. Как их увести? На сколько?

– Ну, надо брюки спустить и обратно натянуть за пять минут. Ушлите их на пять минут.

– Я придумал! Я скажу, что мы должны прочитать над покойником особую мужскую молитву.

Раввин в восторге обнял Яшу:

– Ах, голова! Настоящая еврейская копф! Как придумал – молитву прочитать!

– Я скажу, что на пять минут. – И Яша направился к женщинам. – Я очень извиняюсь, но наш раввин хочет прочитать над вашим мужем особую мужскую молитву.

– Пускай читает, нам все равно, – ответила Роза безразлично.