— Господин Либман, — сказал однажды доктор Дюк, когда я лежал на его сером как пыль диване… — Я не знаю, как бы поточнее выразиться. Я соблюдаю профессиональную тайну… За свою практику я столько всего повидал… Но правда ли то, о чем говорит ваша жена…? — Он зашуршал у меня над головой бумагой. — Правда ли, что в отношении своей приемной дочери вы… Ну, что вы, по достижении ею двенадцати лет, вели себя по отношению к ней безнравственно…?
Ах, Эва, как ты додумалась до такой гадости? Начиталась разных мерзких женских журналов…? Человек не может оградить себя от такого… Когда я это услышал, я подумал: «Янтье, лучше бы тебе сейчас мертвым лежать на этом диване… Тут поблизости как раз через дорогу похоронное бюро… Разделаемся со всем разом…!»
— Моя жена немного не в себе… — заикаясь, пробормотал я после паузы. — Моя дочурка…? Одна только мысль о подобном…! Вы ведь знаете, что это значит…? Читали все эти ученые книжки, которые стоят тут у вас в шкафу…? Мира… Это значит «мир»… Да, мы были с ней по-особому близки… Она любила сидеть у меня на коленях… И иногда, случалось… Но уважаемый доктор, мы же все люди…? И вы, и я…
Но доктор Дюк, этот посланник Бергассе, 19,[76] сказал: «И тем не менее здесь написано… Черным по белому… Ваша жена написала заявление. И подписала его… Сам я юридически ничего не могу предпринять, но она…»
Черным по белому, конечно же…! Сколько времени я ломаю себе над этим голову… Черное и белое… Основные тона картины, на фоне которой шевелится и дышит город… И между ними все оттенки серого…
Этот бомж… Он все продолжает… Кланяется, бормочет, благодарит… Эй, сударь…! Please, bitte…! Возьмите лучше еще… Но ради Христа прекратите… Человек вашего возраста, моего возраста… Отрада своих родителей… И чтобы до такого докатиться… Стать обрубком с протянутой рукой… На отсыревшей доске… На Невском проспекте… В этом литературно знаменитом закоулке… Как же сегодня омерзительно ветрено… омерзительно… Жаль, что принц приезжает именно сейчас… Блистательный потомок Оранских — оранжевое солнышко… Но мы, смертные, не имеем права голоса в этом мире… Все решается наверху… О, дети мои…
Мне пора двигаться… Который сейчас час…? «Принц, мой дорогой принц…» Как бы мне не забыть этот великолепный зачин… Небо фиолетовое и янтарное… Гладкое и круглое… Как внутренняя сторона деревянной ложки… Какое странное освещение… Нет, что я и говорил — для королевского приема погода неподходящая… «Алле, алле, говорит Бандунг!..»[77] Я вам, милые мои, сейчас кое-что расскажу… Анекдотец… На этот раз не про пылесосы… А один конкретный факт нашей отечественной истории… Нет, в новом голландском паспорте вы его не найдете…
Мой отец… Загорелый, после длительного морского рейда в Южную Америку — на судне он служил помощником кока… И вот как-то раз в роттердамском порту… к нему подошли двое переодетых полицейских в плащах… Арестовали и куда-то повели… В пакгауз, груженный мешками какао и табака… Юлианочка тогда только что стала королевой… Его усадили за стол… На деревянный стул… Разрешили закурить… Яванский табак… Но вначале направили в лицо яркий прожектор настольной лампы… Точь-в-точь как в кино… Мило, не правда ли…? Но потом… Это еще не все… история продолжается… «Либманн? — спросили его, — ты Йоханнес Либманн?» «Так точно», — ответил мой отец, его фамилия заканчивалась на двойную «н»… Этого он никогда не отрицал… Тогда ему предложили следующее… Это такая же правда, как и то, что я жив, дорогие мои соотечественники… Такая же правда, как и то, что я жив…! Ему предложили выбор: либо поехать сражаться, туда, в Индонезию… Либо… Потому что могли… Против восставших ломбокцев…[78] Этих неблагодарных арахисов…[79] Ну, то есть… Потому что на фронте могли понадобиться отлично тренированные ребята… Для специальных операций… «Ну, ты понимаешь? Разного рода миссии в защиту национальных интересов… Это твой шанс, Либманн, не упускай его…» И еще они сказали: «Ты ведь там, в России, конечно же, мочил этих любителей красной икры десятками… Сбивал их, как пустые жестянки на ярмарке… Что, нет…? Ты служил солдатом в госпитале…? Так все говорят…» И тогда мой отец сказал: «Вы можете мне верить или нет. Но я до сих пор не убил ни одного человека… Я, как мог, помогал умирающим…» Он спросил, не держат ли они его за сумасшедшего… «Хотите меня наказать, пожалуйста… Но я не собираюсь стрелять в несчастных бедолаг на другом конце земли… Все это, конечно, во имя королевы…?!» Через месяц его осудили и на несколько лет упекли под Хаарлемский купол… Вот, собственно говоря, и все… Вся история… Ну что, разве не прелесть…?
Вот тут налево через дорогу… Контуры домов в тумане двоятся… Но ты ведь не осрамишься, Янтье…? Не собьешься в предстоящем разговоре…? Разумеется, нет…
Я начну вот как: «Дорогой принц… Ах, как там у меня было… Уважаемый Виллем-Александр… Что такое…? Что у меня с памятью…? В этом холодном мире это остается мой единственный козырь… Мой принц… Ну, конечно…! Вот так и продолжать, не сбиваясь на нытье… Какой красавец сегодня Зимний дворец… Стены цвета морской волны… Перед ними — импозантные желтые арки… На противоположной стороне… Быстро еще глоточек… Собственно, я чувствую себя отлично… Да, pico bello…![80] Здание празднично освещено… Даже окна все в лампочках… Желтые, теплые, яркие… Раньше я такого не видал… Да уж, на иллюминацию сегодня не поскупились… Словно царь и вся его семья дома… Делают последние приготовления к приему знатных гостей, назначенному на вечер…
Но разве сегодня не двадцатое ноября 1998 года…? Да, именно так… Холодная янтарно-фиолетовая суббота… Исторический день… Все входы во дворец охраняются… Вахту несут молодые люди в небесно-голубых шинелях и серых меховых шапках… Вдали поблескивает золотой шпиль церкви… Там захоронены кости последнего царя и его семьи… Река вся в расколотых льдинах… Они сверкают как горный хрусталь… сколько раз ровно в полдень мне приходилось слышать пушечный залп из крепости…? Сотню раз…? Эй, а это что…?
Издали донесся нарастающий гул… Сирен… Движущихся колонной мотоциклов… Большой темно-синий автомобиль с оранжевым флажком впереди… Мигалки… Это принц…! Это едет мой принц… Я должен спешить! Двери под балкончиком Зимнего дворца распахиваются… На улицу выходят операторы с камерами… Некоторые взбираются на складные лесенки, которые захватили с собой… Чтобы удобнее было снимать… А вон там, это, случайно, не консул…? Черт побери… Улыбаясь, он стоит рядом с неким седовласым кудрявым субъектом в очках, в обмотанном вокруг шеи длинном шерстяном шарфе…
Эй, принц, я здесь…! Йоханнес Либман… Родившийся со вторым „н“, но в гражданских реестрах зарегистрированный с одним… Моя бабушка со стороны отца была родом из Кельна… Я наполовину немец… Наполовину фриц… Точно так же, как и вы… Выходец из немецкой среды… У нас много общего…! Только вот… всю свою жизнь мне пришлось волочить этот груз… Груз позора… Вы можете себе такое представить…? Ах, нет… Конечно же, нет… Вы из порядочной семьи, безупречного происхождения… И кроме того, вы завидно молоды… Но на меня же смотрели… только сквозь призму поступков моего отца… О, господи, да вот же, вот… Чертовски красивая машина — и кризис им нипочем… Делает изящный разворот, останавливается… Боковые дверцы открываются… Словно невидимые черти потянули за ручки… Все эти операторы с камерами как сумасшедшие защелкали затворами и засверкали вспышками… В помещении за распахнутыми дверями толпится народ…
„Принц, мой принц…! Вы меня слышите…? Нет, я должен крикнуть погромче… Принц, мой дражайший принц…“ Он смотрит на меня… Да, он смотрит на меня, улыбаясь…! Большое, здоровое, мужественное лицо, великолепные белые зубы… Могу ли я сейчас с Вами минутку поговорить…? Но что это…? Он как ни в чем не бывало отворачивается, словно я из воздуха, словно меня вовсе не существует… Эй, да что же это…?
