— Они и сейчас в лагере? — спросил Джордан.

— Да, но они седлают лошадей. Они точно что-то замышляют.

Жан заставил себя собраться с мыслями, несмотря на мучавшую его тревогу. Что еще им нужно? Что еще осталось?

— Деревни вверх по реке, — произнес он вслух. — И загоны для скота. Они туда направятся.

— Думаешь, они на такое отважатся?

На какое-то мгновение Жан засомневался, но отогнал сомнения. Ему нужно было принимать решение.

— А что еще может быть? Вчерашний разбой их воодушевил. Им дали понять, что мы тупой беззащитный скот, и после их успеха в Ньютауне у них есть основания этому верить. Да, я уверен. Они попытаются сжечь деревни.

Они появились не тайком и не робко, а смело, среди бела дня, с зажженными факелами, чтобы спалить все вокруг, и с обнаженным оружием, чтобы дать отпор любой охране, какая встанет у них на пути. Это были ирландские воины с топорами, голоногие и длиннобородые, те, что побогаче, были в рубахах шафраново-желтого цвета. Некоторые ехали на неоседланных пони, с веревкой вместо уздечек, как у них было принято. Их нормандские хозяева ехали на оседланных скакунах, а пехотинцы были с копьями и щитами.

Жан смотрел, как они приближаются, его сердце колотилось, а желудок превратился в больную пустую бочку. Его воины выстроились позади него, перекрывая дорогу к амбарам, и, пока он ждал людей Мейлира, их прикрывали лучники. Его боевой конь бил копытом землю, а сам Жан сжимал обнаженный меч.

Их командир отдал приказ остановиться, а затем послал своего коня вперед и подъехал к Жану. Его взгляд скользнул по алому щиту с гербом из серебряных раковин гребешков.

— Маршалова комнатная собачка, — фыркнул он, — пришла, чтобы ей укоротили хвост.

Жан выпрямился.

— Ты и твои люди сдадитесь мне и заплатите за разграбление и поджог собственности графини Ленстерской, — ледяным тоном произнес он. — Иначе пострадаете.

Рыцарь рассмеялся грудным смехом:

— Да ты даже попискиваешь, как щенок. Да вы, англичане, и из гнилого мешка из-под муки выбраться не сможете. Сколько там у вас вчера было мертвых?

— Слишком много, чтобы дать тебе ехать дальше по этой дороге, — ответил Жан. — Вчерашний день не повторится.

— Это говорит дурак, — насмешливо произнес рыцарь. — Ты меня не остановишь, и никто из тех, кто служит Маршалу, не остановит. Отступи, подожми хвост, и беги или умри, как твои приятели. Мне все равно. Я убивал людей и получше тебя.

— Значит, пришло время тебе к ним присоединиться, — ответил Жан и дал команду атаковать.

Сражение было быстрым и жестоким, но, когда Жан поднял меч и припустил своего скакуна, весь его страх улетучился. Он оказался в своей стихии, его учил мастер этого искусства, и оружие у него было превосходное. Его люди тоже были подготовлены в соответствии с требованиями, установленными графом Пемброукским, к тому же они были в гневе и горели желанием отомстить за своих товарищей. Люди Фицгенри не могли выстоять против такой быстроты и агрессии. Они были наемниками, попавшими в этот отряд случайно, и поэтому рассеялись, как пух из разорванной подушки; легко вооруженные ирландские стрелки падали под ударами конницы, нормандцы не могли сдержать такой напор. Некоторые, оказавшиеся в стороне от основного сражения, смогли бежать, но большинство пали или просили пощады.

Тяжело дыша, с мечом, липким от крови, Жан опустил руку, и кончик клинка уткнулся в горло рыцаря, лежавшего у его ног. Дорога была усеяна трупами людей и лошадей. Оружие валялось в пыли. Несколько лежащих на земле людей корчилось от боли и стонало.

— Я прикончу тебя здесь и сейчас, — сказал он, переводя дыхание.

— Давай, и выкупа не получишь, — запястье рыцаря было вывернуто под неестественным углом, очевидно, сломано, кровь капала с раненой ноги.

— Ты думаешь, мелочь, которую можно за тебя получить, мне дороже жизней моих друзей? — Жан изо всех сил старался устоять перед искушением вонзить клинок ему в горло. Он рассмотрел в глазах врага страх, загоревшийся под показной бравадой. Было бы приятно слушать, как он просит о милосердии, задыхаясь и истекая кровью. Слишком приятно. Жан задержал дыхание и передернул плечами. Его хозяин такой поступок никогда бы не одобрил.

— Считай, что тебе повезло, потому что графине нужны пленные, а не трупы, — сказал он, отводя меч в сторону. — А не повезло тебе потому, что разбираться с тобой будет именно она.

Сидя на троне на возвышении посреди зала, Изабель холодно смотрела на израненных и окровавленных людей, брошенных перед ней на колени: убийц, наемников, мятежников, предателей; их жизни зависели от ее милосердия. Она была вольна поступать, как ей заблагорассудится. Она знала, чего ей хотелось больше всего: построить во дворе виселицу и вздернуть их всех, чтобы танцевали в воздухе у всех на виду. Еще было бы хорошо их оскопить и оставить умирать, глядя, как они корчатся. Однако она сдержала свою жажду мести, взывающую к крови. Хотя ей и доставило бы большое удовольствие поступить с ними именно так, это создало бы трудности, с которыми было бы не справиться. Сделанное нельзя будет исправить. Ей нужно было подумать о других, и она не хотела бы каким-либо необдуманным поступком ставить под угрозу благополучие Вильгельма или сыновей.

Командир нападавших был кровным родственником Мейлира Фицгенри, сыном его сестры, а значит, ценным пленником. Сейчас на его горле стоял сапог Жана Дэрли. Сознавая, что все взгляды в зале направлены на нее, правительницу Ленстера, вершащую правосудие в своем замке, Изабель велела Жану убрать ногу и встала.

Жан отступил и, вынув меч, направил острие на горло пленного, готовый нанести удар в любую секунду.

— Посмотри на меня, — приказала Изабель. Она заговорила низким голосом, каким говорила бы королева Алиенора, разбираясь со своими подданными.

Бледный, измученный, окровавленный и грязный, племянник Фицгенри поднял голову. Изабель, глазом не моргнув, прочитала в его взгляде ненависть, страдание и страх.

— Скажи мне, почему я не должна повесить тебя и твоих людей немедленно, — спросила она.

Он поднял подбородок и произнес с ноткой презрения:

— Я племянник лорда Мейлира Фицгенри и имею кое-какую ценность, пока живой.

— Ты ничтожество и не стоишь ничего, — возразила Изабель, глядя на него горящими глазами. — Присяга вассала для тебя и твоего хозяина ничего не значит? Выкуп, полученный за тебя, не окупит разграбленный и разрушенный Ньютаун и гибель преданных мне людей… а вот кровью искупить кое-что можно.

Он ухмыльнулся, обнажив зубы:

— Мы понадобимся вам, чтобы выкупить собственную жизнь, когда король Иоанн придет сюда и осадит ваши стены, а он придет, миледи, не сомневайтесь. Вы и ваш супруг будете уничтожены.

Эти слова попали в самое сердце, в самое уязвимое место в душе Изабель, но она сдержалась и продолжала равнодушно глядеть на него. Жан снова наступил племяннику Мейлира на горло, наступил с силой, и тот захрипел на полу.

— Зачем тратиться на виселицу? — спросил Жан. — Миледи, я готов прикончить его прямо здесь.

Изабель ногтями впилась в ладони сжатых кулаков.

— Нет, — сказала она. — Я всем сердцем желала бы это увидеть, но я не позволю гневу управлять собой. Эти люди — пленники, они больше не причинят нам вреда. Пусть они станут доказательствами того, как поступил лорд Мейлир, когда он вернется. Никого не выдавать, пока я не прикажу. А что до короля Иоанна, — она бросила на рыцаря уничтожающий взгляд, — я его встречала. Я знаю его так, как ты не знаешь, и не думай, что можешь говорить мне, графине Ленстерской, что он сделает, а чего нет.

Она дала знак Жану, и пленников увели вон из зала, не отказывая себе при этом в умеренной жестокости. Камеры в подземелье замка были сырыми и холодными. Возможно, некоторые сегодня умрут от ран. Пусть. Завтра тем, кто выживет, дадут столько пищи, сколько необходимо, чтобы только поддержать в них жизнь до возвращения Вильгельма. А если Вильгельм с сыновьями не вернутся, пленники больше не увидят солнечного света.