В этот момент снаружи донеслись какие-то неприятные для маркеловского уха звуки – в-з-з-з!.. в-з-з-з!.. – как будто кто-то поблизости водил ножовкой по металлу... или же валил деревья бензопилой.

Маркелов повернулся всем корпусом к окну, откуда долетали эти неприятные визгливые звуки, но тут же схлопотал от Тёмы крепкую затрещину.

– Не крути башкой, придурок! А не то самого на циркулярку посадим!

– На две половинки распустим, – сказав это, Ломов залился булькающим смехом. – А потом эти две половинки, урод, упакуем в деревянный бушлат... здесь же... Прикинь, придурок, как тебя... все равно что свиную тушу, распустят аккурат на две части... Как же ты срать будешь на том свете?..

Фомин, положив на стол коробку с «жучком», сказал:

– В принципе, Маркелов, мы готовы дать тебе еще один шанец... Ты думаешь, мы зачем напялили на себя маски? Это для того делается, братишка, чтоб у тебя тоже был какой-то стимул для общения. От тебя нужно только одно: указать, где вы с Зеленской спрятали то, что вы здесь отсняли... в том числе и в «Левобережном», как я подозреваю. Ты нам отдаешь пленки, а мы отпускаем тебя на все четыре стороны... Ну на кой хрен нам тебя мочить? Ты ж не в курсе, кто мы такие... да и не нам таких, как ты, опасаться! Я, чтоб ты знал, человек добрый и гуманный... в том смысле, что проливать кровь без веского повода не люблю! Есть мнение, что ты либо спрятал куда-то компьютерную дискету с перекачанными туда файлами, – Фомин кивнул в сторону лежащего на столе ноутбука, – либо успел кому-то передать... но наверняка оставил для подстраховки копию этих материалов. Ну что, дружок? Где дискета?

– Откуда мне знать, – хрипло сказал Маркелов. – Вы че-то путаете... Я уже говорил, что кто-то притырил наши вещи... в том числе и аппаратуру... поэтому... какая, на фиг, дискета?

Тёма хотел треснуть Маркелова как следует по загривку, но Фомин знаком остановил его.

– Мы тут обещали кое-что тебе показать, Маркелов, – сказал он, медленно цедя слова. – Чтоб мозги у тебя заработали в верном направлении! Ладно, братья... давайте покажем братишке, какого гостя к нам только что доставили...

Маркелова общими усилиями подняли с лавки и сопроводили в соседнее помещение.

Комната эта была чуть меньших размеров, чем та, где они находились последние несколько минут.

Окно тоже было закрыто ставнями. Ломов, шедший первым, щелкнул включателем. Когда вспыхнул свет, в комнату втащили Маркелова. Посреди помещения, вмурованное в пол, стояло довольно массивное, добротное – такой предмет обстановки был бы уместен в каком-нибудь средневековом замке – деревянное кресло.

А в том жестком кресле, с привязанными к подлокотникам руками, сидела Анна Зеленская.

В первое мгновение Маркелов не поверил своим глазам – он заподозрил, что у него после побоев и жесткого психологического прессинга начались зрительные галлюцинации, – но когда их взгляды с Зеленской встретились, у него все оборвалось внутри...

– Но... как... почему?.. – выдавил он из себя. – Почему ты здесь, Нюра?!

И только после того, как он произнес эти слова, Маркелов заметил, что уста Зеленской запечатаны куском лейкопластыря.

Двое охранников подхватили его под микитки и потащили обратно в то помещение, где на столе были разложены остатки маркеловского арсенала «спай-аппаратуры».

– Если ты, Маркелов, не скажешь нам... немедленно! прямо сейчас!.. где ты припрятал дискету с отснятыми вами материалами, – процедил Фомин, – то мы сначала у тебя на глазах оприходуем твою подругу...

– Особо извращенными способами, – сказал Ломов.

– А потом у тебя же на глазах станем резать... пилить ее на кусочки... и ты все равно, поверь, отдашь нам то, что мы от тебя требуем!

Несколько последующих секунд Маркелов тряс головой, как эпилептик или как полоумный, затем, на удивление спокойным голосом, сказал:

– Добро, господа! Я готов отдать вам эту чертову дискету! Но мне, во-первых, нужны гарантии для меня и для моей напарницы... А во-вторых, нам придется вместе съездить в одно место, потому что без меня вы ни черта не найдете!..

На третьем этаже двенадцатиэтажки, в здании, расположенном в кварталах Южного микрорайона, местные подростки – вряд ли это бомжи, потому что дверь подъезда оборудована кодовым замком и домофоном, – в нише, за кабиной грузового лифта, обустроили себе шхерку для каких-то своих целей. Здесь аккурат уместились три шаткие табуретки, на одной из которых был положен кусок фанеры: скорее всего, юнцы в этом закутке время от времени резались в картишки, пребавляясь при этом пивком (в углу стояло с полдюжины пустых бутылок из-под «Клинского», причем одна до половины была заполнена окурками). Но в данный момент любители пивка и картишек то ли сидели по домам, то ли, наоборот, бродили где-то на свежем воздухе. А в их отсутствие эту нишу за лифтом на время оккупировал взрослый дядя, который появился здесь примерно с полчаса назад.

Карахан посмотрел на часы: пять минут седьмого вечера.

Уже больше суток минуло с той поры, как он перешел фактически на нелегальное положение. А что ему оставалось делать? Можно сколько угодно костерить себя за то, что попался на такой вот подставе, но делу это не поможет. Алиби у него нет – это и ежику понятно (долго они готовились, сволочи, загодя... даже «стукача» этого, с которым Герман общался в то время, как в «Левобережном» орудовали киллеры, четко придумали, прописав ему роль в заблаговременно написанном сценарии). Зеленскую у него, можно сказать, из-под носа выхватили... Повезло еще, что Ленчик успел прозвонить и сообщить про обыск и про тех ментов, что явно караулили его, Карахана, возле парадного Конторы. Потому что могло статься и так, что и сам глава Управления не смог бы воспрепятствовать аресту, раз у ментов и прокурорских имелся на руках соответствующий ордерок. А попади Карахан за решетку, вытащить его оттуда было бы в этой паскудной ситуации делом очень даже непростым.

«Ну уж нет, господа, – в который уже раз подумал Герман. – Я как-нибудь сам за себя отвечу».

Вчера, после того как Соломатин сообщил ему тревожные вести, воспользовавшись резервной мобилой, Карахан ненадолго вернулся на явочную квартиру. Здесь он черканул несколько слов на листке и оставил записку на столе, уверенный в том, что уже в скором времени она попадет прямо к Керженцеву.

После этого Карахан ненадолго залег на дно. Исчез. Для всех. Кроме двух своих давних приятелей, кому мог верить, как самому себе.

...Но время неумолимо, поэтому он не мог, не имел права бездействовать слишком долго.

Зацепок в этом деле, которое ему сейчас шьют местные законники, в общем-то хватало. Проблема заключалась лишь в том, что он мог сейчас полагаться лишь на себя да еще на двух людей: Леню Соломатина, которого Керженцев отозвал из краткосрочного отпуска и после нелегкой для них обоих почти часовой беседы тет-а-тет поставил на экстренно созданную по такому случаю бригаду, в которую, кроме Лени, были привлечены еще четверо сотрудников Управления, а также на Мишу Волкова, который до ранения в Аргуне летом позапрошлого года служил в региональном подразделении антитеррора и был их общим с Шевчуком приятелем.

Карахан не очень-то хотел втягивать в эти разборки своих приятелей, но они сами все решили за него: вечером они встретились в одном укромном местечке за городом, довольно основательно поспорили друг с дружкой, но потом все же сошлись во мнении, что им следует действовать сообща. Волков после выписки из госпиталя комиссовался; некоторое время он был без работы (Карахан, да и другие приятели, не раз подбрасывал Мише деньжат в этот трудный для него момент жизни, но потом его общими усилиями пристроили старшим смены вохровцев, охраняющих довольно крупный коттеджный поселок, застроенный, впрочем, пока лишь на одну треть, с неплохой по местным меркам зарплатой. Он до сих пор слегка прихрамывает на левую ногу, иногда (но никогда на работе) ходит с палочкой, но, однако, даже комиссованный и хромой, он стоит многих крепких, но необстрелянных мужиков.