Добролюбов выразил здесь мысль, которую позднее неоднократно развивал в критических статьях. Эта мысль поразила Александровича своей глубиной и справедливостью, и он тут же попросил позволения записать все, что высказал Добролюбов. Последний был доволен успехом своих рассуждений и, видимо, после разговора с товарищем написал статью на ту же тему, озаглавив ее «Нечто о дидактизме в повестях и романах». Статья эта осталась ненапечатанной при жизни автора, хотя она написана превосходно и дает ясное представление о литературно-критических воззрениях Добролюбова в студенческие годы». Продолжая традиции Белинского, молодой кри тик защищал принципы реализма и народности, доказывал, что литература только тогда приобретет серьезное значение в духовной жизни народа, когда ее произведения наполнятся живым, современным общественным содержанием, а не будут «праздными порождениями прихотливой фантазии».

В этих своих ранних суждениях о месте и значении литературы в обществе Добролюбов выступал как последовательный революционный демократ, ученик Белинского и соратник Чернышевского. Он оставался страстным пропагандистом революционных идей, когда говорил или писал на литературные темы.

К этому времени Добролюбов имел обширный круг знакомых, число которых увеличивалось с каждым днем. Он поддерживал старые связи с несколькими петербургскими семьями, знал множество студентов, причем не только из своего института, но и из университета, из Медико-хирургической академии и т. д.; он не упускал случая поговорить даже со случайно встретившимся человеком. Можно без преувеличения сказать, что Добролюбов старательно вербовал единомышленников в самых разных общественных кругах, среди самых различных людей. Всюду выступал он в качестве неутомимого пропагандиста. В дневнике нашла отражение, разумеется, только небольшая часть эпизодов, рисующих его в этой роли.

Вот примеры, относящиеся только к началу 1857 года. 7 января он зашел к студенту университета Решеткину. На другой день в дневнике появилась запись: «Этот молодой человек успешно развивается… Уважение к разумным убеждениям уже сильно в его душе. Мы толковали с ним о несоразмерности состояний, о роскоши, о браке, и он совсем не чуждается радикальных объяснений, которые я делал ему на этот счет. В глубине души он даже сочувствует им…»

Девятнадцатого января Добролюбов долго, разговаривал со своим однокурсником Николаем Преображенским. «Я толковал ему о необходимости стать в ближайшее соприкосновение с жизнью и обратить свою наблюдательность на жизненные интересы, а не на отвлеченные воззрения…» Эти советы характерны для Добролюбова: его все более властно охватывала жажда настоящей деятельности, он все более укреплялся в своем отвращении к «книжной сосредоточенности» и отвлеченным стремлениям.

Двадцать второго января он встретил в Александро-Невской лавре неповоротливого и гнусавого архиерея Феофила, бывшего прежде ректором Нижегородской семинарии. Добролюбов и тут не отступил от своих правил: он немедленно начал ругать преосвященного Иеремию, критиковал его распоряжения, а затем стал нападать «на произвол, на официальную формальность, пренебрежение к личности и т. п.». Чем руководствовался при этом молодой агитатор? Ведь не думал же он обратить толстого Феофила в свою веру, хотя тот и поддакивал ему и со многим соглашался? Ответ на это содержится в дневнике: «Влияния большого, конечно, мои слова не могут иметь, Но все-таки, может быть, он и вспомнит их когда-нибудь…»

Шестнадцатого января к нему явился Митрофан Лебедев, только что приехавший из Нижнего, чтобы поступить на службу. Это был человек по-своему замечательный, по выражению Добролюбова. Из него не вышел поэт, хотя он и писал стихи в семинарии; зато он оказался талантливым самоучкой-изобретателем и в качестве такового придумал какое-то усовершенствование в огнестрельном оружии. Счастье улыбнулось Лебедеву: его вызвали на Сестрорецкий оружейный завод (под Петербургом), и хотя изобретение не было принято, однако ему предложили там работать.

Добролюбов с некоторым удивлением узнал об этом; он считал, что ограниченность интересов и неразвитость его бывшего товарища, а теперь и родственника (сестра Лебедева вышла замуж за дядю Добролюбова, Василия Ивановича) мешают ему стать творческим человеком. «Оно, конечно, ружье — штука не философская, но все-таки изобретение и смирение разума как-то в голове моей не совмещались». Когда же Лебедев пришел, то Добролюбов с великой радостью прочел в его глазах «пробуждающуюся мысль». Проговорив с ним полчаса, он понял, что влияние Флегонта Василькова, с которым общался Лебедев в Нижнем, дало благотворные результаты: «Митрофан мой не то, что был прежде. Два года тому назад читал я ему стихи «Русскому царю», и он ужасался, теперь он готов и даже стремится читать все, что только может указать ему истину, и просил меня руководить его чтениями. Увидим».

Через несколько дней Лебедев получил от своего товарища книгу Герцена «О развитии революционных идей в России».

Как-то в начале января профессор латинской словесности Благовещенский, перед тем как приступить к лекции, подозвал к себе студента Добролюбова и сказал, что он порекомендовал его некоему Татаринову в качестве домашнего учителя для его пятнадцатилетней дочери. Это обрадовало и взволновало Добролюбова. Ему очень недоставало тепла, уюта, ласки. Собираясь на другой день ехать на Моховую к Татариновым, он записал: «Что, если она хорошенькая и умная девушка?.. Что, если это доброе и радушное семейство?.. В теперешнем своем настроении я рад всякой живой душе, которой мог бы говорить о своих душевных тревогах…»

В шесть часов вечера, полный надежд и опасений, он предстал перед усатым симбирским помещиком, недавно приехавшим в Петербург с женой и дочерью. После нескольких слов новый знакомый, свирепый только на первый взгляд, понравился Добролюбову. Он имел университетское образование и оказался человеком довольно свободных взглядов; в ответ на осторожные вопросы о характере будущих занятий он прямо заявил, что учитель может внушать ученице все, что считает справедливым, не стесняясь «ни православием, ни монархизмом». Это очень обрадовало Добролюбова, и он сказал:

— В таком случае занятия с вашей дочерью будут для меня истинным наслаждением.

Тут же выяснилось, что Татаринов, будучи сам помещиком, тем не менее «стоит за освобождение крестьян». Уважение к нему Добролюбова возросло еще больше, когда он узнал, что после столкновения с симбирским губернатором его новый знакомый был сослан в деревню и в этой связи приобрел репутацию опасного вольнодумца. Впоследствии, в конце 50-х годов, он был привлечен к работе по подготовке крестьянской «реформы» и сблизился со многими либеральными деятелями того времени; в его доме собиралось большое общество, велись разговоры на тему о предстоящем «освобождении»; случалось бывать здесь и Добролюбову, тогда уже известному публицисту, — он появлялся в этом либерально-дворянском салоне для того, чтобы узнавать самые последние новости от людей, близко стоящих к правительственному комитету по крестьянским делам.

В Г Белинский

А И Герцен.

На другой день после первого знакомства Добролюбов пришел на урок к Наташе Татариновой. Он встретил застенчивую, неловкую, краснеющую девушку, почти бессловесную от смущения. Мы знаем об этом не только из записей в добролюбовском дневнике, но и со слов самой Наташи. В своих воспоминаниях она так рассказывает о первом уроке:

«…Добролюбов подумал немножко, посмотрел на меня через очки и заговорил. «Как он смотрит, — подумала я, — на молодого не похож». Когда я теперь припоминаю выражение его взгляда, я нахожу, что это замечание было довольно верно. Его небольшие, не помню, серые или карие глаза смотрели совершенно спокойно, как редко смотрят глаза у молодых людей.