Библейские сказания назубок знает, катехизис с его заповедями тоже помнит, сбивается только все время на одном: «Что это?». Для чего спрашивать то и дело надо? Из-за этого вопроса иной раз говоришь вовсе не то, что знаешь. Поэтому часто и путаешь. Таблица умножения сыплется, словно бусинки с нитки — считай, как хочешь: с начала до конца или наоборот. Но самая большая гора, которую покорить надо, — это «Переводчик» немецкого языка Шпитца. Половина пройдена, а до осени Аннеле надеялась одолеть его целиком. Правда, чувствует она себя в нем не совсем уверенно. «Переводчик» что куст с шипами — колет, отпугивает, заставляет другой дорогой идти. Стоит только подумать: все идет гладко, замечательно, тут же и споткнешься, словно о пенек, через который не перебраться, и отступать приходится. С «Переводчиком» этим Аннеле ведет войну не на шутку. Одолеть его надо, как судьбу. Это она знала твердо. Каждый, кто хотел выше шагнуть, должен был преодолеть «Переводчика». И только тогда мог приступить к «Двумстам заданиям», выйти на светлый, солнечный простор.

«Переводчик» — ежедневный суровый труд, а «Двести заданий» — праздник, лакомство, которое на потом оставлять положено. Книжка вдвое тоньше «Переводчика», глянешь на нее — и сразу появляется уверенность, что шутя ее преодолеешь. Собраны в ней небольшие рассказы, стишки, сказки. Почти все в них Аннеле понятно, а когда попадется незнакомое слово, Аннеле думает над ним долго-долго, и так его повернет, и этак, пока не отгадает. И все легко запоминается. Одолеет «Переводчика», «Двести заданий» сами в руки упадут, как спелые яблоки.

Часто думает Аннеле и о своем будущем учителе. Видеть его она не видела, но по рассказам других знает, что он высокий, статный, ростом с отца, с большими голубыми глазами, которые каждую проделку мальчишек замечают, и если он поднимет палец, а то и линейку — что бывает нередко! — то дрожит весь класс. Подумаешь об этом, и так странно кольнет в груди. Но Аннеле отгоняет страх. Учитель не только строгий, но и добрый, хороший. Да и Аннеле уже не маленькая, не будет же она стоять, засунув палец в рот, и молчать. Вернее всего учитель удивится: и когда эта девочка успела столько узнать? А еще так случится: все стоят возле кафедры и каждый должен отвечать. Но никто правильно ответить не сможет. Один пожмет плечами, другой. Тогда учитель обведет своими ясными глазами ребят, увидит Аннеле. «Пусть ответит девочка с новины», — укажет он на нее, потому что имя Аннеле сразу не запомнит. И то, что задано, Аннеле без запинки ответит. Нигде не споткнется. И тогда учитель скажет: «Хорошо. Девочка с новины, пройди вперед и сядь на первую парту». А на первой парте сидит тот, кто учится лучше всех.

Дождаться бы поскорее!

Все, что было до этой поры, затмила радость предстоящего ученья, лихорадочные приготовления к школе, волнение. Прежние обязанности выполняла Аннеле скорее по привычке, мысли ее были далеко-далеко.

Близилась осень. С каждым днем огненная дуга, по которой катилось солнце, становилась короче. Ветер приносил с поля запах спелых колосьев. Ближний лес огласился непривычными звуками. Лаяли собаки, трубили трубы, раздавались выстрелы. Однажды на горушку, что возле леса, взлетел пушистый ком и с громким визгом понесся к Аннеле. Это был Кранцис, который стал часто тишком убегать из дома и пропадать много дней кряду. Подбежал, дрожит весь от страха, упал на брюхо, ползет, хвостом виляет, скулит, словно наказания боится. А когда девочка к нему наклонилась, испугался, отпрыгнул — а вдруг ударят. Долго приманивала его Аннеле, звала, пока, наконец, пес не подчинился ласке, подполз ближе и, повизгивая, стал лизать руки.

— Что с тобой, Кранцис? Что стряслось, собаченька?

Она простила его. Но за что? Что пережил он в лесу? Что совершил, за что просил прощения? Как бы там ни было, на сей раз Аннеле отпустила ему провинность, наказав четвероногому другу впредь не убегать на чужую сторону, леса остерегаться, где поджидают его всякие напасти.

Кранцис был за все благодарен, признателен — кругами носился вокруг девочки, прыгал, громко лаял. Весь день он ходил за нею следом, был хорошим сторожем и верным другом, малейшую попытку овец нарушить порядок пресекал в самом зародыше, читал в глазах Аннеле каждое ее желание, выказывал готовность играть, проявлял ловкость, словом, вел себя в тот день так, что заслуживал только похвалы, а на другой день исчез с самого утра.

— Где Кранцис? — спросила Аннеле, когда в полдень пригнала стадо домой.

— Да не видать что-то.

— Как бы не случилось с ним чего.

— Что ему сделается? — не задумываясь, ответила мать. — Привык шастать окрест в последнее время. В лесу стреляют, трубят охотники. Будоражит это его. У собаки и нрав собачий. Сам-то он наполовину борзая, вот и тянет его след искать, гоняться за зверем. Появится, никуда не денется.

Но и вечером миска с едой осталась нетронутой, конура пустой. Собака не появлялась.

— Кранцис пропал! — встречала Аннеле каждого домочадца, надеясь на утешительный ответ. Но взрослых судьба Кранциса не волновала. Микелис, так тот даже посмеивался: «Ноги протянул твой Кранцис. Так ему и надо. Не лезь в капкан. Чего искал, то и нашел».

И только отец утешал:

— Не печалься! Погнался, видно, вместе с охотничьими собаками. Поди прибежит.

Не прибежал Кранцис и на другой день — ни утром, ни вечером, когда скотину в хлев загнали.

— Пропал Кранцис, — Аннеле горестно покачала головой.

— Похоже на то, — подтвердила и мать. Этого Аннеле вынести не смогла, уронила на землю все, что держала, и бросилась к лесу.

Нарядный луг скосили, он высох. Аннеле остановилась и стала звать, аукать, подманивать. Но не напрасно ли? Ведь два дня зовет его. А может, лежит он где-нибудь раненый? Может, еще откликнется, заскулит? В вечерней тиши она услышала бы и как трава растет. Но вокруг царило безмолвие. Лес отнял у нее Кранциса.

Тьма сгущалась.

«Кранцис, дружочек мой, Кранцис, дружочек мой», — шептала девочка и, печальная, возвратилась домой. Шла новиной, где Кранцис прожил свою такую короткую жизнь.

«Кранцис, дружочек мой, Кранцис, дружочек мой».

Школа, школа!

Как в святилище входит сюда Аннеле. Большие окна, большие двери, широкие ступени. Цок, цок! — звучат шаги по кирпичному полу сеней. Скрип, скрип! — скрипят сапоги по дощатым полам комнат, постолы разъезжаются, шаркают. Классные комнаты, сени, лестница — всюду полным-полно учеников и их провожатых. Перекликаются, болтают, тараторят, степенно говорят. Те, кто потише да посмирнее, стоят вдоль стен, жмутся по углам, ждут, пока схлынет толпа, тогда и они смогут сделать все, что положено: войти к учителю, назваться, выбрать кровать, парту — подальше от кафедры. Тех, кто посмелее да понастойчивей, издали слышно, словно тучу грозовую, — то внизу грохочет, то вверху, перекрикивают друг друга, торопятся рассказать, что видели. Кто совсем не такой, как дома, кто такой же. И не успела Аннеле осмотреться, как увидела, что стоит рука об руку с какой-то девочкой возле лестницы и сталкиваются они грудь с грудью с накатывающейся на них сверху волной. Девочка в цветастом зеленом платке тянет ее за собой. Стремглав, ничего не видя вокруг, мчатся они через комнаты, где спят и умываются девочки, через коридор, влетают в мальчишескую спальню. И здесь такая же суета, шум, говор. В умывальне вдоль стен пристроено жестяное корыто с дырками в дне. Незнакомая девочка все это давно уже разглядела — не раз и не два заскакивала сюда. То с одной девочкой, то с другой. «Хочешь поглядеть, как вода течет?» — спрашивает она и тут же поворачивает кран. Вода еле-еле струится — бак пуст. Незнакомая девочка пальцем направляет струйку на дырку, показывая, как брызгает вода и как она стучит, словно дождь по крыше, когда мальчики по утрам умываются. В одном месте жесть едва держится. Девочка дергает за нее изо всех сил. Жесть гремит. Еще раз дергает. А так как этому корыту досталось не только от нее, кусок отлетает и остается у нее в руках. Девочка пугается, стреляет глазами во все стороны — не видел ли кто.