А. Я. Панаева.
Титульный лист первого тома сочинений Н. А. Добролюбова (первое издание) и страница той же книги с посвящением Н. Г. Чернышевского А. Я. Панаевой
Письмо Добролюбова Н. Г. Чернышевскому из Одессы.
К починке мостов и дорог Добролюбов относился так же недоверчиво, как к строительству мостовых в Одессе.
Утомительное путешествие разнообразили дорожные встречи. На одной станции с Добролюбовым заговорил некий молодой барин, ехавший в своем экипаже, в сопровождении прилизанного мужчины, состоявшего при нем в «должности Расплюева». Узнав, что его собеседник едет в телеге, барин сказал «а-а!» и презрительно отвернулся. «Разумеется, этакой господин, — замечает Добролюбов, — …огражден своим воспитанием, настроением, Расплюевым и «челаэком» от всякой возможности видеть по дороге что-нибудь неприятное». Этот господин не замечал даже ухабов— так хороши были рессоры своего экипажа!
Добролюбов же видел по дороге немало неприятного, помимо ухабов и колдобин. Вот еще один из его рассказов. На пути между Полтавой и Харьковом он встретил труппу странствующих актеров, направлявшихся в Полтаву на ярмарку, и среди них неожиданно узнал своего младшего товарища по институту Л. Н. Самсонова, всегда отличавшегося страстью к театру. Оказалось, эта страсть была столь велика, что ради сцены он бросил вполне обеспечивавшую его должность в Харькове. Теперь же он горько жаловался на свою судьбу. Добролюбов услышал печальную повесть о его театральных злоключениях. «Целый мир грязи, подлостей, интриг, оскорблений и невидных, темных страданий открылся предо мною после разговора с товарищем», — писал Добролюбов.
Что касается Самсонова, то он был поражен болезненным видом Николая Александровича, его изнеможенным лицом и беспрерывным кашлем. Только глаза все те же, отметил Самсонов. Позднее он посвятил несколько страниц своих воспоминаний описанию этой встречи.
В Харькове Добролюбову пришлось задержаться на несколько дней, потому что в дилижансе, отправлявшемся на Москву, не оказалось свободного места. Здесь ему встретился писатель Гр. Данилевский, к которому он относился прежде без всякой симпатии и не раз задевал его в своих статьях. Тем не менее Данилевский заставил Добролюбова выслушать написанные им очерки о ссыльных в Новороссии.
Вскоре явился в Харьков и Самсонов, бросивший свою труппу. Он разыскал Добролюбова в маленьком и грязном номере местной гостиницы. Выяснилось, что он поссорился с антрепренером и его помощником. Последние жестоко эксплуатировали актеров и обращались с ними так, что Самсонов, обладавший непокорным характером, счел невозможным оставаться в труппе. Добролюбов еще раз с полным сочувствием выслушал рассказ своего оскорбленного товарища и обещал, что непременно выступит на страницах «Современника» в его защиту. Обещание это он исполнил по возвращении в Петербург. Дорога от Харькова до Москвы была долгая, и пока дилижанс, запряженный усталыми лошадьми, тащился по пыльному тракту, у путника было немало времени, чтобы предаться своим мыслям. Беспредельные просторы, поля и леса, необозримые ровные степи расстилались за окошками экипажа. По дороге постоянно встречались крестьяне; издали то и дело виднелись труженики, гнувшие спины на полевых работах. Проезжали через села и деревни, останавливались на почтовых станциях…
Жадно присматривался Добролюбов к этой жизни, к людям. Целый год он был вдали от родины. За это время произошло такое событие, как отмена крепостного права, была объявлена так называемая воля… Добролюбов знал подлинную цену этой «воле»: пребывание за границей не мешало ему трезво оценивать российские новости. Он знал, что мужик остался по-прежнему нищим, и голодным, что земли у него по-прежнему не было. Недавняя «реформа», столь прославляемая либералами, была выгодна прежде всего дворянству. И все же он смотрел вокруг с невольной надеждой: не изменилась ли в чем жизнь русского крестьянина? Не стала ли хоть чем-нибудь легче его участь? Нет, все, что он мог наблюдать по дороге, тут же разрушало эту робкую надежду. Отмена позорного рабства не сделала тружеников свободными. «На место цепей крепостных люди придумала много иных», — сказал об этом Некрасов.
XXI. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ И СМЕРТЬ
конце июля Добролюбов приехал в Москву, а отсюда отправился в Нижний повидаться с родными: он не видел их уже четыре года. Тетка Фавста Васильевна, у которой он остановился, и сестры, ставшие совсем взрослыми, едва узнали его с бородой и усами; сильно изменили его и явные признаки болезни, хотя Николай Александрович усердно старался бодриться.
В первый же день приезда он пошел на кладбище, где были похоронены родители, взяв с собой сестер Анну и Катю. На кладбище девушки были поражены, увидев, как их старший брат бросился на могилу матери и громко зарыдал, как ребенок. На обратном пути он хотя и разговаривал с сестрами, но был, по их словам, очень грустен.
Недолго пробыл Добролюбов в родном городе. Решив деловые вопросы (он отказался в пользу сестер от своих прав на наследство и доходы от дома) и потолковав с Костровым о предстоящем замужестве Анны и Катерины, для которых уже приглядели женихов, он уехал в Петербург.
Была всего лишь середина августа, но, несмотря на это, столица встретила его холодной и сырой осенней погодой. Он почувствовал себя еще хуже. «Время; с самого моего приезда, — писал он тетке спустя месяц, — до сих пор стоит невыносимо тяжелое, дождь, изморозь, ветер, сырость и холод; так и пронимают… А мне надо было много хлопотать, чтобы устроиться, с квартирой, с братьями, перевезти их, купить им все нужное для гимназии, одеть Ваню в форму и т. д. Но главное — свои работы, которые мне необходимо было приняться тотчас же, хоть у меня и грудь болела, и кашель усилился, к приливы к голове начались. Каждый день собирался я к вам писать и не мог…»
Действительно, он принялся за. работу тотчас же, как только появился в редакции. Дел накопилось, много, к тому же Чернышевский, уехал в Саратов, в отпуск. Кроме того, Николай Александрович считал себя обязанным возместить свой долг «Современнику», выросший за время заграничных странствий в довольно крупную сумму. Правда, никто и не думал требовать с него возвращения денег, однако он тяготился долгом и хотел покрыть его как можно скорее. Добролюбов в силу своей исключительной скромности упорно не хотел, признать тот факт, о котором постоянно напоминай Некрасов, писавший ему еще 18 июля 1860 года: «Я уже сам не раз говорил, что Ваше вступление в «Современник» принесло ему столько пользы (доказанной цифрою подписчиков в последние годы), что нам трудно и сосчитаться, и во всяком случае мы у Вас в долгу, а не Вы у нас».
Добролюбов попробовал было, как прежде, засесть за напряженную, многочасовую ночную работу. С лихорадочной быстротой написал он несколько статей, успевших попасть в августовскую книжку «Современника», в том числе «Внутреннее обозрение», построенное на материале недавних путевых впечатлении. Здёсь-то он и посмеялся над надеждами одесситов на близкую ликвидацию пыли и грязи; здесь рассказал о чудовищных картинах нищеты, на которые он «нагляделся досыта» в Нижегородской и Владимирской губерниях, причем ёго особенно поразил о громадное скопление нищих на Нижегородской ярмарке. Здесь же он исполнил обещание, данное в Харькове Самсонову: написал о его истории и вообще о тяжелой жизни провинциальных актеров, целиком зависящих от произвола ловких антрепренеров.
Работать ему становилось все труднее и труднее. Несмотря на это, он почти без передышки принялся за большую критическую статью о Достоевском и очень быстро написал ее (для сентябрьского номера журнала). Но это была его последняя статья. Она называлась «Забитые люди», и речь шла здесь об «униженных и оскорбленных», о тех героях Достоевского, которые были раздавлены гнетом житейских обстоятельств.
