С первых шагов своей литературной деятельности Добролюбов живо интересовался прошлым русской литературы, Связывал с ним ее настоящее, всегда ощущая связь и преемственность литературных явлений, всегда стремясь обосновать свою напряженную, страстную мысль бойца обращением к истории, к фактам прошлого.

В своих суждениях о крупнейших явлениях русской литературы Добролюбов опирался на наследие Белинского, продолжая начатую им работу в новых условиях. Политическая обстановка в России к концу 50-х — началу 60-х годов серьезно отличалась от обстановки предыдущего десятилетия. «Соотношение классовых сил резко изменилось. Историческое развитие страны привело к укреплению лагеря революционной демократии, к четкому оформлению его политической программы, программы крестьянской революции. С другой стороны, группа либерального дворянства определилась как сила, открыто враждебная революции. В стране необычайно обострились классовые отношения.

Естественно, что не могли не стать по-новому вопросы литературу, в частности вопросы ее исторической оценки. В условиях ожесточенной классовой борьбы Добролюбов должен был с гораздо большей политической остротой оценить русскую литературу XVIII века. Крайняя резкость характеристик иногда даже приводила Добролюбова к односторонним выводам.

История русской литературы до Пушкина представлялась Добролюбову в виде медленного процесса, когда одни писатели сменялись другими, почти одинаково далекими от подлинной народности. С Пушкина начался новый период литературного развития. Но даже, Гоголь в конечном счете не во всем удовлетворяет критика, хотя он и был страстным поборником «гоголевского» направления. Все надежды его устремлены в будущее. Он убежден, что придет время, и русский народ выдвинет такого поэта, появление которого невозможно в условиях самодержавно-полицейского режима. Пафосом борьбы за новую, революционную литературу, за подлинно народного поэта, трибуна масс была проникнута вся деятельность Добролюбова-критика.

Наиболее полно и последовательно Добролюбов изложил свои взгляды на историческое развитие русской литературы в замечательной, насыщенной глубокими мыслями и революционным содержанием статье «О степени участия народности в развитии русской литературы», написанной в начале 1858 года. Поводом для статьи явилось второе издание книги Д. Милюкова «Очерк истории русской поэзии», автор которой пытался популяризировать взгляды Белинского. Добролюбов воспользовался выходом книги, чтобы рассмотреть процесс развития русской литературы — от начала зарождения письменности до Гоголя — с точки зрения ее близости интересам и стремлениям народа, с точки зрения ее народности. Статья очень важна для понимания философских и политических воззрений Добролюбова.

Несколько страниц критик посвящает выяснению общей роли литературы в обществе. Он дает отпор тем «книжникам», которые считают, что «литература заправляет историей». По Добролюбову, именно развитие общества определяет характер и развитие литературы. «Не жизнь, идет по литературным теориям, а литература изменяется сообразно с направлением жизни». Эти мысли Добролюбов подкрепляет замечательными примерами, которые показывают, что критик поднялся до глубокого понимания общественного значения литературы.

Литература, по Добролюбову, является могучим средством пропаганды. Однако ее значение в этом смысле ослабляется «малостью круга, в котором она действует». Ограниченность сферы ее влияния — вот обстоятельство, которое постоянно волнует

Добролюбова, «о котором невозможно без сокрушения вспомнить и которое обдает нас холодом всякий раз, как мы увлечемся мечтаниями о великом значении литературы и о благотворном влиянии ее на человечество».

Литература, которая чужда народу, не отражает его интересов, неизбежно обречена на замкнутость, обслуживание узкого круга избранных. Она не принесет пользы народу даже в том случае, если будет трактовать о предметах, прямо его касающихся, ибо она подходит к этим предметам «не с народной точки зрения, а непременно в видах частных интересов той или другой партии, того или другого класса». Добролюбов с горечью отмечает, что «между десятками различных партий почти никогда нет партии народа в литературе».

Критик приходит к выводу, что литература не способна выполнять свое высокое назначение, если она оторвана от действительности и не доступна народу. Он даже сделал арифметический подсчет и установил, что 64 миллиона 600 тысяч человек из 65 миллионов русского населения вообще не знают о существовании русской литературы. «Участвуют ли они в тех рассуждениях о возвышенных предметах, какие мы с такою гордостию стараемся поведать миру? Интересуют ли их наши художественные создания, которыми мы восхищаемся?» — ответ на эти вопросы мог быть, конечно, только отрицательным. Потому-то Добролюбов с такой болью говорит о пропасти, отделяющей русскую культуру от народа: «Народу, к сожалению, вовсе нет дела до художественности Пушкина, до пленительной сладости стихов Жуковского, до высоких парений Державина… Даже юмор Гоголя и лукавая простота Крылова вовсе не дошли до народа. Ему не до того, чтобы наши книжки разбирать, если даже он и грамоте выучится: он должен заботиться о том, как бы дать средства пол-миллиону читающего люду прокормить себя и еще тысячу людей, которые пишут для удовольствия читающих».

В этих словах нетрудно разглядеть сокровенную мысль революционного демократа и просветителя: до тех пор, пока существует самодержавно-полицейский строй, пока массы находятся под игом крепостничества, — до тех пор культура будет привилегией эксплуататорских классов, а литература — достоянием ничтожной кучки людей.

В статье «О степени участия народности» Добролюбов дает подробный образ исторического развития русской литературы со времен языческой древности. Он говорит о славянских песнях, былинах, «Слове о полку Игореве» и других произведениях народного творчества, доказывающих, что «в народе нашем издревле хранилось много сил для деятельности обширной и полезной, много было задатков самобытного, живого развития».

Добролюбов решительно отказывает в народности дворянской литературе XVIII века. Он не раз подчеркивает, что даже наиболее видные ее представители старались «вести себя сколько можно аристократичнее в отношении к низким предметам, касающимся быта простого, народа и в отношении к самому этому народу (к подлому народу, как называли тогда публику, не принадлежавшую к высшему кругу)».

Далекой от действительных потребностей народа была и сатира того времени, усердно повторявшая зады и замечавшая только те пороки, которые были уже «уличены, опубликованы и всенародно наказаны». Добролюбов саркастически отзывается о «длиннейших сатирах Кантемира, направлявшего свое благородное негодование против Медора, завивающего кудри, против Менандра, переносящего вести, против скупого Хризиппа» и т. п. Он высмеивает трагедии Сумарокова, герои которых «вещали высоким слогом нелепейшие бессмыслицы». Уничтожающую оценку дает он «высокопарным пиитам» — Хераскову, Княжнину и даже Державину, далеким, по его мнению, от общественных интересов, равнодушным к «нуждам, и страданиям людей, если они, только не пользуются громкими титулами».

Резкость и острота этих суждений о литературе XVIII века легко объяснимы, если вспомнить, что они складывались в обстановке ожесточенной борьбы с дворянской культурой. Всегда полемически заостряя свои высказывания, Добролюбов проходил мимо положительного содержания русской литературы, мимо тех успехов, которые были достигнуты ею и в XVIII веке, К тому же нельзя забывать, что он не имел возможности писать о революционной линии развития отечественной литературы, связанной прежде всего с именем Радищева.

Следующим значительным писателем после Державина, уже свидетельствующим, по мнению критика, о некотором движении в литературе, явился Карамзин. некоторые его заслуги, Добролюбов все же решительно отказывается считать автора «Бедной Лизы» основателем «новой эпохи» в развитии русской литературы. Эта почетная роль, по его понятиям, принадлежит только Пушкину. «В карамзинское время дико было снисходить до истинных чувств и нужд простого класса», — говорит Добролюбов. Правда, Карамзин начал изображать явления, существующие в жизни: нежные чувства, любовь к природе, простой быт. Но природу он брал из Армидиных садов, нежные чувства — из сладостных песен труверов и из повестей Флориана, а сельский быт — прямо из счастливой Аркадии…