— Мы с вами будем заниматься словесностью, — сказал он, — вы, вероятно, уже имеете некоторое понятие о русских писателях?

У меня по обыкновению язык прилип к гортани от робости.

— Да… — прошептала я.

— Каких же писателей вы читали?

Я молчала.

— Может быть, вы. читали что-нибудь из Пушкина, Лермонтова, Гоголя?

— Да…

— Что же именно?

— Все…

— Вот как! Который же из них вам больше нравится?

Я молчала.

— Пушкин, например, вам нравится?

— Да…

— Что же именно из его сочинений вам больше нравится, поэмы ли, проза ли, лирические ли стихотворения?

Я упорно молчала, потупя глаза в землю… В таком роде продолжался весь урок».

Добролюбов перестал задавать вопросы и начал свою лекцию. Больше часа говорил он о русской литературе, проследив ее развитие от древности до последнего времени. Вскоре он обнаружил, что его ученица довольно развита и начитанна. Однако ему очень долго не удавалось найти с ней общий язык. После нескольких уроков Добролюбов записал: «Наташа все молчит и только отвечает на мои вопросы, и то как будто нехотя. Бог ее знает, что нужно, чтобы сколько-нибудь возбудить ее любопытство». Он в первое время: ощущал некоторую неловкость, плохо представляя себе интересы ученицы, и поэтому сам был недоволен занятиями. «До сих пор этого со мной не бывало, — читаем мы в дневнике. — Мне кажется почему-то, что и мной не совсем довольны. Ну, да чорт с ними! Буду делать по-своему, не стесняясь, потому что нужды в них никакой не имею».

И он, стал «делать по-своему», то есть развивать перед юной слушательницей свои излюбленные идеи, толковать о «социальных вопросах», не считаясь с возрастом Наташи (она казалась ему ребенком). Он говорил, например, о русских народных песнях — и не упускал случая упомянуть о грубости семейных отношений в крепостной России, о рабском положении женщины. Рассказывая о русских писателях, он также оставался верен себе: высмеивал Карамзина, который был во Франции во время революции 1789 года, но интересовался только природой; осуждал монархические тенденции у Жуковского; резко отзывался о стихах крепостника Фета и т. д. Касаясь лучших произведений русской литературы, Добролюбов говорил своей ученице:

— Я не буду вам толковать о художественных красотах, обо всем этом и без меня вы будете много слышать и читать. Я же постараюсь выяснить, какая сторона жизни выражалась в таком-то произведении, какие мысли высказал такой-то писатель, были ли у него вообще какие-нибудь мысли.

Вряд ли он возлагал большие надежды на способность помещичьей дочки к восприятию передовых мнений; скорее всего он относился к этому так же, как в случае с архиереем Феофилом; может быть, и вспомнит когда-нибудь его слова… И тем не менее вскоре он заметил, что его лекции вызывают интерес. Тогда и он почувствовал себя увереннее и проще. «Сегодня мне показалось на уроке у Татаринова, что ко мне несколько расположены… Решившись действовать по-своему, я как-то более в своей тарелке, более развязен и положителен в своих замечаниях и способе занятий, нежели я сам ожидал…»

Занятия с Наташей продолжались до самых летних каникул. Добролюбов постепенно привык к новым знакомым. После урока он нередко оставался пить чай и спорить с хозяином дома. Наташа не слушала или не понимала их разговоров, но она запомнила, что отец обычно горячился, а Добролюбов возражал ему тихим, ровным голосом, попивая чай и спокойно взглядывая из-за своих очков. Дольше восьми часов он никогда не оставался. Поднимаясь с места, он объяснял с усмешкой:

— Ведь я еще ребенком считаюсь, в девять часов обязан быть в институте, а туда идти далеко…

Кроме Татариновых и Галаховых, Добролюбов бывал в эту зиму еще в доме князя Куракина, где занимался с двумя мальчиками — Анатолием и Борисом. Благодаря случайности мы подробнее всего знаем о его занятиях с Наташей, Но нет сомнений, что таким же страстным пропагандистом своих идей являлся он и перед другими учениками. Он был глубоко убежден, что воспитатель и должен быть прежде всего пропагандистом, человеком, способным содействовать «пробуждению свободной мысли» в своих воспитанниках. Задачу воспитания он видел в том, чтобы «мало-помалу разрушать авторитеты в душе ребенка», то есть внушать ему с ранних лет ненависть к идейно-моральным устоям старого мира, воспитывать нового человека, стойкого борца против крепостничества и всех: его порождений в области экономической и духовной.

Добролюбов много размышлял над вопросами воспитания. Он внимательно следил за литературой, читал все педагогические статьи, появлявшиеся в журналах, а узнав, что издатель А. А. Чумиков начинает выпускать специальный «Журнал для воспитания», он в январе, 1867 года явился к нему и предложил свои услуги.

Объясняясь с Чумиковым, Добролюбов, по всей вероятности, еще не знал, что несколько лет назад этот человек был активным пропагандистом идей Белинского, общался с членами кружка петрашевцев, разгромленного правительством. В 1851 году Чумиков, находясь в Париже, обратился к А. И. Герцену с предложением опубликовать имевшийся у него текст письма Белинского к Гоголю, строжайше запрещенный в России. Тогда же Чумиков, как установлено в последнее время, выступил в зарубежной печати с информацией о письме Белинского. В штутгартской газете «Das Ausland» 16 августа 1851 года он, впервые излагая историю этого революционного документа, писал что его тайное распространение по всей России свидетельствует о том, что эта страна «вовсе не однообразная пустыня, как многие привыкли ее рассматривать, и что государственная власть уже не в состоянии подавить в ней проявления самостоятельной мысли. Благодаря Чумикову пламенные строки письма Белинского впервые проникли в печать (в переводе на немецкий язык) и стали известны зарубежным читателям.

В разговоре с Добролюбовым Чумиков не произвел на него особого впечатления. Он показался ему человеком простодушным, скромным, «имеющим притязание на честность». Однако, когда Добролюбов поднял вопрос о направлении будущего журнала и насмешливо отозвался о «консерваторстве», Чумиков поддержал собеседника и сказал, что это отвечает и его убеждениям, что он собирается издавать журнал «в либеральном духе»; впрочем, Чумиков^: тут же, по словам Добролюбова, добавил, что подобное направление скорее заслужит сочувствий публики и, следовательно, «принесет более выгод».

Добролюбов, усмехнувшись, согласился с этим и начал сотрудничать в журнале, который в самом деле занял прогрессивные позиции в области педагогики: ратовал за необходимость обновления системы воспитания, доказывал, что «каждый простолюдин» должен учиться грамоте, выступал в защиту учителей и т. д. В журнале принимали участие видные литераторы и педагоги, в том числе знаменитый педагог К. Д. Ушинский, профессор П. Г. Редкин и др. Одним из самых активных сотрудников Чумикова стал Добролюбов. На протяжении трёх лет (1857–1859) он напечатал в «Журнале для воспитания» несколько десятков статей и рецензий, посвященных главным образом детской и педагогической литературе. Эти выступления Добролюбова служили украшением журнала, сообщали ему дух боевой принципиальности и то «направление», о котором хлопотал Чумиков.

Добролюбов был непримирим ко всему, что вредило разумному воспитанию детей, ко всем, кто прививал им ложные взгляды на жизнь. Он разоблачал представителей реакционной педагогики вроде Н. А. Миллера-Красовского, автора книги «Основные законы воспитания», видевшего свою задачу в том, чтобы заставить воспитанника «повиноваться без рассуждений», то есть подавить всякое проявление личности в ребенке» Добролюбов жестоко высмеивал Миллера-Красовского как защитника системы телесных наказаний — розог и пощечин; приведя из книги «назидательный» рассказ о том, как некий благоразумный наставник вылечил мальчика Петю от упрямства с помощью «моментального действия», критик добавляет к этому, что почтенному педагогу вполне справедливо присвоено живописное, название — «рыцарь трех пощечин».