— А может быть, не будем на него, на этого молотобойца, больше время тратить, а потихоньку проверим его? — предложил я. — Тем более, что наш кавалерист уже насторожил и кузнеца, и соседей.

— Я тоже за это, — поддержал меня Федоров.

— Сейчас около двух. Возьми эту операцию на себя, Александр Иванович, — сказал я Федорову. — Завтра с тобой поедет Прусенко, а сейчас пойдемте-ка отдыхать.

В шесть часов утра в конце Горной улицы, в тени густо разросшихся деревьев, стояла тележка с лошадью. Иван Прусенко наблюдал за домом Ералашкина. Как только молотобоец вышел из дому, Иван подал знак. Федоров, сидевший в тележке, тронул лошадь.

— Садись, парень, довезем до города, — весело крикнул Федоров и приостановил повозку. Ералашкин хмуро покосился, но сел.

Не доезжая до Головного арыка, Иван Прусенко выхватил револьвер, наставил его на Ералашкина и приказал: «Молчи!» Молотобоец дико повел глазами, но сопротивляться не стал. Ему быстро накинули на голову мешок и положили на дно тележки.

Допрос вели мы с Федоровым. Прусенко сидел и слушал не вмешиваясь.

— Ну что, правду будем говорить?

— А мне и врать нечего, — усмехнувшись, ответил Ералашкин, — не знаю, за что вы меня забрали…

Часа через полтора Прусенко вошел в кабинет и, положив на стол протокол допроса кузнеца, доложил, что сам кузнец находится здесь.

— Вот слушай, что о тебе говорит хозяин кузницы. — Я зачитал ему протокол допроса. — Может быть, кузнеца позвать?

— Не надо, — тихо сказал Ералашкин.

— А теперь посмотри, знакомо тебе это? — и я показал фотографию — общий вид дома, где было совершено преступление, а затем фотоснимки комнат.

Ералашкин выпил подряд три стакана воды и закурил.

— Познакомился я с ними в Талгаре, — начал он свой невеселый рассказ. — Мать посылала купить муки. Там у нас есть знакомый казачок Конкин, у него я и остановился. Единоличник. Вот у Конкина они и были. Крепко выпили. Утром похмелились; дали мне муки, крупы, масла и сказали, что еще дадут, если я помогу им подыскать дом… Я всегда ломал двери — вышибал или срывал с крючка, а все остальное они делали сами… Где живут, не знаю. Оружие у всех есть, сам видел, меня припугивали.

— Сколько их?

— Трое. Завтра в двенадцать часов ночи я должен с ними встретиться.

— Где? — спросил я.

— В Верхних садах, у Шипунова.

— А кто он такой, Шипунов-то?

— Тоже казак из Талгарской станицы. Такая шкура!

Арестованного увели.

— Как думаешь, не врет?

— Думаю, не врет. Если не захватим бандитов у Шипунова, будем брать Конкина и следствием разматывать, — сказал Федоров.

Ералашкин без колебаний согласился пойти на явку с бандитами. В одиннадцать часов вечера от здания республиканского уголовного розыска отъехали дрожки, запряженные парой резвых лошадей. Лошадьми правил Прусенко. В дрожках сидели Федоров, еще один сотрудник Малышенко с собакой Дианкой и Ералашкин.

За Головным арыком дорога пошла мягкая, пыльная, и наши дрожки катились почти без шума. Ночь была звездная, но безлунная, предметы угадывались с большим трудом. Мы поднялись на первый пологий холм, и город оказался где-то ниже нас, тускло мерцая из-за густой зелени отдельными огоньками, а впереди, прямо перед нами, возвышаясь, темнели горы.

За холмом, подъехав к домикам, мы остановились, привязали у тополя лошадей и тихо тронулись по заросшей чуть заметной дорожке. Пройдя немного, Ералашкин показал нам дом Шипунова. Это была пятистенная изба. Двор окопан неглубоким рвом и огорожен со всех сторон забором. В глубине двора сад.

В доме горел свет. Несмотря на поздний час, хозяин не спал, видно, у него были гости.

Я и Федоров залегли в канаву перед воротами, Малышенко с Дианкой расположились неподалеку, а Прусенко — в саду. Прежде чем отпустить Ералашкина, условились, что он при первой возможности выйдет на улицу и, если банда в сборе, кашлянет столько раз, сколько бандитов; если нет, кашлянет один раз.

Ждали мы долго. Уже забрезжил рассвет, пополз туман. Наши гимнастерки стали влажными от павшей росы, а Ералашкин все не показывался.

Ночь уходила. Над землей вдруг побежал ранний ветерок и погнал туман.

Наконец заскрипела дверь, и пятеро мужчин стали спускаться с невысокого крылечка. «Посыльный» не кашлял, но нам и без этого все было хорошо видно. Федоров вынул из кармана гранату, положил ее впереди себя и, щелкнув курком нагана, громко крикнул:

— Ложись, сволочи! Сдавайтесь, вы окружены! — и почти одновременно все мы выстрелили из наганов вверх.

Один из бандитов бросился назад в дом, и свет в нем моментально погас; другой кинулся в глубь сада, а трое тут же легли. Через несколько секунд из сада раздался выстрел и затем — взрыв гранаты.

— Собаку! — крикнул я Малышенко.

Через несколько минут все было кончено. Бандиты стояли с поднятыми руками, в стороне валялось два револьвера. Прусенко и Малышенко вели из сада раненого. Малышенко держал в руке его револьвер.

В доме Шипунова слышался плач.

— Хозяин, выбрасывай оружие и выходи! — крикнул я.

Из избы со свистом вылетел обрез, и женщина, бранясь, вытолкнула на улицу Шипунова.

Акмолинск — Алма-Ата.

Г. М. Анциферов.

Волостную милицию в селе Алексеевке Акмолинского уезда организовали в начале 1920 года. Я пришел на работу туда месяца через три в первых числах мая.

Пустые комнаты… Только у делопроизводителя есть мебель — грубо сколоченный неструганый стол да колченогая табуретка.

В кабинете начальника толкутся милиционеры. Одеты кто во что горазд — в солдатские гимнастерки, в кожаные куртки. Некоторые щеголяют в наскоро перекроенных офицерских френчах, бекешах: формы тогда у нас не было. Все курят махорку.

Начальник милиции — вижу его как сейчас — посланец питерских рабочих Евгений Алексеевич Долгих, повидавший окопы империалистической бойни, понюхавший пороху в жарких схватках гражданской войны, дает задания, принимает рапорты. Рядом с ним подтянутый, строгий инспектор милиции — уфимский металлист Мансуров…

Служба наша была нелегкой. Приходилось не только охранять общественный порядок в селах, вести борьбу со спекуляцией, воровством, но и помогать частям Красной Армии в борьбе с организованными, хорошо вооруженными бандами. «Милиция — сестра и боевой резерв славной Рабоче-Крестьянской Красной Армии», — такой лозунг был у нас в то время.

Очень сложной стала обстановка в уезде осенью 1920 года. Зашевелилось по селам кулачество, объявились мелкие бандитские группы, которыми часто руководили недобитые офицеры — колчаковцы, дутовцы, каппелевцы.

Особенно напряженно было в больших богатых селах нашей волости — Сосновке и Никольском. Там кулаки в открытую выражали недовольство Советской властью, подстрекали крестьян к мятежу, к расправе над коммунистами. Поддерживали подстрекателей и богатеи из других сел поменьше, но тоже зажиточных. Были и в них мужички, которые жили очень крепко и которым новые порядки пришлись не по нутру.

У многих имелось оружие — наследство минувших войн. Винтовки и обрезы, пистолеты и револьверы различных систем, гранаты, шашки хранились в сундуках, на чердаках, в укромных местах, на огородах. Вскоре из уездного управления милиции пришло указание изъять все имеющееся у местного населения оружие, включая и охотничьи ружья. Прибавилось работы сразу — весь личный состав Алексеевской милиции занимался этим нелегким делом весь ноябрь и декабрь 1920 года и даже половину января