— Что ж, теперь давай, братец, выпьем…

Я медленно поднял глаза. Из емкости, извлеченной им из внутреннего кармана пиджака, Жан-Люк разливал водку в два стаканчика. Через некоторое время он поднялся и продолжил свои манипуляции с багажом, при этом ему страшно мешал живот. Наконец он спросил меня, могу ли я поставить один из его чемоданчиков внутрь своей полки. «Только, пожалуйста, осторожно! В нем подарок, драгоценная вещь для одного друга в Москве. А почему у тебя так мало вещей? Вот этот полиэтиленовый пакет и больше ничего?»

— Я никогда не набираю с собой много, — сказал я, поднимая нары и погружая чемоданчик в металлический сундук.

Он там как раз уместился.

— Здорово, — сказал бельгиец, довольно откидываясь назад. — А теперь, приятель, можешь рассказать мне все без утайки.

Его тон вдруг резко переменился.

— Давай рассказывай, что ты здесь делаешь? Я ведь видел, как ты каждый день поддавал у того памятника или просто шатался по городу. Эти байки про Брюссель ты брось. Выкладывай, в чем дело! Девочки-малолетки? Или может быть, мальчики?

У меня заколотилось сердце. Что такое, что происходит? Выходит, он для этого меня пригласил? Чтобы допрашивать как преступника? Я опрокинул рюмку. Лихорадочная дрожь пробежала по моим щекам, снова заросшим густой курчавой щетиной. Итак, его интересует, почему я здесь очутился?

«Говори правду, Янтье».

Папа, это ты? Ты здесь?

Притворившись, что внимательно изучаю что-то за окном, я долго рассматривал отражение Жан-Люка в вагонном стекле. Вот сидит хороший человек. Как и я сам, чего только в жизни не перевидал. Сразу видно — товарищ по несчастью. Но зачем он задает мне эти странные вопросы? Я грыз дужки своих солнечных очков и пялился на пассажиров, которые скакали туда-сюда по платформе, как куклы из театра ваянг.[19]

— Ну што? — прошепелявил бельгиец.

И я начал рассказывать. О том, как сюда попал. Случайно, по чистой случайности, дорогой Жан-Люк, поверь. Благодаря компьютеру, благодаря одному бывшему коллеге из офиса. Я рассказал о задании Эвы, моей покойной жены, об интернете, о «Петербургских сновидениях», о гостинице «Астория», о ведьме и об ученом муже, о той затхлой дыре. И как я потом, наконец-то…

— Не так быстро, — перебил меня Жан-Люк, — бросая взгляд на часы. — Жизнь вся состоит из деталей.

Ему хотелось знать подробности. У нас было еще целых двадцать минут до отправления поезда.

— Ты мне расскажи все до конца, чтобы мы могли отправиться в путь, как двое братьев, не имеющих друг от друга тайн.

Он положил сжатые кулаки себе на колени и испытующе посмотрел на меня. Щеточка усов над его верхней губой затрепетала, как зверек, только что пойманный в силки.

— Ну так вот, я сидел у Лидии Клавдиной, той самой русской, валявшейся в душной постели, у нее в комнате, — продолжил я свой рассказ.

Хлопнув в ладоши, она показала на медный столик и сказала:

— Этот номер с тараканом просто блеск, правда?

Только все дело в том, что это был фокус. Самый обыкновенный гипноз насекомого. Она снова хлопнула в ладоши, таракан ожил и умчался прочь.

— Поразвлекались и хватит, — хрюкнув от удовольствия, ведьма опять приступила к делу. — Двигайтесь ко мне поближе, я покажу вам фотографии тех, кем мы располагаем. Блондинки, брюнетки? Нет, позвольте я сама угадаю… Тебе, батенька, нужна темноволосая любовница…

— Но это… — заикаясь, пробормотал я, — это… только… ведь…

— Значит, темноволосая.

Она протянула свои щупальца к альбому. Уж кто-кто, а она-то знает, что нужно мужчинам. Каждая девушка, записываясь в ее бюро, представляла три своих фото: в романтическом виде, в спортивном и еще одно… Лидия просила всегда еще одно фото в виде как можно более пикантном — «ну, в общем, герр Либман, вы понимаете» — как можно более вольном. Последним криком считаются бритые гениталии, многие мужчины находят девушек с бритой…

— Нет, не надо бритых! — пронзительно закричал я, вскакивая с места.

Но невидимая резинка, натянутая вокруг ее постели в розовом полумраке, снова вынудила меня сесть. Я рвался прочь… «Это недоразумение. Мне нужна моя жена…» То есть я хочу сказать: я видел свою жену. В интернете, в том самом компьютере… Даже родинку возле ее носа я разглядел… Эва была точно такая же, как раньше… На все сто… Но выходит, что все это обман. Я должен был знать это заранее. В мире ведь все похоже…

— Скажите, мефрау, они здесь тоже вставляют кольца себе в…

— Раз уж вы сами об этом заговорили, — пробормотала колдунья, выдергивая из ноздри волосок, — она осмотрела его и как нечто съедобное положила себе в рот — продевание обручальных колец в половые органы в России очень популярно. Все, мой мальчик, будет в порядке. Родинка, вы сказали?

Разумеется, она знала, кого я имею в виду. Речь шла не о ком ином, как о Соне Тумановой. Соне Петровне Тумановой.

— Взгляните-ка, это она?

Мерзкая тетка перевернула лист папиросной бумаги в альбоме и… веришь ли, Жан-Люк, на меня снова смотрела моя милая и как прежде юная жена. Ты можешь мне не поверить, но во второй раз за месяц на меня смотрела Эва, улыбающаяся и со взором, словно вопрошающим: «Ну, Эдвард, куда же ты делся?» Я ее нашел!

Лидия Клавдина высвободилась из-под простыней, совершила несколько телефонных звонков и начала сбрасывать голыми ногами с постели одну за другой подушки. Взгляд ее, вначале задумчивый, стал сердитым, наконец она улыбнулась.

— Сегодня в восемь вечера вас будут ждать по этому адресу, — сказала она, вкладывая мне в руку бумажку, исписанную таинственными буковками. — Как, кстати, у вас с деньгами?

Согласно нашему контракту, на этот момент я должен был ей тысячу долларов. А затем еще две тысячи, если рандеву пройдет успешно.

— Они у вас есть?

— О, — ответил я, — денег у меня достаточно, вполне…

Я постучал по своему нагрудному карману — вот здесь, в этом кармане, за которым бьется мое, разом встрепенувшееся, подобно певчей пташке, сердце, лежит половина суммы в восемь тысяч долларов, деньги, которые я взял с собой из З*; вторая половина надежно спрятана в моей постели под подушкой.

— Наличные — это самое лучшее, — вздохнула Лидия Клавдина.

Взмахнув своими руками, усеянными желтыми пятнами, она прошептала:

— Auf wiedersehen, mein Kind.[20] Приятно повеселиться!

Спустя несколько часов — времени, проведенного мной в состоянии блаженного дурмана в номере — я вышел из такси на неизвестной мне улице. Чтобы вспомнить сейчас ее название, я не пожалел бы целого миллиона гульденов и даже десяти миллионов, если бы такие деньги у меня были! Улица пролегала по ту сторону реки, где-то за крепостью, в которой этим летом были погребены кости царя и его семьи. Да, эту географическую примету я запомнил хорошо. Только вот сам дом никак не мог найти.

Шофер оказался бедолагой без языка во рту. Помимо всего прочего он не умел водить. Вначале он чуть не врезался в трамвай. Потом мы остановились, но парень мимикой дал понять, что мы заехали не туда. Потом он начал петлять, сворачивал то вправо, то влево, меня мотало из стороны в сторону, а за окном в порывах ветра, лоскутом черного бархата с неровными краями, билась темнота.

— У-у-у! — промычал шофер, когда мы в очередной раз где-то остановились.

Мы приехали? Я дал ему денег и выполз из машины на тротуар. Несчастный высунул из окна черепашью голову. Он нервно побарабанил по непонятной для меня записке, которую я ему вручил в самом начале, и показал на дверь.

— Dort?[21] — спросил я.

— У-у! — провыл шофер, энергично кивая, подняв вверх стекло, он шумно включил зажигание и вихрем умчался прочь.

Я вошел в подъезд, в котором воняло гарью; лепнина на потолке свидетельствовала о славном, с французским налетом прошлом. Я действительно попал туда, куда собирался? Моя записка осталась у того парня. Какой это номер дома? Я поднялся наверх и очутился на лестничной площадке, на которой двое мальчишек наблюдали, как тлеет кучка подожженного ими же мусора. Над головой у них качалась лампочка, бросавшая пучок света на поврежденное лепное украшение — двух с половиной безносых амуров.