Дойдя до середины набережной, я остановился, сунул солнечные очки в карман и спустился по ступенькам в кафе «Чайка», где выпил пива и рюмку водки — это зелье прочищает кишечник, я оценил его по достоинству, лишь попав сюда. Катитесь-ка вы, врачи, куда подальше! Минут через пятнадцать явился тот самый бельгиец, Жан-Люк; он, как мне кажется, уже стал в этом кафе частью интерьера, вместе с бесчисленными картинками на стенах и немецкими финтифлюшками. Хозяин вроде бы родом из Гамбурга, правда, я никогда еще его тут не встречал.

— Здесь тихо, — сказал я, потому что на самом деле было тихо.

— Кризис, — мрачно отозвался бельгиец, отпил залпом четверть бокала пива и снова мрачно замолчал.

Девушка за стойкой бара ополаскивала бокалы и курила сигарету так, как это умеют одни лишь русские женщины: с выражением пресыщенной скуки на лице и с такими сильными затяжками, словно стремилась загнать дым до самых гениталий.

— Отпуск все еще продолжается? — поинтересовался бельгиец.

— Отпуск? — я расхохотался: вот уже почти два года, как я не работаю. Вся моя жизнь, которая мне еще осталась, — это сплошной затянувшийся отпуск.

— Когда мне исполнится сорок, — вновь заговорил бельгиец, стряхивая пену с усов, — я покончу со всеми делами и поеду с подружкой веселиться и наслаждаться жизнью. Испания, Флорида, Новая Каледония. Впрочем, никогда не знаешь, как все сложится. Кто мог знать заранее, что начнется этот кризис? Многое рассыпается в щепки. Декорации не выдерживают.

На вид я дал бы ему никак не меньше пятидесяти. Полнота старит, это всем известно, но этот парень явно переборщил. С несколько ретушированным фламандским акцентом он начал рассказывать:

— Только что побывал в нидерландском консульстве на Мойке. — (Это такой красивый канал в центре Петербурга, города, чертовски похожего на наш родной Амстердам.) — Обращался по одному делу.

Выдержав паузу, он продолжил:

— Ваш консул был настроен оптимистично. Но на его посту ему так положено. Сам же я на этот счет другого мнения.

— На счет чего? — переспросил я, чтобы хоть как-то поддержать разговор.

Произнесение членораздельных звуков во славу творения Божья — этим человек занят примерно три четверти отпущенного ему свыше срока.

— На счет ситуации.

Тяжело дыша, бельгиец подошел ко мне поближе. По его мнению, ситуация складывалась драматическая. Он стал расспрашивать: «Сколько времени ты уже здесь? Бросилось ли тебе что-либо в глаза?» — «Да, — ответил я. — С самого начала. Болото. Выгребная яма, полная человеческих страданий». В ответ он рассказал мне один забавный случай. Насчет того, как местные люди торгуют пылесосами. Суть сводилась к следующему: при продаже очередного пылесоса в его магазине касса выдавала чек, на котором были обозначены цена, дата продажи и название товара. «Но современные кассовые аппараты оснащены клавишей повтора, — бурно жестикулируя, рассказывал он, — и из-за этого я нагорел на десятки тысяч, на много десятков тысяч…»

Он посмотрел на меня так, словно хотел спросить: «Эй, где ты там?» Залив, как говаривал мой отец, в жаркую топку четвертую рюмку водки, я сформулировал вопрос: «Но каким образом?»

«Тебе интересно, каким образом?» — бельгиец проникновенно затряс влажной круглой головой. «Ты хочешь знать, как они это делали? Что ж, я тебе сейчас расскажу». Он заказал еще выпить, потому что «кризис кризисом, а я не скупердяй». «Утром приходит за пылесосом первый покупатель, — вновь подхватил он нить своего рассказа, — чаще всего меня рядом нет, у меня здесь в городе четыре магазина… Ну ладно, значит, является первый покупатель, покупает пылесос марки „Филипс“, рассчитывается и получает чек на, скажем, две тысячи рублей. Через полчаса приходит следующий покупатель, покупает пылесос, платит, получает кассовый чек. Через полчаса опять покупатель, затем еще один…»

— Понятно, — перебил я его, — торговля пылесосами идет бойко. Оборот на пылесосах неплох.

Оказалось, что в этом-то вся и штука! Он бросил взгляд на барменшу в джинсах из местной ткани и стал рассказывать дальше. Неделя за неделей он ничего не замечал, но что проделывал, как выяснилось, русский персонал? Воровали как стервятники и причем очень хитрым способом. Его сбивчивый рассказ свелся к следующему: после того, как уходил первый пылесос, весь остаток дня его сотрудники — при следующих покупках — нажимали на кассе клавишу повтора.

— Первый пылесос они продавали как положено с моего склада, по чеку, — объяснял он. — А потом до конца дня сбывали технику, тайно купленную ими в порту.

Итак, контрабандный товар заносили с черного хода, чтобы продать в его магазине, оборудованном на его деньги. Как считает Жан-Люк, характер русского народа можно обрисовать в двух словах: талантливый и варварский. В это утро он закрыл свои магазины и занавесил окна железными ставнями, в связи с кризисом.

— Боюсь седьмого октября, — пояснил он. — Боюсь восстания.

Затем он спросил, слыхал ли я что-либо об этом.

Также и некоторые официанты в шикарных отелях, таких как «Астория» и «Европа», — рассказывал он, — за здорово живешь сбывают на работе левые бутылки вина и иностранный ликер. Они наливают посетителям из своих бутылок, а денежки кладут себе в карман и… Такое же безобразие и с дынями, которые как средневековые пушечные ядра грудами лежат здесь на каждом углу… Есть их нельзя… Их продают на вес, поэтому кавказцы шприцами накачивают их дождевой водой. Никогда не знаешь, что подхватишь, тиф, желтуху или желудочный грипп. Бельгиец спросил, хочу ли я еще чего-нибудь выпить, но я, вдруг почувствовав, что меня начало развозить, попрощался с ним, закутался в плащ, вышел на улицу, поднял руку — и одна из желтых «волг», (которых всегда много возле леденцового собора) доставила меня домой.

Моя гостиница, «Октябрьская» расположена прямо напротив вокзала в русском городе Санкт-Петербурге.

Если когда-нибудь вы приедете и вам случится остановиться здесь, спрашивайте 961-й номер. Из окон отличный вид, вы не пожалеете!

С этими рублями с каждым днем все хуже. Сегодня утром обменная касса возле поста администрации опять была закрыта. «No dollars, no roubeles» значилось на клочке бумаги, приклеенном пластырем к окошку кассы. Долларов у меня еще хватит, они спрятаны в постели под подушкой. Но где взять рубли на текущие расходы?

Не совсем понимаю, в чем тут дело; здешние газеты для меня сплошная китайская грамота, а по английскому телеканалу в моей комнате показывают одних танцующих юношей и девушек с татуировками на руках, щеках, ногах, сосках, с серебряными колечками, продетыми в молодую плоть, которая требует для себя простора, что ж, это вполне понятно.

Мой отец — его звали так же, как и меня, Йоханнес Либманн с двумя «н» на конце (про это второе «н» моя мать, когда регистрировала мое появление на свет, умышленно забыла) — после войны провел три года в кругосветном плавании, но даже если порой, напившись до бесчувствия, он валялся в портах Рио, Гамбурга или Риги, он никогда не позволял никому сделать себе наколку.

«Янтье, — говорил он мне, — они об этом еще горько пожалеют, ведь это так пошло. Знаешь, в Монтевидео мне довелось видеть аттракцион — толстую даму с татуировкой. Когда она была молодой, стройной и красивой, ей сделали на спине наколку — портрет Моны Лизы. Теперь, когда кожа ее пошла жирными складками и обвисла, изображение стало разительно смахивать на портрет пьяного в стельку итальянского пахаря. Она особым образом усаживалась на табурет, и мужики за плату вставляли сигары в то место, в котором должен был находиться рот». Мой отец часто рассказывал эту историю, он вообще хорошо рассказывал.

Сегодня утром администраторы гостиницы опять спросили меня, сколько я еще собираюсь оставаться, и когда я снова ответил «Неопределенно долго», из-за солидной двери выскочил и поспешно кинулся в мою сторону какой-то скользкий тип. По-английски он задал мне вопрос про мою визу. Складывалось впечатление, что он стоял и ждал меня за этой дверью.