Горожане, в частности, Риги просили о покровительстве торговле, о сохранении употребления прежней крупной монеты, о неумножении таможенных пошлин и налогов, о разрешении свободного торга мачтами и русским лесом и особенно о том, чтобы Риге было оставлено древнее стапельное право.
Почти все просьбы и ходатайства дворян были приняты и утверждены. Закон о редукции был отменён сразу же при переходе Эстляндии и Лифляндии в русское подданство. Затем после заключения Ништадтского мира были учреждены подчинённые сенату реституционные комиссии, которые занялись возвращением имений прямым владельцам.
При возвращении имений лифляндское дворянство оспорило право рижских граждан владеть вотчинами, предоставленное шведами, хотя это право и было подтверждено гражданам при их вступлении в русское подданство. Граждане, которые при шведах купили имения, теперь были обязаны их продать представителям дворянства, поскольку только оно, согласно статье 19 аккордных пунктов, получало исключительное право на покупку и выкуп дворянских имений. Дворянство добилось и преимущественного права на аренду казённых имений, вытеснив из этой сферы хозяйственной деятельности граждан. Только с 1840 г. казённые имения будут отдаваться в арендное содержание с торгов, к которым будут допущены равномерно все сословия.
После принятия жителями Эстляндии и Лифляндии российского подданства (эти прежние шведские губернии стали образовывать Прибалтийский край Российской империи) Пётр Первый пожаловал особые грамоты: 1) лифляндскому дворянству; 2) городу Риге; 3) эстляндскому дворянству; 4) городу Ревелю.
В жалованной грамоте лифляндскому дворянству, которая была взята за основу для других жалованных грамот, Пётр за себя и за своих законных наследников подтверждал и обещал непрестанно охранять все благоприобретённые привилегии, с которыми верное наше рыцарство и земство в Лифляндии поддалось России, особенно привилегию Сигизмунда-Августа, данную в Вильно в 1561 г., статуты, рыцарские права, вольности, праведные владения и собственность, которыми они владеют и на которые справедливо претендуют. Жалованная грамота заканчивалась оговоркой: «однакож наше и наших государств высочество и права предоставляя без предосуждения и вреда». Такие же оговорки содержались в жалованных грамотах, предоставлявшихся местным рыцарям и земству предшественниками Петра — датскими, польскими, шведскими королями. После Петра Первого все русские государи, вступая на престол, подтверждали права и привилегии дворянских и городских корпораций, сопровождая их оговоркой, что дальнейшее сохранение таких прав и преимуществ зависит от усмотрения царствующего государя как монарха самодержавного.
Эта оговорка упорно оспаривалась и извращённо толковалась прибалтийско-немецким дворянством. Ю. Самарин[39] свидетельствовал, что немецкое население края построило ложную, исторически и юридически, доктрину неприкосновенности данных краю привилегий{102}. Согласно этой доктрине, привилегии немецкого дворянства и бюргерства считались закреплёнными двусторонними договорами 1710 г. о шведской капитуляции с последующим подтверждением их Петром I. Отстаивая договорной характер капитуляций, прибалтийско-немецкие политические деятели, историки и правоведы делали вывод, что русское правительство не правомочно их расторгнуть односторонним актом без согласия прибалтийско-немецких представительских учреждений и не может осуществить реформы, затрагивающие остзейские привилегии. Ю.Ф. Самарин был первым, кто заявил, что рыцарство и бюргерство как подданные России не правомочны вступать в договорные отношения с царём — носителем государственного суверенитета. Отсюда следовало, что договоры 1710 г. являются обыкновенными жалованными грамотами (именно в форме жалованных грамот они были подтверждены Петром). Их юридическая сила зависит от волеизъявления монарха. И потому привилегии имеют законную силу лишь до тех пор, пока они признаются русскими царями. Точку зрения Самарина поддерживали И.С. Аксаков, М.П. Погодин, М.Н. Катков и другие русские публицисты, противники остзейского порядка на Прибалтийской окраине. Следует сказать, что из русских монархов оговоркой в жалованных грамотах воспользовались прежде всего Екатерина Великая и Александр III, хотя в целом их реформы не разрушали сословно-корпоративный порядок в крае.
Русское правительство сохранило прежнее административное деление и прежние границы между Эстляндской и Лифляндской губерниями. Во главе каждой губернии был поставлен генерал-губернатор (из числа приближённых царского двора) с резиденцией соответственно в Ревеле и Риге. Он являлся высшим представителем царской власти, отвечал за внутренний порядок и безопасность, следил за взиманием податей и решал вопросы, касавшиеся содержания крепостей и войсковых частей.
Генерал-губернаторы действовали в полном согласии с немцами, так как в Эстляндии и Лифляндии Пётр I в основном сохранил порядок управления и судопроизводства, сложившийся в предыдущие столетия. Это средневековые привилегии дворянства и городов, сословные органы самоуправления, господство лютеранской Церкви, патронат[40], немецкий язык в качестве официального, различия в обложении податями (государственные подати взимались только с крестьянских хозяйств, помещичьи имения налогами не облагались). Всё это и составляло сущность так называемого особого остзейского порядка. Он препятствовал сближению прибалтийских губерний с Россией и обеспечивал неограниченную власть прибалтийско-немецких помещиков и бюргеров.
Так, заместителями губернатора и чиновниками в административном аппарате края назначались, как правило, лица, знакомые с «местными условиями», т.е. прибалтийско-немецкие дворяне. Ввиду наделения немецкого языка статусом официального они даже переписку губернских учреждений с коллегиями в Петербурге вели на немецком языке. (Исключение составляли только бумаги, поступавшие в имперский центр из так называемых «русских канцелярий» лифляндских и эстляндских генерал-губернаторов.) Поскольку далеко не все русские чиновники владели немецким в требуемом объёме, чтобы разобраться с подготовленными на этом языке документами, то дела, связанные с Прибалтийским краем, обычно попадали к чиновникам немецкого происхождения соответствующих департаментов в центральных государственных учреждениях. Таким образом, получалось, что вплоть до самых высших инстанций управлением Лифляндией и Эстляндией ведали чиновники преимущественно немецкой национальности. Это не было предусмотрено никакими привилегиями, но, несомненно, благоприятствовало сохранению остзейского порядка.
Свои интересы прибалтийско-немецкое дворянство отстаивало, опираясь на систему сословно-представительных органов. Все вопросы, касающиеся жизни губернии, избрания чиновников местного самоуправления, суда, полиции обсуждались на ландтагах (лифляндском, эстляндском и эзельском), собиравшихся раз в три года. Их постановления имели силу закона для местного населения.
Членами ландтага с правом полного голоса могли быть только представители привилегированных дворянских семей, которые владели землями в Прибалтике ещё во времена Ливонского ордена, польского и шведского владычества. В середине XVIII в. их фамилии были занесены в особую привилегированную дворянскую матрикулу (список дворянских родов), составленную для Лифляндии (172 дворянские фамилии), Эстляндии (127 фамилий) и Эзеля (25 фамилий)[41]. С этих пор, точнее с 1747 г., начинает обозначаться разделение дворян на два разряда: на вписанных в матрикулу, т.е. имматрикулированных (это собственно рыцарство) и на дворян, не вписанных в матрикулу, которых стали называть или земством (Landschaft) вообще или земскими владельцами (Landsassen). Такое разделение на рыцарство и ландзассов нередко давало повод для пререканий между ними, поскольку последние пользовались меньшими правами.
