Это был мягкий, приятный человек с исключительно приятной улыбкой. Его гладкие коричневые волосы были зачесаны назад; рубашка и пиджак у него были расстегнуты и галстук распущен. Мэддок без единой запинки, поскольку после многих повторений выучил ее наизусть, вновь рассказал свою историю. Мистер Кельмскотт начал тщательно ее обдумывать.

— Видите ли, в этом здании полным-полно всякого старого хлама, — сказал он и неожиданно энергично выпрямился. — Полным — полно. Иногда при переездах мы беспорядочно упаковываем все в ящики, в которых и перевозим вещи на свое место. И наклейки, и даты на них, естественно, бывают перепутаны и часто не соответствуют содержимому.

Он подтянул вверх рукав, и Мэддок увидел сверкающий золотистый небольшой чоп, который мистер Кельмскотт носил вместо наручных часов. Он несколько раз ткнул в чоп указательным пальцем, после чего так посмотрел на Мэддока, будто только что его увидел.

— Банк «Братья Стинсон», — сказал он, глядя на Мэддока и Шарлин обманчиво заспанными глазами, — был основан в очень давние времена. Что бы ни было сдано туда на хранение, вполне уже могло быть востребовано. Вы ведь не первый, кто приходит сюда без документов. У сданных на хранение вещей вполне могли вырасти ноги, на которых они благополучно ушли из банка. — Он посмотрел по сторонам, словно опасаясь, что кто — нибудь подслушивает. — И должен вам сказать, такое случается.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и вышел.

Мэддоку понравился этот человек. Он посмотрел на Шарлин, спокойное лицо которой, казалось, свидетельствовало о том, что обаяние мистера Кельмскотта способно растопить чью угодно подозрительность. Увы! Это были напрасные надежды.

— Он все время лжет тебе, Мэддок. Ты это понимаешь или нет? — Она прошептала эти слова, горячо дыша ему в ухо. — Ты ничего здесь не получишь. Слишком велико сопротивление. Они все тут связаны друг с другом и наверняка нас надуют.

У Мэддока окаменело лицо, но он быстро принял решение и последовал за мистером Кельмскоттом, который привел их в хранилище, где поставленные друг на друга покоились тысячи деревянных ящиков. Сам вид этой огромной массы давил на сознание Мэддока, но позади шла Шарлин, и это делало гораздо менее тягостным одиночество огромного склепа.

— Ты никогда и ничего здесь не получишь, — еще раз предупредила она.

— Может быть, и нет, — он развел руками, — но попытаться я обязан.

Мэддок думал, что Шарлин не одобрит его слова. Он ожидал, что девушка презрительно фыркнет и с выражением крайнего скептицизма на лице, скучая, последует за ним дальше. Но вместо этого она с легким любопытством посмотрела на Мэддока:

— Ты обязан попытаться. И ты, и те, которые ждут у входа. — Она некоторое время шла молча, затем покачала головой: — Я, конечно, не полностью уверена в этом, но мне кажется, что и для тебя, и для них попытка имеет большую ценность, чем ее успех.

В былые времена Мэддок не преминул бы ответить что — нибудь сардонически острое на этот выпад. Он знал, как сделать ее слова смешными; соответствующие фразы уже были готовы в его голове. Он также мог бы сказать: «Только лентяй мечтает о достижении успеха без соответствующих попыток». Или: «У нас есть смелость, которой не хватает тебе, дорогая».

Но Мэддок не сказал ничего, и только лицо его слегка порозовело, пока эти не очень добрые фразы крутились в его голове. Кто он, собственно, такой, чтобы так с ней разговаривать? Крыса? Осел? Или — он даже улыбнулся, вспомнив самое страшное проклятие в устах Уорэлла в госпитале — еще какое животное?

Мистер Кельмскотт выбирал направление пути, консультируясь время от времени со своим чопом. Вскоре на металлических стеллажах появились ящики, имевшие несколько иной вид. Они были сбиты из более старых и толстых деревянных досок. Мэддок поднял глаза и увидел где — то вверху стальной сейф размером почти с комнату, с огромным цифровым диском на передней двери. Сейф устало громоздился на каких — то высоких опорах и словно терпеливо ожидал своего часа, чтобы свалиться вниз. Мэддок поспешил вперед и больше уже не смотрел вверх.

— Вот мы и пришли, — весело позвал их мистер Кельмскотт.

Мэддок, обогнув большую колонну, поспешил на его голос и увидел его стоящим на коленях на бетонном полу. Перед ним стояло несколько небольших специальных ящиков — сейфов, каждый из которых был закрыт на индивидуальный замок. На каждом ящике была бирка с надписью, сделанной выцветшими коричневыми чернилами.

— Итак, назовите еще раз ваше имя, сэр, — участливо спросил мистер Кельмскотт.

— Мое имя Мэддок О’Шонесси, и послание было оставлено для меня некоторое время назад добрым человеком по имени Валентин Генаро Эстебан Диас.

Мистер Кельмскотт задумчиво кивнул. Мэддок увидел в его руках полусгнивший клочок бумаги. Несколько кусочков отвалилось, когда клерк осторожно развернул лист, чтобы прочесть его.

— Именно это констатируется в данном свидетельстве — завещании, — официально объявил он. — Начиная с настоящего момента содержимое данного ящика принадлежит вам. С вашего позволения я оставлю вас одних.

Он повернулся и отправился в свой офис, но, отойдя на некоторое расстояние, остановился и задумчиво посмотрел на них.

— Было бы очень интересно узнать, что вы обнаружите в этом ящике.

Мэддок выразительно пожал плечами, но не мог произнести ни слова. Шарлин опустилась рядом с ним на колени, затем быстро вновь вскочила на ноги.

— Я, пожалуй, тоже выйду, — пробормотала она.

— Нет. — Мэддок улыбнулся ей слабой, почти беспомощной улыбкой. — Нет. Пожалуйста, не уходите.

Она задумчиво и благодарно посмотрела на него. Он чувствовал, что девушка словно взвешивает его на каких — то весах своей души.

Она вновь опустилась на пол, и Мэддок вынул откуда — то из — за пазухи маленький ключик, который Валентин оставил для него зарытым в земле под своей собственной могилой. Он всунул ключ в замок. Ключ поворачивался с некоторым трудом, но достаточно уверенно. Внутри ящика оказался какой — то сверток и конверт. Толстый и довольно тяжелый сверток был завернут в пропитанную маслом тряпку и перевязан ворсистой, со множеством узлов бечевкой. Мэддок положил его на пол и вскрыл конверт, сделанный из старой и хрупкой бумаги. В конверт были вложены три листочка из почти такой же бумаги, но с ними Мэддок обращался гораздо осторожнее.

На письме стояла дата: 13 апреля 1893 года, и начиналось оно с обращения «Мой дорогой Мэддок».

Его глаза словно заволокло туманом, и в течение некоторого времени он не смог бы прочесть ни слова, даже если бы от этого зависело спасение всех душ, находящихся в преисподней.

Он старался держаться с достоинством и не расплакаться, но ему это не удалось. Крупные и частые слезы, которые он безуспешно пытался вытереть рукавом, бежали и бежали по его лицу.

Шарлин помогла ему подняться. Она взяла письмо из его дрожащих рук, аккуратно свернула его, подняла с пола сверток и, держа его под мышкой, повела Мэддока обратным путем.

Мистер Кельмскотт, увидев их и верно оценив эмоциональное состояние ирландца, пошел впереди, держась на некотором расстоянии, чтобы не мешать им.

Когда все трое вышли из хранилища, мистер Кельмскотт повернулся и, кивнув головой, попрощался с ними. Шарлин уже прошла было мимо него, но, повинуясь порыву, который она даже не успела осознать, обернулась и посмотрела прямо ему в глаза.

— Спасибо вам, — сказала она банковскому клерку и признательно кивнула ему головой.

Затем она повела Мэддока к лифтам.

Они уже шли по мягкому покрытию вестибюля банка, когда начали случаться неприятные вещи. Сперва чоп Шарлин издал сигнал, похожий на тихий звон, издаваемый на двух высоких ночах. Затем похожий звук раздался буквально в каждой точке вестибюля, где находились банковские служащие. Но наиболее неприятным было то, что происходило у входной двери.

Какой — то мужчина, шедший к выходу далеко впереди Мэддока и Шарлин, толкнул дверь и с удивлением обнаружил, что она не открывается. Немного еще подергав ее, мужчина повернулся и пошел снова в вестибюль. Он был в некотором недоумении, но отнюдь не испуган и не рассержен. Шарлин с окаменевшим лицом следила за происходящим. Лучезарно улыбаясь, какая — то банковская служащая уже спешила к выходной двери, чтобы разобраться в чем дело.