— Дай? Боже всемилостивый, Дай?
Глаза брата уже не узнавали его — в них стояла чернота смерти. В дверном проеме появился солдат, одетый в короткую кольчугу, как у гонцов, держа в левой руке круглый щит. Схватившись за копье, торчавшее из тела Дая, он вытащил его и занес снова. Хьювил сделал единственное, на что был способен. Он пригнулся, нырнул вперед и бросился на противника, и то, что он атаковал, а не бросился наутек, застало того врасплох. С мгновение они боролись. У Хьювила была кое-какая подготовка, и к тому же он был сильным, крепким парнем, боровшимся за жизнь. Кольчуга защищала его противника, но в то же время замедляла его движения. Сипя, Хьювилу удалось вырвать копье из рук противника, и, поскольку ему оставалось либо убить, либо умереть, он развернул древко и ударил тупым концом по шее рыцаря, перебив трахею. Человек упал, корчась от боли, умирая, со звуками, которые Хьювил никогда больше не хотел бы слышать. Крыша над его головой превратилась в огненный свод ада, и комната была обвита удушающими щупальцами дыма. Следуя инстинкту затравленного зверя, Хьювил выбежал через заднюю дверь, все еще сжимая в руке копье.
Хозяин таверны лежал на своей грядке с луком с перерезанным горлом; его жена, тоже мертвая, была распростерта рядом, над ее сердцем растекалось огромное красное пятно. У свинарника возле бойни и загона для поросят двое мужчин поймали дочку хозяина. Один навалился на нее сверху, а другой стоял, поставив ногу ей на шею, пригвоздив ее к земле, пока его приятель ее насиловал.
Ярость накрыла Хьювила огромной морской волной, смывшей все остатки разума. Только что он тряс головой, бормотал что-то бессвязно, хотел убежать, а сейчас уже набросился на мужчин. У того, что стоял, было время поднять топор, но он был слишком медлительным, и Хьювил ударил его копьем в живот, вытащил оружие, и повернулся, чтобы вонзить его во второго, который судорожно пытался встать с девушки. Хьювил отшвырнул его и, выхватив топор у умирающего врага, сокрушительным ударом по черепу прикончил второго.
Девушка перекатилась на бок и, спотыкаясь, поднялась на ноги. Брызги крови веснушками проступили на ее лице, а зрачки от ужаса стали огромными. Алая волна в сознании Хьювила схлынула, и он уставился на мертвых с удивлением и отвращением. Белые, как луна, голые ягодицы, страшная рана на голове у одного из них, темная дыра в животе другого. Он сглатывал снова и снова. С улицы доносились крики и плач, лязг оружия, рев пламени. Он дико огляделся вокруг, увидел плетеную изгородь, скрывавшую отхожее место, и, схватив девушку за руку, потащил ее туда.
— Они не станут здесь искать. Бежать сейчас слишком опасно, лучше затаиться.
Он упал на колени позади плетня, и из его ног как будто высосали костный мозг. Он сейчас мог бы бегать и сражаться так же успешно, как новорожденный. Девушка опустилась рядом с ним, от страха стуча зубами. Спустя мгновение Хьювил притянул ее к себе, а она приникла к нему, впившись ногтями в его кожу так сильно, что спустя недели на ней будут оставаться пурпурные отметины, но они ни в какое сравнение не шли с ужасом, поглотившим его разум. Весь мир горел, его брат был мертв, и все уже никогда не будет по-прежнему.
Изабель положила руку на плечо Хьювила, когда он преклонил перед ней колени. Он вместе с горсткой беженцев и погорельцев выбрался из разграбленного и разоренного Ньютауна и смог дойти до Килкенни. Сгорели все амбары с запасами и большинство домов. Люди Мейлира Фицгенри набросились на город, как стая голодных волков, грабили, насиловали и убивали. Погибло двадцать солдат Вильгельма и почти столько же горожан, включая родителей девушки, которая стояла на коленях рядом с Хьювилом.
— Они взялись ниоткуда, миледи, — рассказывал Хьювил. — Мгновение назад я выпивал в таверне с Даем, а в следующий миг кругом уже эта неразбериха, а Дай… Дай…
Он замолчал, не в силах продолжать.
— Его похоронят со всеми почестями, и мы отслужим службу за упокой его души, — мягко сказала Изабель, а потом ее голос стал жестче. — Те, кто устроил эту бесчеловечную резню, будут отданы в руки закона, я тебе это обещаю. Я этого так не оставлю.
— Миледи, — он тихонько всхлипнул и утер нос рукавом. Ярость жгла Изабель, как пылающие угли. Если бы разбойники попали бы в ее руки прямо сейчас, она бы сама голыми руками разорвала бы их на части.
Она смотрела, как Хьювил заботливо проводил молодую женщину из зала, туда, где ее слуги подавали еду, раздавали одеяла и одежду нуждающимся, а потом обернулась к Жану Дэрли и Джордану де Саквилю, которые все утро провели в зале, разговаривая с выжившими.
— Отправляйся в Ньютаун, или туда, где был Ньютаун, — велела она Жану. — Я хочу, чтобы ты поддержал людей и сказал, что их защитят. Больше такого не случится. Скажи, что графиня, их правительница, клянется в этом своей душой, и пусть она будет проклята, если люди Мейлира Фицгенри когда-нибудь еще хоть волос тронут на детской головке. Вооружитесь. Высылайте вперед разведчиков и доставьте сюда этих мерзавцев. — Ее глаза горели. — Поступайте так, как поступил бы ваш хозяин.
— Миледи, нет нужды торопить меня с выполнением моего долга, — мрачно отозвался Жан Дэрли. — Мы заставим тех, кто в этом виновен, за все ответить.
Изабель коротко кивнула:
— Как и хотел мой супруг, не мы начали вражду, но мы положим ей конец.
— Миледи, — он склонился над ее протянутой рукой и быстро вышел, порывистость его движений говорила об испытываемом им горе и о его решимости исполнить обещанное. Изабель ходила среди раненых и бездомных, которые добрались сюда, в Килкенни, в поисках убежища, решив, что оставаться в Ньютауне — испытывать судьбу. Она слушала их рассказы, и это лишь разжигало ее гнев. Она была привычна к ужасам войны и набегов, она была замужем за человеком, который пробил себе путь в жизни и добился власти, сражаясь на рыцарских турнирах, но сейчас все было по-другому, потому что это касалось ее лично. Эта война разворачивалась на ее глазах, она калечила ее людей и ставила под сомнение веру этих людей в нее. Ей бросили вызов, ее сочли дурочкой, и от этого к горлу подкатывала тошнота, она чувствовала себя уязвимой и начинала гневаться так, что, казалось, к ней лучше не подходить. Она поклялась, что Мейлир Фицгенри заплатит за все, причем заплатит так, что это его разорит.
— Я подвел ее, — горько сказал Жан Дэрли, выезжая из Килкенни во главе отряда. — И моего хозяина. Что он скажет, когда я сообщу ему, что двадцать его людей мертвы?
Он поправил пластину на своем шлеме, прикрывающую нос.
Джордан де Саквиль фыркнул. Он был на пять лет старше Жана, и, хотя не был более опытным, его бесхитростный характер помогал ему иногда видеть вещи яснее.
— Милорд ожидал чего-то подобного. Он не станет нас винить или думать о нас хуже, если только мы сейчас не подведем его. Нам нужно думать о поставленной перед нами задаче, а не рыдать о том, что утрачено, — он огляделся по сторонам. — Если нам удастся поймать ублюдков и привести их к графине, это может многое исправить.
Эти слова успокоили Жана и придали ему храбрости. Дело было не в том, что он был не в состоянии руководить, просто ему было привычнее, когда поблизости был кто-то, наделенный большей властью, чтобы схватить его за руку, если он поскользнется. А сейчас он шел по краю пропасти без поддержки, и страх упасть становился все сильнее, особенно если учесть, что в его собственных глазах он уже осрамился.
Незадолго до полудня отряд ирландских следопытов и легко вооруженных разведчиков, высланный вперед, присоединился к основной группе, сообщив, что им удалось обнаружить лагерь захватчиков в лесу, к северо-востоку от дороги; там же были разбиты палатки с добром, награбленным в Ньютауне.
— Я бы сказал, милорд, что они собираются предпринять еще один набег, перед тем как отправиться по домам, иначе их давно бы уже тут не было, — сказал один из разведчиков. Его звали Хэкон, он был потомком викингов, родом из Дублина, с очень светлыми волосами и ледяными голубыми глазами. За его поясом торчал устрашающего вида топор, а куртка на нем была почти неприлично короткая, угрожающая показать его ягодицы. — У них повсюду охрана, и разведчики тоже, но нас они не видели: были слишком заняты дележкой добра.
