Лизиня всплеснула руками:
— Как красиво! Это мне?
— Кому ж еще? Надеюсь, на мой вкус пожаловаться нельзя? Не правда ли? Нравится?
— Очень, очень. И правда, красивые украшения. Посмотри, Аннеле.
Аннеле тоже видела, что были они хороши, особенно сакта и серьги. Блестящий золотой цветок на матовом фоне. Овальной формы. Но не похвалила. Промолчала. Не по нраву ей пришлась самонадеянность жениха.
Лизиня держала в руках украшения, словно не зная, что с ними делать.
— Надень же!
Нет, сначала полагалось поблагодарить. Он ждал этого. И вся пунцовая, она припала к жениху.
«Стоит и ждет благодарности», — презрительно подумала Аннеле и вылетела за дверь.
Когда мать вернулась с рюмками, Аннеле исчезла. Лизиня обратилась к матери:
— Ты отправила ее за чем-нибудь?
— Нет, я думала, ты. Стрелой умчалась куда-то.
Гостю сказали, что услали Аннеле по делу. За счастье молодых выпили без нее.
Хотя день был ясный, солнце грело по-осеннему. До вечера было еще далеко, а крыши уже отбрасывали тени.
Куда так спешила Аннеле, куда понес ее шквал противоречивых чувств? Ноги сами знали дорогу. Ей казалось, что только на кладбище, где кусты и деревья уже тронула желтизна, она найдет успокоение. В густой тени, отбрасываемой пирамидообразными дубами, среди заброшенных могил она отыскала свой любимый замшелый камень с еле заметной надписью. Камень и наполовину ушедшая в землю скамья были усыпаны желтыми листьями. Никогда не видела она на этом камне цветка, никто за могилкой не ухаживал.
Тут и присела она. Тут стала изливать свое горе. Тут, наконец, вырвался вопрос, который сжимал сердце обидой, жалостью, горечью и еще неизвестно чем: почему, почему должно было так случиться?
Но как только вопрос этот вырвался наружу, тут же наготове оказались и ответы, которые все разъясняли, все расставляли по своим местам.
— Что случилось? На что ты жалуешься? Что не должно было произойти?
— Ну, это, с Лизиней. Мы так хорошо вдвоем жили.
— Тебя обидели?
— Как могла она меня забыть?
— Она разве забыла тебя?
— Зачем ей нужен этот Эдгар?
— Неужто ты еще такая маленькая, что не можешь понять, что Эдгар — это Эдгар, а сестра — это сестра?
— Никакой Эдгар не станет ее так любить, как я!
— А, любовь! Так ли это, как ты говоришь? А на новине, когда ты придумала, что Сприцис женится на матери, как ты злилась, как горевала?
— Но я же люблю! Как мне это вынести!
— Только себя ты любишь. Страшно тебе: вдруг что случится? Куда я денусь? Что со мной станется?
— Нет, нет! Не только это!
— Больше из-за этого. Под опекой сестры жила ты, словно птенец в гнездышке. А теперь ты не знаешь, что ждет тебя!
— Да, это так.
— И так ты ей платишь? Что она подумать должна? На добро злом отвечаешь.
— Ой, нет! Я этого не хотела! Только не так.
— Любовь? Вот и надо было доказать это сегодня, в ее самый радостный день. Любви-то она и не увидела. Ты оставила сестру, убежала, предательница ты!
— Боже мой, боже мой!
Долго-долго она всхлипывала.
— Мне так тяжело, так тяжело.
— Надо преодолеть себя. Надо все преодолеть.
— Поплачь. Поплачь. Станет легче.
Потекли слезы, словно смывая всю тяжесть. Так сидит она и успокаивает себя. Кто еще станет это делать!
Большие пурпуровые облака плывут над вершинами деревьев, застилают синий омут неба. Белые церковные стены, кресты, тронутые осенними красками верхушки деревьев отливают золотом. Только мгновение длится это, и вот уже все изменилось. Жаль. Но не в этой ли изменчивости таится красота? А если бы облака не двигались и можно было на них смотреть час или два, или весь день? Неживые, застылые? Нет, только в движении жизнь, а жизнь это красота.
Прольются слезы, и снова станет весело на душе.
Солнце садится. На кладбище звонят, возвещая о закрытии. Аннеле спешит уйти с первыми звуками колокола: хорошее настроение уже вернулось к ней. Впереди, в толпе людей, идет какая-то дама в длинном черном платье, черной пелерине и шляпе. Походка странная и очень знакомая.
Зара? Может ли это быть?
— Зара!
Женщина оборачивается, и краска заливает ее широкое лицо, которое кажется еще шире от того, что пышные вьющиеся волосы гладко зачесаны и на затылке собраны в узел. Шляпа с узкими полями не держится на голове, съезжает то на один бок, то на другой. Кажется, Зара мучается со шляпой, а шляпа с ней. Она хватает Аннеле за руки.
— Ой, какое счастье, что я вас встретила! Я уже хотела прийти к вам. Но мне так редко доводится бывать на улице! Такие вот дела! И не Зара я больше! Не называйте меня так.
— Мария! Барышня Мария!
— Так вы можете меня называть! — Лицо Зары светилось радостью. — Меня крестили.
— Вы в монастыре у диаконис? Хорошо вам?
— Вы решили так, глядя на мое платье? В нем меня крестили, в нем я ходила к причастию. Я должна его отработать. Каждый месяц вычитают. Что же делать? Каждый должен сам зарабатывать. И так бог оказался ко мне милостив. Чего и желать мне больше? Если я буду себя хорошо вести, меня переведут на заработок, тогда я смогу быстрее за него рассчитаться.
Зара говорила сдержанно, но и по ее речам можно было догадаться, что не так уж счастлива она у диаконис. Она поспешила сменить тему разговора, стала восторгаться красотой кладбища, куда пришла впервые.
— Пришла посмотреть, где и я когда-нибудь буду лежать. Как чудесно здесь, как чудесно! Повсюду цветы и кресты, святые кресты! Христианское кладбище, среди христиан и я буду лежать.
— Зачем об этом думать? Ведь мы еще так молоды. Нам еще жить долго-долго, — сказала Аннеле и сама удивилась: так звонко и радостно звучал ее голос. Горе отступило. И сама не понимая, как она произнесла то, что еще полчаса назад никто бы не вырвал у нее силой, сказала, чтобы порадовать Зару:
— Знаете новость? Моя сестра обручилась!
— О-оо-о! — протянула Зара удивленно и ошеломленно, словно остолбенев от неожиданности. С минуту она не могла произнести ни слова, смотрела мимо Аннеле, и странный блеск появился в ее темно-карих глазах; она не спросила, кто жених, откуда, лицо ее сморщилось в болезненной улыбке, и она прошептала, словно в экстазе:
— О, невеста! Ваша красивая сестра — невеста. Она будет стоять у алтаря в белом подвенечном платье, в миртовом венке, под белой фатой. Невеста — какое счастье! Какое счастье!
Внезапно она закрыла лицо руками и стала всхлипывать.
Вот тебе и раз! Опять она плачет!
— Зара! Мария, милая!
Но она уже смеялась.
— О, нет, нет, ничего! Не смотрите на меня. Мешугене я, глупая я девушка. Заплакала. Это от радости, я счастлива за вашу сестру.
А Аннеле подумала: «Нет, Зара, не из-за этого ты плачешь. Ты плачешь из-за себя. Ты думаешь, что может быть никогда-никогда не будешь стоять в подвенечном платье у алтаря».
И так жалко стало Зару. Она еще сильная, здоровая девушка, но судьба заковала ее ноги в кандалы.
Она боролась, уставала, снова боролась, еще более мужественно. Насколько благосклоннее оказалась судьба к Аннеле!
Здоровые руки, здоровые ноги. Какое это огромное счастье!
Дома никто не попрекнул ее за долгое отсутствие. Даже словом не обмолвились. Лизиня, словно только и ждала ее возвращения, сразу же позвала во вторую комнату, где они сидели вдвоем с Эдгаром.
— Иди, Аннеле, послушай, как интересно Эдгар о своих рассказывает.
Эдгар действительно рассказывал интересные вещи — все это было для них внове, но увлечь слушателей не умел. Он предпочитал, чтобы Лизиня повторяла уже сказанное, и кое-где дополнял и исправлял ее рассказ. О себе он сказал коротко. Отец умер, был мелким торговцем в Каралаучах. Из пяти детей только младшая жила с матерью, остальные разлетелись кто куда. Один брат в Петербурге, один за Уралом, старшая сестра вышла замуж за итальянца и живет в Ломбардии.
Слушательницы пришли в восторг.
