Ветер шарахнул его с силой быстро движущегося поезда. Удары были яростными, беспощадными. Но через мгновение все почти стихло, и единственный ветер, который он ощущал, — это встречный воздушный поток, возникший вследствие его собственного падения.

Горизонт прыгал, опрокидывался и вращался, пока Мэддок соображал, как бы ему перестать кувыркаться. Он мало что мог видеть: ветер слишком резал глаза и был значительно холоднее, чем он мог себе представить. Но, кроме того, и смотреть — то особенно было не на что. Океан был унылый и свинцово — серый, а суша представляла собой лишь монотонные сочетания холмов и высохших долин.

Он не чувствовал ни надежды, ни страха, ни сожаления. Снова и снова он убеждал себя, что это не самоубийство. То, что он сделал, — сделано во имя жизни.

Он еще успел подумать, что все зависит от того, насколько преследовавший их полицейский уважает жизнь.

Когда толстая тяжелая перчатка сомкнулась вокруг запястья Мэддока, он был сильно озадачен. Разумеется, он был рад этой спасительной руке. Но ее размеры и сила были таковы, что Мэддок принял ее за руку Стенелеоса Магуса LXIV. Он радостно поднял голову, но увидел только полицейского в своем летном обмундировании.

Мало — помалу они замедляли полет. Капитан Блэкли нагнулся и, широко расставив ноги, держал руки внизу. Мэддок протянул вверх свою руку и сам уцепился за полицейского. Поток воздуха, вырабатываемый реактивным двигателем, был неприятно теплым и издавал такой зверский шум, какого Мэддоку не приходилось испытывать за всю его жизнь.

Когда ирландец коснулся земли, Блэкли отпустил его. Мэддок несколько раз неуклюже перевернулся и наконец, широко раскинув ноги и уткнувшись носом в песок, остановился. Хотя утро было и раннее, песок уже сильно обжигал кожу.

Мэддок встал на четвереньки и оглянулся вокруг в поисках хоть какой — нибудь тени.

Блэкли шел в его направлении по лощине, обходя огромный валун. Его летательный аппарат был отстегнут; скрип его огромных ботинок, погружаясь в песок, казался необычно громким на фоне восстановившейся утренней тишины. Блэкли поднял забрало рукой, которая все еще была в перчатке, и холодным взглядом оглядел Мэддока.

— Отличный трюк, парень. — Он покачал головой и посмотрел вверх на небо. Затем снова с отвращением оглядел Мэддока. — Отличный.

Мэддок осторожно встал на ноги и стал отряхивать песок со своей одежды. Говорить он пока был не в состоянии.

— Журнал открыт, — сказал капитан Блэкли, — вы арестованы.

День становился все жарче и жарче. Мэддок знал, что он может получить ожоги и даже солнечный удар. Но в данный момент его это мало волновало. Он чувствовал, как внутренний огонь, охвативший в кабине вертолета маленький, прозрачный лоскутик его души, сейчас едва заметно тлел, быстро угасая совсем.

— Заявление?

Голос капитана Блэкли выдавал его гнев. Он утешал себя тем, что ему удалось арестовать хотя бы одного подозреваемого, и старался осуществлять запись протокола допроса, максимально сохраняя формальную беспристрастность.

— Что? — спросил Мэддок, стараясь быть предельно вежливым.

Экипировка вооруженного полицейского придавала ему вид великана — людоеда, а Мэддок был не из тех, кто слишком усердно спорит с человеком, который носит латные рукавицы, наголенники и нагрудники.

— Хотите ли вы сделать именно в данный момент какое — нибудь заявление? — пояснил Блэкли.

— Понятно. Ну… — Мэддок пожал плечами. — Благодарю вас за то, что вы спасли мне жизнь.

Блэкли чуть ли не с отвращением посмотрел на него.

— Журнал закрыт.

Затем он отошел на несколько шагов и начал передавать кому — то радиосообщение. Мэддока это особенно не интересовало. Он только понял, и его это обрадовало, что второй полицейский жив и невредим, после того как совершил контролируемую посадку на поле, где росли дыни. Никто не ожидал такой прыти от вертолета Кристофера. И тем не менее они должны были перехватить его задолго до того, как городские источники энергии были бы отрезаны от них горами. При этом Блэкли укоризненно посмотрел на Мэддока, будто тот был во всем виноват.

Солнце поднялось еще выше. Блэкли наконец вернулся и слегка подтолкнул Мэддока.

— Шагай к дороге, смутьян! За нами скоро приедут.

Мэддок шел впереди по сухой неровной земле. Дюжина поколений ирландских земледельцев кончалась на нем, мятежном и неуправляемом человеке, посвятившем свою жизнь рыбалке. И тем не менее руками и сердцем он понимал и любил хорошую землю. А это — он посмотрел вниз и в сердцах сплюнул, и плевок мгновенно впитался в смесь гравия с песком — это лишь жалкая пародия на почву.

Солнце. Грубое, беспощадное солнце без устали метало вниз свои злые лучи. Мэддок вытер пот со лба и продолжал угрюмо шагать вперед, не желая доставить своему захватчику удовольствие просьбой дать ему что — нибудь, чем можно было бы прикрыть голову.

Они пришли к черной, блестящей дороге. Она поглощала солнечный свет, словно губка, а затем отражала его обратно прямо в лицо Мэддока. Чтобы хоть как — то облегчить себе жизнь, он отвернулся от дороги и стал изучать сухой и резкий пустынный пейзаж. К своему глубокому потрясению, Мэддок убедился, что вокруг стоят дома: высокие, красивые, чудесные дома, украшенные балконами и пешеходными дорожками. В солнечном свете их окна сверкали, словно серебро.

— Вот так номер! — громко воскликнул он. — Здесь живут люди? В этой пустыне?

— Здесь не всегда было так, — отрезал капитан Блэкли. — Мы работаем над тем, чтобы все здесь изменить.

— О, разумеется, — фыркнул Мэддок, — вы, наверное, считаете, что стоит вам щелкнуть пальчиками и пустыня расцветет?

— Нет. — Полицейский стоял чуть в стороне, словно отстраняясь от сомнений Мэддока. Он еще добавил, но очень тихо, словно обращаясь к самому себе: — Сюда бы только немного холодной воды… И как следует поработать…

Мэддоку вдруг стало очень стыдно. Он вспомнил покрытые сочной зеленью холмы Мэриленда и покрытые пылью бугры, в которые они превратились. И это песчаное пространство, наверное, каких — нибудь сто лет назад было садом.

И… холодная вода? Холодная, быстрая, журчащая вода, которая способна погасить огонь, сжигающий души умерших людей… Он начал размышлять над только что пришедшей ему в голову жуткой аналогией, поразившей его до глубины души. Каждый из тех жалких лоскутиков прозрачной, раскаленной ткани, которые Стенелеос Магус LXIV без устали стремился охладить, — разве они не были когда — то сочными, свежими и изумительно красивыми? Разве не были они так же зелены и прекрасны, как луга и холмы прошлых столетий?

Этот полицейский сказал что — то насчет работы. Нелегкой работы. Мэддок снова посмотрел вокруг на выжженные солнцем холмы, усыпанные круглыми, покрытыми толстым слоем пыли валунами. У него даже закружилась голова, когда он представил себе, какую работу надо проделать, чтобы все здесь расчистить, провести воду, рассадить сады и леса.

Лично он ничего этого делать не желал. Он желал отвернуться. Все это не входило в его задачу. Все это для него было слишком огромно.

Он хотел — он пытался — отвернуться. Он сделал, что ему было положено и даже больше. Он заслужил отдых. Однако снова и снова он вспоминал зеленые поля и журчащие ручьи прошлого. Он вспомнил холодную речушку, где он впервые встретил Стенелеоса и Валентина.

Это была огромная задача. Для ее выполнения не хватит человеческой жизни; может быть, не хватит и десятка, и сотней жизней. Мэддок ясно ощутил свою малость и одновременно гордость за то, что волею судьбы оказался причастным к этой задаче.

Он понимал, что работа заключалась не только в том, чтобы вернуть леса и жизнь на эту выжженную солнцем землю. Главной работой была та, которой посвятил себя Стенелеос и маленькой, едва заметной частью которой стал Мэддок.

Он помог Стенелеосу принести надежду и жизнь туда, где оставались только безнадежность и смерть. Эта нескончаемая работа была равносильна тому, чтобы принести маленький лучик света в бесконечное, абсолютно черное пространство. Он помогал не рабам, не генетическим отказникам и даже не проклятым душам. Он помогал надежде.