«В своем прошедшем, — писал Добролюбов, — г. Плещеев может найти много страстных и мощных мотивов, способных увлечь человека с душою. В своих воспоминаниях, в своей тоске, в самой боли раздраженного сердца поэт найдет предметы для многих песен. И если к этим песням не примешается фальшивый звук ребяческих смешных надежд и увлечений, то песни его польются звонким, стремительным, широким потоком».

На страницах «Современника» Добролюбов боролся за расцвет демократической русской литературы, за ее сближение с жизнью, за торжество принципов реализма и народности в искусстве. Вместе с Чернышевским и Некрасовым он стремился превратить журнал в боевую трибуну литературной мысли. Последующие годы принесли с собой новые книги, выдвинули новых писателей, и они позволили Добролюбову с еще большей силой поднять важнейшие общественно-литературные вопросы, с еще большей глубиной решать задачи, стоявшие перед революционной демократией.

XIV. НАСЛЕДНИК БЕЛИНСКОГО

июле 1858 года, когда исполнилось десять лет со дня смерти Белинского, Добролюбов в качестве сотрудника «Современника» присутствовал на обеде в честь великого критика. Обед был устроен его сверстниками и почитателями. Тургенев, Анненков и другие люди 40-х годов, хорошо знавшие Белинского, считали себя хранителями его заветов. И на торжественном обеде произносились громкие речи, звучали пышные тосты, рекой лилось вино. Добролюбов, беспредельно уважавший Белинского, слушал эти речи с лихорадочным негодованием. Он не выносил фальши, не терпел красивых слов, которые так любили произносить люди, гордившиеся своим прекраснодушием, платонической любовью к обездоленным. Он видел, как далеки бывшие друзья Белинского от подлинного понимания его заветов.

Добролюбов ушел с обеда, не дождавшись его конца. Он прибежал домой в возбужденном состоянии, тут же излил свое негодование в горячих стихах и немедленно разослал их наиболее видным участникам торжества. «И мертвый жив он между нами», — так начинались эти стихи о Белинском, о его служении правде и добру, о самоотверженном подвиге его жизни, открывшем путь для новых поколений борцов за правду и свободу. Стихотворение заканчивалось горьким и гневным осуждением тех, кто не пошел по этому пути:

Антонович рассказывает, что в числе других участников обеда эти стихи получил и Некрасов. Он сразу же догадался, кому они принадлежат; Некрасов сам мог бы подписаться под этими стихами. Но другие литераторы старшего поколения, в частности Тургенев, очень рассердились и обиделись на Добролюбова. С этого времени их постоянная неприязнь к молодому критику стала носить открытый характер. Разрыв между двумя группами в редакции «Современника» намечался все более отчетливо, соответствуя обострению противоречий между либерально-дворянскими и демократическими группами русского общества.

В истории внутренней борьбы, раскалывавшей на два лагеря редакцию «Современника», Добролюбову пришлось сыграть особенно видную роль. Он был самой ненавистной фигурой для либералов типа Боткина, Дружинина, Анненкова. Его презрение к либеральному фразерству не имело пределов. Его непримиримость и «принципиальность не знали никаких компромиссов и уступок. Убийственная ирония и спокойная уверенность в своей правоте делали его неуязвимым для противников. Многие, в том числе даже Чернышевский, удивлялись тому, с какой прямотой и резкостью Добролюбов высказывал свои мнения в лицо собеседникам, кто бы они ни были.

«Мне казалось полезным для литературы, — вспоминает Чернышевский, — чтобы писатели, способные более или менее сочувствовать хоть чему-нибудь честному, старались не иметь личных раздоров между собой. Добролюбов был и в этом иного мнения. Ему казалось, что плохие союзники — не союзники».

Таким же прямым и нелицеприятным был он и в своих литературных выступлениях; только давление цензуры заставляло его иной раз смягчать оценки или находить для их выражения обходные пути и иносказания.

Знаменательно, что именно столкновение вокруг памяти Белинского явилось одним из первых внешних проявлений внутренней борьбы в редакции «Современника». Отношение к наследству великого критика служило наиболее ярким показателем розни между демократией и либеральным дворянством в 60-е годы. Мнимые поклонники Белинского пытались прикрыть его именем свое неверие в революцию, в общественную силу искусства. Подлинные продолжатели его дела — Чернышевский и Добролюбов — свято чтили революционные заветы Белинского. Они могли бы повторить проникновенные некрасовские слова: «Учитель, перед именем твоим позволь смиренно преклонить колени…» И нет ничего удивительного в том, что Добролюбов с такой стремительностью выступил против неискренних друзей Белинского, фальшью громких слов порочивших благородный облик критика, — гражданина и борца.

Стихи, разосланные участникам поминального обеда, были не единственным выступлением Добролюбова в защиту памяти своего великого предшественника. Меньше чем за месяц до этого эпизода вышла майская книжка «Современника», где молодой критик со всей, силой гнева обрушился на врагов Белинского, осмелившихся возвести на него низкую клевету.

В качестве такого клеветника явился некий Ф. Вигель, когда-то написавший письмо к Гоголю с похвалами его реакционной книге «Выбранные места из переписки с друзьями». Письмо давно умершего Вигеля, опубликованное в печати в 1858 году, содержало выпад против тех, кто восхищался «Ревизором» и «Мертвыми душами» и порицал «Переписку». Намекая на Белинского, автор письма утверждал, что люди, нападавшие на «Переписку», не любят своей родины, а в литературе поддерживают только писателей-русофобов, которые якобы отрицают все русское. Именно эта «замечательная по своей странной бесцеремонности выходка» и взорвала Добролюбова. Сразу разгадав, в кого метил Вигель, он писал (в рецензии на книгу Н. В. Сушкова «Московский университетский благородный пансион»):

«Мы не в силах выразить наше негодование на эту клевету, на это бессильное старание покрыть всю послегоголевскую литературу нашу, в которой только что и начинает проявляться истинно-народная русская мысль, — позором… Да падет позорное слово это на память того, кто произнес его! Он, безвестный, бездарный, ничего не сделавший остряк…он осмелился выступить со словом черной клеветы на Белинского, на этого человека, который сгорал любовью к родине, который понимал и ценил ее больше, чем тысячи Вигелей со всеми их друзьями и единомышленниками…»

Так воспламенялся Добролюбов, когда ничтожества вроде Вигеля осмеливались прикасаться к Белинскому.

Выход первого собрания сочинений критика (1859) Добролюбов встретил восторженным приветствием. Маленькая заметка, написанная им по этому поводу и появившаяся в «Современнике», содержала много больших мыслей и полновесных слов. «Да, в Белинском наши лучшие идеалы, — писал он здесь, — в Белинском же история нашего общественного развития… Идеи гениального критика и самое имя его — были всегда святы для нас, и мы считаем себя счастливыми, когда можем говорить о нем».

Добролюбов по праву считал себя идейным наследником Белинского, продолжателем его работы в русской литературе, работы во имя народа, во имя его освобождения. Он писал, что влияние великого критика «ясно чувствуется на всем, что только появляется у нас прекрасного и благородного…». Статьи самого Добролюбова и были в первую очередь тем «прекрасным и благородным», на чем ясно чувствовалось влияние Белинского. Недаром Некрасов, связанный узами дружбы с обоими критиками, находил, что в Добролюбове во многом повторился Белинский.