Наверное, перед вступлением в должность им пришлось сдавать экзамены.
В гостинице ее ожидала записка от графа Мицуками, в которой говорилось, что Такахаси чувствует себя лучше. Ему пришлось ампутировать четыре пальца, зато удалось сохранить один глаз. Он вернется в Японию сразу после того, как закончится курс уколов. Граф также просил ее не винить себя за то, что произошло во время экспедиции.
«Откуда он знает?» — подумала она, опускаясь в кресло рядом с камином.
Как я уже говорил вчера, это война, а на войне ранения — обычное дело. Солдат обязан с честью выносить страдания, и я поступлю так же, когда придет мой черед. Я обратился к властям и сообщил о стаях бешеных и агрессивных крыс, обитающих в шахтах, а также договорился о поставке тысячи литров хлорина. Через несколько дней я рассчитываю получить разрешение на использование взрывчатки для обрушения шахты.
В понедельник я вернусь в Сишань, чтобы завершить осмотр оставшихся входов. Если будет на то ваше желание, вы и профессор Карлебах можете присоединиться ко мне. Но прошу вас, не считайте себя обязанными принять мое приглашение. Вчера вы — и в особенности профессор — перенесли достаточно трудностей и потрясений. Поверьте, судьба человечества находится в надежных руках.
Искренне ваш,
Мицуками.
Когда через несколько часов Карлебах (на котором сильнее всего сказались вчерашние трудности и потрясения) прочел письмо, он только вздохнул и кивнул.
— Конечно же, я поеду.
Лидия не знала, насколько его решимость была продиктована желанием не спускать глаз с Мицуками. По словам Элен, большую часть дня старый ученый провел в постели; горничная три или четыре раза заходила к нему, чтобы убедиться в его здравии. К вечеру он облачился в потрясающе старомодный синий фрак с галстуком, который с полным правом можно было назвать допотопным, и выглядел заметно лучше, чем прошлой ночью, но его лицо сохраняло сероватый оттенок, который Лидии совершенно не нравился.
Она осторожно взяла его за руку и сказала:
— Это больше не он, вы же знаете. Если он… ваш друг… до сих пор жив. Это… Они могут умереть?
К обеду она переоделась в еще один траурный наряд, при виде которого настроение старика едва ли улучшилось.
— Я не о тех, кого разорвали собаки Ляо и обезглавил несчастный Ито. Они могут умереть… сами по себе?
— Думаю, да. Со временем, — он потер лицо затянутой в перчатку рукой. — Иначе они уже давным-давно распространились бы за пределы Праги. Можете поверить мне, мадам, с тех пор, как я узнал об их существовании, я просматривал все газеты и собирал все рассказы и отчеты о путешествиях по Европе. Я понимаю, что Матьяш, даже если его тело до сих пор живо, меня не узнает. И все те снадобья, что я привез с собой, мне его не вернут.
Он похлопал по карманам, в которых обычно держал крохотные флаконы с травяными настойками.
«Не вернут, — с грустью подумала Лидия. — И все же вчера вы взяли их с собой. И это его вы искали, надеясь вопреки всему. А прошлой ночью вам снились кошмары, в которых тоннели заполнялись хлорином, грозя удушьем тому Матьяшу, которого вы знали, вашему благородному хулигану, ставшему вам приемным сыном, а не какому-то Иному, теперь обитающему в его теле. Такие же кошмары преследуют меня даже наяву, только в них я вижу Симона».
Карлебах предложил Лидии руку, и они спустились в фойе. Как обычно, с приближением обеденного времени изысканно обставленная комната, с ее деревянными панелями, ворсовыми коврами и сиянием причудливых венецианских люстр, наполнялась мягким гулом голосов, принадлежащих не только постояльцам, но и различным посольским чиновникам, атташе, старшим делопроизводителям и переводчикам, которых влекли сюда искусство повара и располагающая, почти клубная атмосфера обеденной залы.
Пока профессор ходил к стойке, чтобы забрать почту, Лидия сквозь вуаль изучала собравшуюся толпу, прислушиваясь к знакомым голосам. Французского торгового представителя она узнала по львиной гриве с проседью, а также цвету и формам платья его жены: Аннетта Откёр, при всей ее кошачьей, обволакивающей деликатности, была женщиной высокой и широкоплечей, так что ее силуэт ни с кем нельзя было спутать… даже если не брать во внимание очарованных мужчин, которые постоянно окружали ее. Чуть в отдалении она заметила зелено-голубое пятно — должно быть, низенькая мадам Бонфуа из бельгийского посольства и ее две дочери. С мужчинами было сложнее. Лидии приходилось вслушиваться в голоса, присматриваться к движениям…
— Право же, полковник Моррис, я лишь хочу сказать…
Эти слова, произнесенные с роскошным итонским выговором, и последовавший за ними раздражающий смешок заставили ее похолодеть.
— …какая разница, кого выберут — Юаня или кого-нибудь еще?
Эдмунд Вудрив. Она обвела взглядом фойе и обнаружила сутулую фигуру Вудрива рядом с дверьми, где он вручал пальто и накидку портье-китайцу. А Карлебах задержался у стойки, погрузившись в какое-то обсуждение…
— Вы же понимаете, что рано или поздно мы выдавим немцев из Шаньдуна…
Еще мгновение, и он повернется к ней. Лидия понимала, что в своем черном одеянии она бросается в глаза, так что ее заметит даже такой недотепа, как Вудрив. Она торопливо шагнула в ближайший отдельный кабинет и захлопнула за собой дверь.
— О! Прошу прощения…
И тут же добавила, внимательно следя за произношением и надеясь, что в самом деле приносит извинения, а не говорит какую-нибудь скабрезность:
— Дуйбуци.
— Не за что.
Оказавшийся в комнате китаец поклонился ей и вскинул руку, заметив, что Лидия собирается выйти (ей оставалось лишь надеяться, что за дверью ее не поджидает Эдмунд Вудрив):
— Мис-сус Эшу?
Удивление оказалось настолько сильным, что она сумела лишь выдавить:
— Да.
В следующее мгновение она подумала, что его не должно здесь быть. Как правило, в фойе и приемную гостиницы допускались только хорошо одетые состоятельные китайцы, и даже их руководство, не нарушая правил вежливости, старалось выпроводить при первой же возможности.
Хотя стоявший перед ней старик и не принадлежал к рабочему классу, одежда на нем была поношенной, местами даже протертой до дыр… и именно поэтому он показался ей знакомым, вдруг поняла Лидия. Вместо привычного маньчжурского ципао он носил простое коричневое одеяние, напоминающее японское кимоно. Так одевались священнослужители в храме Вечной гармонии. Длинные седые волосы незнакомца были уложены так же, как у того толстяка, который днем показал ей весь храм, от стропил до полуподвала, — такие прически китайцы делали много веков назад, до маньчжурского завоевания (как ей объяснила баронесса Дроздова). В похожих на сломанные палочки пальцах он сжимал свернутый лист бумаги.
— Сон, — он прикоснулся к высокому выпуклому лбу. — Прошлая ночь, раньше ночь. Жаль, не писать, не говорить. Эта гостиница, рыжие волосы…
Длинным, как у старого мандарина, ногтем он указал на собственные седые космы, падавшие на плечи.
— Черное платье. Эшу, он сказать. Не другому.
Чувствуя себя как во сне, Лидия взяла бумагу.
Слова на ней были выведены кистью — создавалось впечатление, что старик срисовывал их, стараясь в точности воспроизвести все изгибы, крючки и завитушки.
Сударыня,
Шахта стала для меня ловушкой. Они не в силах добраться до меня, но и я не могу миновать их. Я насчитал сорок созданий. Они спят в центральной части первоначальной шахты, на дне первого колодца, на глубине в сто семьдесят футов. Дважды я слышал голоса живых. Я различил два мужских голоса и один женский, все они были китайцами. Я не знаю, о чем они говорили, но в шахту они спускались днем.
Прошу вас, вспоминайте меня, если нам не суждено более встретиться.
Вечно ваш,
Исидро
21
В прошлом году, когда они вместе оказались в Праге, Исидро сказал ему: «В этом городе есть что-то странное».
