— Возможно!
— Потом быстренько поднимается на лифте к Соболевой, там чудит… Так, чтоб запомнили! И в конце концов натыкается на нас, грешных.
— Случайно?
— Скорее всего — нет. Соболева говорит, он ее по всему пароходу гонял, туда-сюда… Паром — не тайга, рано или поздно бы встретились.
— Тебе бы романы писать, начальник…
— Рад, что понравилось.
— Представляю, как господин майор удивился, узнав, что я просто в отпуске! И вообще случайно!
— Не думаю… Не думаю, что он в твою историю поверил.
— Почему?
— Сам виноват. Больно активный… И Петрова по списку пассажиров вычислил, и приемничек запомнил… Ну, насчет коньяка в канализации, может быть, и не обратил внимания, но… Должен ты его по логике вещей беспокоить! Сначала Гутман беспокоил, потом Петров. Теперь — ты…
— Полагаешь?..
— Вряд ли. Чтобы с ходу грохнуть — это вряд ли! Слишком уж явное ты связующее звено между первыми убийствами и тем, на «Шолохове». Крик может подняться, вопросы ненужные…
— Продолжай. Я тебя с интересом слушаю.
— Приехали уже.
Действительно, на фоне сырых крыш и кирпичных пакгаузов вырос угловатый силуэт пароходского небоскреба.
— И все-таки?
— Мы уже давно этим делом занимаемся. И отнюдь не после твоих пьяных озарений! Хотя, надо признать, кое-какие свежие соображения…
— Не помню! Нес всякую дребедень. — Сейчас Виноградов готов был себе язык откусить за ту ночную болтовню в каюте офицера безопасности. Нет, чтобы сразу спать отправиться…
— Я зато помню.
— Забудь.
— Извини. Ты не захотел быть партнером… Будешь делать, что скажут. Такова жизнь!
— Я устал. Я больной и ленивый.
— Лучше быть таким… чем мертвым.
— Что? Да пошел ты! Останови, блин, быстро!
— Саныч! Во! А говорил — устал, больной!
— Стой, я сказал!
— Извини, братан! Прости засранца… Захотел тебя встряхнуть маленько.
— Пугальщик нашелся… Суки вы все комитетские!
— Ну что мне теперь — на колени упасть? Прощенья просить?
Почти не сбавляя скорости, Коротких убрал с руля руки и сделал вид, что хочет открыть свою дверь. С дороги в сторону метнулась зазевавшаяся пенсионерка.
— Ладно… мирных жителей поубиваешь.
Припарковались у первого подъезда.
— Короче!
— Выйдут на тебя — дашь знать?
— Кто может выйти?
— Те, кого ты потенциально беспокоишь. Пока не убедятся, что ты действительно сбоку припека. Или наоборот…
— Кто конкретно? Хотя бы…
— Не знаем! Сам поймешь, очень надеюсь.
— Саша, а ты мою персону не переоцениваешь?
— На, быстренько… — Коротких подтолкнул в пластмассовую пасть автомагнитолы кассету. Что-то утробно щелкнуло, и ожил динамик:
«— …уверены, что он не врет?
— Кажется, нет. (Голос Храмова Владимир Александрович узнал бы и при худшем качестве записи.) Мы разговаривали достаточно доверительно. Хотя…
— Плохо, если этот ваш Виноградов что-то скрывает. И еще хуже, если те парни об этом догадаются.
— Вряд ли…
— Говорят, это ваш ученик? Любимый?
— Был… Обломали его здорово…»
Щелчок — кассета выскочила и спряталась в короткинском кармане.
— Пойдем!
— Кто второй? — Разговаривать на ходу было неудобно. Но о том, чтобы что-то обсуждать в стенах конторы, и речи быть не могло.
— Полковник Волосов. Начальник Лукенича. — И заканчивая: — Оперативная запись. В тот же день делали…
5
Лестница перед дверью горкоммунхоза была под стать самому зданию на улице Ефимова — обшарпанная, полутемная из-за вечно немытых окон, с неистребимым запахом кошек и сырости.
— Постоим. Здесь перерыв до трех.
Настороженная толпа заполнила прилегающее пространство, становясь гуще и враждебнее по мере приближения к заветному учреждению, стекая по ступенькам и постепенно дробясь на мелкие группки, тройки, пары… В самом конце очереди встречались и одиночки.
— Я же говорил, товарищ капитан… — прошептал Владимиру Александровичу спутник.
Виноградов молча кивнул и поежился — в одном кителе было достаточно прохладно.
— Значит, сейчас сразу спецпочту сдаем, потом — в управление! — громко, чтобы слышали окружающие, распорядился Владимир Александрович.
— Так точно!
Тут главное не переиграть — народ у нас искушенный, всякое повидал, запросто могли и не пустить… Но пока, кажется, процесс шел по плану: красная папка в руках Виноградова и привычная милицейская форма на нем и спутнике несколько притупили бдительность измученной, монолитной в своей стремлении к цели очереди… Можно было похвалить себя за предусмотрительность — камуфляжные комбинезоны с эмблемами Отряда оказались бы здесь неуместны, вызвали бы кучу вопросов и озлобленной ругани.
Дверь конторы приоткрылась, выпуская кого-то своего, и издевательски хлопнула перед носом налогоплательщиков.
— Сволочи!
— Еще три минуты…
— Отъели морды на нашем горбу, дерьмократы!
— Ай, бросьте… Что — при коммунистах лучше было? Всегда простого человека…
— Ну и убирайся в свой Израиль!
— Щенок! Я ветеран войны…
— Не обращайте внимания — понаехали, понимаешь, в Ленинград кому не лень…
— Сама чурка нерусская!
— Скобарь!
— Бандюга!
Самое время было вмешаться.
— Граждане! Люди добрые!
Но склоки уже не было. Толпа, вновь яростно-монолитная, сплоченная в своем порыве оказаться у нужного кабинета на мгновение раньше тех, напирающих сзади, рванулась в присутственное место через разверзшиеся наконец врата.
— Граждане, поаккуратнее! Строго в порядке очереди!
Виноградов ввинтился в людской поток, имитируя попытку что-то организовать:
— Сержант! Ну-ка, помогите мне…
Если бы не форма, проникнуть в коридор Горкоммунхоза удалось бы не раньше чем через час — только после самого последнего неудачника, уже на дальних лестничных подступах намертво впаявшегося в спину стоящего впереди. Милиционеров выпихивать постеснялись. Те, кто успел оказаться внутри, радостно и торопливо растекались по кабинетам, а остальные, вполне естественно, опасались лишиться возможности из-за конфликта с властями войти в число везунчиков.
— Так! Успокоились? Заходим группами по десять человек…
Дальше уже было несложно. Обозначившись на входе, Виноградов торопливо назначил старшим какого-то крепенького пенсионера из отставников, выдал ему несколько невнятных, но глубокомысленных указаний и вскоре уже увлек за собой в лабиринты начальственных кабинетов спутника, сержанта Королева.
— Здорово ты, товарищ капитан…
— A-а! Тоже мне — радость…
Владимир Александрович действительно не испытывал удовлетворения от того, что ему удалось добиться своего: немного чести в очередной раз облапошить сограждан, пусть даже из лучших побуждений. Печально, но в веке двадцатом русских людей настолько часто оставляли в дураках, что создавалось впечатление, что это состояние собственной обманутости есть неотъемлемая часть нашего национального характера. Вслушиваясь в пламенные призывы и обещания, не важно, от кого они исходят — будь то Президент государства или президент очередного трехбуквенного АО, — соотечественник даже не стремится поверить… Нет, мы просто заранее прикидываем, на сколько нас обманут! Гадаем, обойдется ли очередная политическая и экономическая авантюра только опустошением кошелька, либо же для чьих-то целей понадобятся наши головы… Поэтому, в который раз потеряв все, мы по-настоящему и не возмущаемся — что ж, другого и не ждали! Любимцем народа считается тот, кто надует на меньшую сумму и с соблюдением хоть каких-нибудь внешних приличий.
Ради себя Виноградов на сегодняшний спектакль, наверное, не решился бы. Не по каким-то высоким моральным критериям, даже не из страха быть опозоренным и побитым… Просто не стал бы! Но, выслушав вчера в столовой Сергея Королева, бывшего своего подчиненного по Морскому вокзалу, а теперь отрядного милиционера — водителя…
— И что замполит? — сочувственно поцокав языком, поинтересовался тогда он.
