– Аркадий! Положить тебе еще крему?

– Положи, положи, та сИепе[36] , я сегодня голоден.

Нет, действительно он ощущал бодрость после сегодняшнего схода, на котором решительно отстаивал права народа на землю.

– Блажен, иже и скоты милует… – ответил цитатой на свои мысли молчаливый Жан и бельмами осветил свое щетинистое лицо.- «Миноносец»! Дай папироску…

– Есть!

– Браво, Жан, браво!… – рассмеялся Аркадий Петрович.- То ведь скоты, а то люди…

Ну, пошли тексты из Священного писания. Антоша терпеть их не мог. Он бросил в угол комнаты скомканный платок, а Нептун соскочил и принес его. Забавно было смотреть, как Нептун на бегу хлопал отвислым ухом и держал белую поноску под черным холодным носом.

– Нептун! Ici!…[37]

Он осторожно вынул изо рта собаки мокрый от слюны платок.

Но Нептун вдруг застыл. Поднял голову вверх и громко два раза залаял. Забеспокоились и другие собаки, а Мышка бросилась к двери и, подвернув под себя короткий хвостик, залилась колокольчиком.

– Кто там? Посмотри, Савка.

Савка вернулся и доложил, что пришли мужики.

– А, мужики… Зови их сюда.

– Аркадий, может, ты кончил бы сперва обед? Они подождут.

Аркадий Петрович ни за что не соглашался… Он уже кончил.

Мужики вошли и столпились у порога. Был среди них и Бондаришин, который взял деньги и не выехал сегодня за панским сеном.

– Что скажете, добрые люди?

Люди молча топтались на одном месте, белые, как овцы, в своих полотняных одеждах, и поглядывали на блестевший посудой стол, за которым восседали господа и собаки.

– По какому делу пришли?

Рыжий Панас подмигнул седому Марку, а тот подтолкнул локтем Ивана. Иван же считал, что лучше всех скажет кум Бондаришин, и все в знак согласия заморгали на него. Бондаришин не решался выйти из тесной группы и оттуда поклонился милостивому пану.

– Пришли к пану поговорить о земле.

– Очень рад. О какой земле?

Бондаришин замолчал и оглянулся на кума. Тогда Иван выручил:

– О панской, прошу позволения…

– Что теперь такие, значит, времена пошли… – прибавил Марко.

– Да и пан сами нам говорили… – не стерпел Панас.

А Бондаришин закончил:

– Вот общество и порешило… Отберем землю у пана…

– Что?

Аркадий Петрович неожиданно вскрикнул.

Он встал из-за стола и приблизился к ним с салфеткой в руках.

Но люди были такие спокойные, словно пришли посоветоваться насчет обычных хозяйских дел.

Седой Марко тоже низко поклонился и покорно зашамкал:

– Мы не хотим обидеть пана… пусть будет все мирно, по-божески…

– Молчите, пусть говорит кум Бондаришин,- отвел деда рукой рыжий Панас.

Теперь уже вся семья – Софья Петровна, Антоша и Лида – вскочила со своих мест и стала за спиной хозяина дома.

Только слепой Жан остался сидеть, устремив бельма на собак, лизавших тарелки.

А Бондаришин продолжал так же покорно и как будто безразлично:

– Боже сохрани… оставим и пану немного земельки: на какую-нибудь грядку, на лук, значит, чтоб было чем суп заправить… да на крокет…

– Ах, ах! – сделалось дурно Софье Петровне, и, пока Лида подавала ей воду, Антоша заложил руки в карманы офицерских брюк н процедил сквозь зубы:

– Вот негодяи!…

– Мы так потому, что пан был добрым для нас, спасибо пану,- кланялся Бондаришин.

– Еще бы… Грех что-нибудь сказать… все люди пана «отцом» называют… – гудели за ним.

– Ну, хорошо,- сдержал обиду Аркадий Петрович.- Не отказываюсь от своих слов… Если так решило общество…

Его голос стал ледяным.

– Аркадий! Что ты говоришь?… Да как вы смеете! – волновалась Софья Петровна.

Антоша порывался что-то говорить, и синие жилы напряглись у него на белом лбу.

– Так вот, пане… через два дня будет праздник, тогда общество и разделит землю. А пока пусть пан обдумает, где оставить на грядки… у дома или в поле.

– Конечно, возле дома… унавожено лучше… и удобнее будет…- посоветовал рыжий Панас.

– За два дня пан сам обдумает… Мы не хотим сразу… потому что вы у нас добрый, спасибо милостивому пану и вашей пани… Они нас никогда не забывали…

– А как же… насчет порошка там какого пли мази,., кто же, как не наши паны… Оставайтесь здоровы…

И пока выходили мужики, все стояли как заколдованные, только Аркадий Петрович теребил рукой салфетку.

Но Софья Петровна быстро опомнилась:

– Аркадий! Ты с ума сошел! Ты не имеешь права отдавать землю. У тебя дети!…

– Этого нельзя оставить! Тут нужно принять меры!… – горячился Антоша и так толкнул Нептуна, что собака взвизгнула у него под ногами.

Только Лида все еще сочувственно наклоняла к отцу открытую шею и растягивала в улыбку, правда бледную, широкий рот.

– Ах, оставьте меня в покое! – раздраженно вскрикнул Аркадий Петрович.- Поймите наконец, что я иначе не могу…

Скомкал салфетку, бросил на стол и выбежал из комнаты.

Среди суеты и шума, поднявшихся после этого, Жан неожиданно пробасил:

– Ну, «миноносец», разводи пары. Пора нам отправиться в дальнее плавание…

– Есть! – встрепенулся «миноносец».

Но плавание не состоялось.

Все решили, что сейчас же необходимо посоветоваться, и пригласили Жана.

А чтобы прислуга не слышала, взяли его под руки и вышли из столовой вместе со всеми собаками.

Только Мышка куда-то исчезла.

Мышка наконец отыскала своего хозяина в кабинете. Стоял он у стеклянной двери, выходившей на террасу, и следил, как с назойливым жужжанием билась о стекло муха. Мышка ткнулась носом в его сапог, но он ее не заметил. Тогда она начала прыгать на дверь, чтобы поймать муху, но не поймала, утомилась и легла в углу на подушку.

Сквозь стекло виднелись белые колонны террасы, а за ними цветник. На клумбах горели маки, а ранние левкои едва начинали распускаться. Аркадий Петрович ежедневно видел цветник, но только сегодня он привлек его взгляд. Отворил дверь и подставил солнцу лысину. Потом тяжело сошел по ступенькам и наклонился над цветами.

Но они уже не занимали его. Он чувствовал какую-то тяжесть и не хотел признаться, что это была обида. Разумеется, они имеют право на землю, он всегда держался этого взгляда и всегда высказывал его, но чтобы у него… Вот тебе и добрые «соседские» отношения! Вспомнил все свои советы и помощь, крестины и сельские свадьбы, на которых был посаженым отцом. У этого самого Бондаришина он, кажется, крестил… А теперь все это забыто!

– На грядку луку и на крокет… Ха-ха!…

Солнце напекло ему лысину. Оно непреодолимо и беспрестанно обжигало лучами цветник и поля, бегущие с холма на холм до горизонта.

Вернулся в дом, надел картуз и, вместо того чтобы отдохнуть, но привычке, на кушетке после обеда, отправился во двор. Широкий двор зеленел муравой. Кучер возился с фаэтоном, а Савка вертелся возле него. Наверное, уже толкуют о новостях. Аркадий Петрович хотел приказать оседлать коня, но как-то не решался, словно очутился в чужом хозяйстве. Молча прошел он мимо них в ворота и вышел в поле. Рожь уже зацветала. Желтые пыльники тихо колыхались на волосинках вдоль колоса, и незаметная пыль золотилась на солнце. Детские глаза васильков мелькали в хлебах. Мышка вдруг зашелестела во ржи и побежала по тропинке вперед. Нивы то постепенно спускались в долину, то вдруг поднимались на отлогие холмы, словно земля в сладкой истоме выгибала спину, а Аркадий Петрович, отдавшись воле зеленых волн, старался ни о чем не думать и только вглядывался в таинственную глубину густых зарослей ржи, только ощущал под ногами нежную мягкость межи. Правда, с поля поднимались какие-то голоса, что-то говорили ему, но он не хотел слышать этого. Хотел покоя и одиночества. Но чем дальше уходил он в поле, тем явственнее становился голос земли, мягкий, искушающий, и спорил с ним. И тут он впервые ощутил всем существом, что это взывала к нему его земля, что он с ней так свыкся, как с женой, сыном, дочерью. Что здесь, где он проходит, ступали ноги отца и деда, и над полями раздавался их голос, голос целого рода Малын, что все, чем он гордится и что ценит в себе – его ум, вкус и культуру, даже его идеи,- все вскормили, все взрастили эти ПОЛЯ.