Рецензируя детские книжки, Добролюбов сурово бичевал халтуру, невежество, сюсюканье. С особенной, остротой реагировал он на фальшивое освещение «социальных вопросов». Например, попалась ему в руки книжка «Праздничные досуги», где описывалось, как богатые девочки, отправляясь на прогулку, попутно осыпают благодеяниями бедных мальчиков, занятых работой. Изложив содержание такого слащаво-благополучного рассказа, Добролюбов раздраженно замечает: «Маленькое неудобство состоит только вот в чем; бедное дитя трудится, — и все-таки оно бедное; богатое дитя гуляет, — и все-таки оно богатое. К чему же ведет такая мораль?..»

Свои взгляды на воспитание и итоги собственного педагогического опыта Добролюбов наиболее полно изложил в большой статье, озаглавленной «О значений авторитета в воспитании». Он предложил ее Чумикову; однако тот не решился опубликовать статью, которая содержала смелые мысли, изложенные свободно и ярко. Статья не пошла в «Журнале для воспитания», а появилась в печати позднее — в майской книжке «Современника» (1857).

Доказывая необходимость свободного развития человеческой личности, Добролюбов обрушился здесь на тех, кто убивает в ребенке самостоятельность, приучает его к «безусловному повиновению», к слепому преклонению перед авторитетами. «Нужно привыкать к покорности», — говорят своим воспитанникам горе-педагоги, верные слуги отживающего строя строя жизни. «Таким образом, — гневно восклицает Добролюбов, — они откровенно признаются, что имеют в виду подарить обществу будущих Молчалиных».

Как же избавить общество от появления Молчалиных? Откуда возьмутся гордые, сильные люди, полные честных гражданских стремлений? Их надо воспитать, а для этого нужны разумные воспитатели и наставники. И Добролюбов рисует тип «идеального наставника», человека твердых и непогрешимых убеждений, всесторонне развитого, широко образованного, стоящего во всех отношениях выше своего воспитанника и служащего для него примером («иначе, что выйдет, если учитель будет, например, восхищаться Державиным и заставит ученика учить оду «Бог», а тому нравится уже Пушкин…»)

И особенно важно, по мнению Добролюбова, чтобы воспитатель понимал природу ребенка, ценил заложенные в ней «внутренние сокровища», то есть присущий детям «инстинкт истины» и нравственную чистоту, которая резко отличает их от взрослых. «Главное, что должен иметь в виду воспитатель, — это уважение к человеческой природе в дитяти, предоставление ему свободного нормального развития, старание внушить ему прежде всего и более всего — правильные понятия о вещах, живые и твердые убеждения, — заставить его действовать сознательно, по уважению к добру и правде, а не из страха и не из корыстных видов похвалы и награды».

О таком идеальном воспитании юношества мечтал Добролюбов; он понимал, конечно, что осуществление этого идеала полностью возможно только в будущем, но в своей собственной деятельности он стремился воплотить принципы революционной педагогики, составлявшей органическую часть его общественно-философских воззрений. Пропаганда этих воззрений была, по убеждению Добролюбова, неотделима от задачи воспитания нового человека, борца за свободу народа.

Было время, когда 17-летний нижегородский семинарист тайно мечтал о «Северной Пальмире», об авторстве», о связях с журналистами и литераторами. Прошло четыре года, и он записал в своем дневнике:

«Я решительно втягиваюсь в литературный круг и, кажется, без большого труда могу теперь осуществить давнишнюю мечту моей жизни, потерявшую уже, впрочем, значительную часть своего обаяния после того, как я посмотрел вблизи на многих из тех господ, которых бывало считал чем-то высшим, потому что сочинения их печатались…»

По сути дела, Добролюбов уже осуществил мечту своей жизни, ибо к началу февраля 1857 года, когда были написаны эти слова, он был сотрудником двух журналов, приобрел большой авторитет в различных кругах и завоевал уважение множества людей — от рядовых студентов до Чернышевского. Он успел приобрести и определенную литературную репутацию: еще не зная его по имени, враги «Современника» почувствовали появление новой силы; те «господа», глядя на которых можно было охладеть к высокому званию литератора, имели право считать, что приобрели в его лице стойкого и пламенного противника.

Известность его к этому времени была уже настолько велика, что к нему, студенту, обращались е заказами столичные издатели. «Во вторник пришел ко мне А. И. Глазунов, и мы с ним условились, что я напишу книжку к 15 марта. В задаток получил я 25 рублей». Речь шла о популярной биографии Кольцова, предназначенной для юношеского чтения. Добролюбов с увлечением принялся за работу: Кольцов еще с детства был одним из любимых его поэтов. За две недели до срока он сдал Глазунову довольно обширную рукопись; она появилась много позднее без имени автора в виде отдельной книжки с приложением 17 избранных стихотворений Кольцова и красочных иллюстраций, которые сам Добролюбов находил «очень изящно сделанными».

Образ Кольцова, поэта-самоучки, поднявшегося из самых низов народной жизни, привлекал горячие симпатии Добролюбова. Биография поэта служила для него превосходным агитационным материалом, позволяла поднять серьезные вопросы, волновавшие демократическую интеллигенцию. Самым своим появлением кольцовская муза свидетельствовала о неиссякаемой талантливости великого народа, придавленного вековым гнетом. Понимая это, Добролюбов посвятил вводную главу своей работы рассказу о «замечательных русских людях из простого звания». «Если мы обратимся к истории, — писал он здесь, — то найдем, что из простолюдинов наших очень нередко выходили люди, отличавшиеся и силой души, и светлым умом, и чистым благородством своих стремлений…» Для примера он ссылается на «темного нижегородского мещанина» Козьму Минина, спасшего Россию в тяжелое время, костромского крестьянина Ивана Сусанина, архангельского мужика Ломоносова, заключавшего в себе «целую академию и университет», нижегородского мещанина Кулибина, знаменитого русского механика. Кольцов, по мнению критика, занимал видное место среди этих людей, вышедших из народа и кровно с ним связанных. Было бы ошибкой думать, что кольцовские песни замечательны только тем, что их автор принадлежал к «простому званию», — они представляли собой выдающееся явление прежде всего благодаря своей глубокой жизненной правдивости, искренности чувства, подлинной поэтичности.

Добролюбов подробно говорит о русских народных песнях, сравнивает с ними песни Кольцова.

Песня, рожденная народом, входит в литературу, обогащает поэзию. Но Добролюбов насмешливо отзывается о тех многочисленных подражателях, которые не могли понять подлинную красоту народных песен и изготовляли неумелые подделки. Эти подражатели «не хотели понять, что достоинство поэта заключается в том, чтобы уметь уловить и выразить красоту, находящуюся в самой природе предмета, а не в том, чтобы самому выдумать прекрасное. Они воображали, что природа недостаточно хороша, и что нужно украшать ее. Поэтому и народные песни показались им дикими и грубыми, потому что в них верно и без всяких прикрас отражается грубый быт простолюдинов…».

В этих словах верный ученик Чернышевского сформулировал главный принцип революционно-демократической теории искусства, гласящий, что прекрасное есть жизнь. С точки зрения этого принципа все преимущества были на стороне Кольцова (по сравнению с Мерзляковым, Дельвигом, Цыгановым и другими «подражателями»). «В его стихах впервые увидали мы чисто. русского человека, с русской душой, с русскими чувствами, коротко знакомого с бытом народа, человека, жившего его жизнью и имевшего к ней полное сочувствие. Его песни по своему духу во многом сходны с народными песнями, но у него более поэзии, потому что в его песнях более мыслей и эти мысли выражаются с большим искусством, силою и разнообразием…»

Эти суждения о творчестве Кольцова Добролюбов подробно развернул в своей статье, проникнутой, духом воинствующего демократизма, стремлением доказать, что сила поэта состоит в его близости к народу, в умении понять нужды и чаяния народа, в верности и правдивости изображения предметов. Молодой критик издевался над теми, кто судил о народе (и даже сочинял песни от его имени), не имея понятия о подлинной, жизни, зная ее только понаслышке и считая, что отличие крестьянина от всех других людей состоит в том, что он не бреет бороды, не понимает тонкости обращения и не делает визитов, Ничего не зная о тяжелом труде и великих страданиях народа, такие сочинители представляли себе мужика сидящим у ручейка и поющим чувствительные песни или сладко играющим на свирели. Совсем не то Кольцов, сам испытавший все нужды простого народа и проникшийся его, мыслями, сумевший впервые в нашей поэзии правдиво показать душу русского крестьянина.