Бывает, будто что-то вспомнив, учитель внезапно остановится, зайдет в соседний класс. Здесь учатся те, кто готовится идти к конфирмации. Учит их причетник, который утром приходит, а вечером уходит из школы. Он немец и разговаривает смешно. Учит притчам и библейским сказаниям. Но этот класс не интересует Аннеле. В ее глазах причетник и есть причетник, а никакой не учитель.
Стоит учителю выйти, класс начинает жужжать, словно улей. Головы поднялись, глаза так и шныряют вокруг. Только примус, самый первый на первой парте, все так же сидит, склонившись над тетрадкой. Глянул в одну сторону, в другую, но так как в классе не очень шумно, он перестает обращать внимание на это жужжанье. Первые парты в мальчишеском ряду Аннеле хорошо видны. Рядом с самым лучшим учеником — примусом — сидят два светловолосых мальчика. Сразу видно, братья. Волосы пышные, вьющиеся, подстрижены одинаково, и лицом схожи. Только один покруглее, второй худой. Круглолицый Аннеле не нравится, зато другой кажется самым красивым мальчиком в школе.
Среди девочек прима — Эмма Дзелзскалне. Она распределяет, кому идти на кухню, кому накрывать на стол. Глаза у нее карие, стройная, красивая. Ходит гордая, важная. Девочки так и льнут к ней, счастливы, если могут ей чем-нибудь угодить, если Эмма бросит им приветливое слово. Но за ней это почти не водится. На первогодок она и вообще-то внимания не обращает, прикажет, и все.
Счастливые те, кто учится и летом. Малыши все вместе и одного из них не стоят. Для Аннеле они, что господа против крестьянского сословия. Живут своей жизнью, смеются своему, говорят о своем, свои у них секреты. Если учитель король, то они его вассалы. Указания или замечания учитель делает им вполголоса, как своим людям, и все больше по-немецки, особенно Эмме Дзелзскалне, которая часто отвечает учителю сидя, а не вскакивает, как малышня.
В два счета справляется Аннеле со своими буквами, и снова ее пытливые глаза исподтишка оглядывают класс, впитывают каждую мелочь. Внезапно это заметил учитель. Прервал свое хождение, остановился около ее парты.
— Почему ты не пишешь?
— Я уже написала.
— Покажи.
Учитель осматривает дощечку с одной стороны, с другой. Кажется Аннеле, что слишком долго. «Теперь он все поймет», — думает она.
— Ты знаешь все буквы?
— Да.
— Кто научил тебя?
Когда учил? Кто учил? Аннеле и не знает. Отвечает наобум:
— Брат.
Учитель возвращает доску.
— Тогда можешь списывать с книги.
И вот она списывает: «Кошка и мышка», «Собака и кость», «Пахарь и плуг». Пишет и украдкой пожимает плечами. Напрасный труд. Сколько на это времени уйдет?
Она не вперед движется, она отстает. Чем зря писать, лучше выучить все, что учитель задает тем, кто круглый год в школу ходит. Зачислил бы он только ее к ним. Заметил бы только, что в учебе она далеко-далеко впереди.
Как бы сказать об этом учителю? Надо было говорить, когда он разговаривал с ней. Но как? В классе такая тишина, что слышно, как грифели скрипят. Начни она, все бы уши навострили, и кто знает, что из этого вышло бы. Учиться легко, а вот с учителем разговаривать ой как трудно.
Про себя можно. И она начинает, словно читает молитву.
«Дорогой учитель, пусти меня к тем, кто больше знает. Ты увидишь, как я буду учиться. Я же «Переводчика» знаю, и «Двести заданий» тоже. Все, что ты им рассказываешь, я понимаю. Почему же я не могу учиться с ними вместе? Я ведь учиться хочу. Опередить всех хочу. Идти все дальше и дальше. Милый, милый учитель, разреши мне пойти вперед!»
И горящими глазами смотрит на учителя, хотя губы ее немы.
— Ну, Авот, опять по сторонам смотришь? Твоя доска уже исписана? — произносит учитель с кафедры — фамилию Аннеле он уже запомнил.
— Да, — еле слышно выдыхает девочка.
— А ну-ка покажи!
Аннеле подходит. Сердце готово выскочить из груди. Сейчас учитель спросит, тогда она все и скажет. То, что про себя произносила.
Учитель осматривает дощечку с обеих сторон. И тут Аннеле почувствовала, что она не помнит ни одного слова из тех, что хотела сказать учителю. Ни одного. В отчаянии она прижимает кулачок к губам, словно пытаясь добыть слова изо рта, как ядро из скорлупы. С чего начать? С чего начать?
Учитель метнул на нее грозный взгляд, произнес строго:
— Не грызи ногти!
Аннеле вздрогнула — так неожиданно и несправедливо прозвучали его слова.
— Но я же не грызу!
— Как не грызешь? Я что, слепой, по-твоему?
Этого Аннеле утверждать не смеет. Но ведь и она не виновата.
— Я не грызла.
— Не дерзи!
Аннеле замолчала.
Вот и конец всему. Никогда больше не осмелится попросить она, чтобы разрешил он ей учиться вместе со старшими. Никогда, никогда.
Учитель возвращает ей доску. Смотрит недовольно.
— Списала ты правильно. Но почерк твой никуда не годится. Кто тебя учил так писать?
— Я сама научилась.
— Ты должна учиться писать лучше. Завтра возьмешь у меня тетрадь, там будет показано, как нужно писать. Называется это чистописание. Поняла?
Возвращаясь на место, Аннеле невольно глянула на светловолосого мальчика. А тот сидит — рот до ушей. Насмехается. «Не грызи ногти!» — говорит его усмешка.
Ну уж все! На этого мальчика она никогда даже краешком глаза не посмотрит.
Она усаживается на место, и кажется ей, что все повернули к ней головы, все улыбаются. И говорят то же самое: «Не грызи ногти!»
Лицо ее пылает. Грудь стеснило, дышать нечем. Выругали ее перед всем классом, но она ни в чем не виновата. Неужто учителю и впрямь так показалась? Но пусть и показалось, не мог разве тихо и спокойно сказать, чтобы услышала только она, как в таких случаях говорил обычно отец: «Не делай этого, дочка, некрасиво». А он сказал так, что весь класс слышал. И вот теперь все по одну сторону стоят, она одна-одинешенька — по другую. И никто не станет спрашивать, виновата или нет, а если и спросят, все равно не поверят. Правду знает она одна. И знает, что учитель был несправедлив. Учитель! Все оказалось совсем не так, как она представляла. Учитель словно отдалился, стал недосягаемым.
Назавтра Аннеле купила тетрадь у учителя. Полистала.
«Мама мыла Милду». «Кошка ловит мышку». «Ветер катит волны».
Пересчитала линии. Много их, и все заполнить надо. Десять раз подряд заданы ей буквы и слова. Как написаны на первой строчке.
«Мама мыла Милду». «Ветер катит волны».
Первая строка ей удается, вторая тоже, но чем дальше вниз, тем буквы становятся непослушнее и непослушнее, и водят ее рукой, как хотят.
Учитель недоволен.
— Другие делают успехи, а ты нет.
Он показывает классу несколько тетрадей с красивыми, будто вырезанными из дерева буквами. Это тетради ребят, которые учатся и летом.
— Вот как надо писать, — говорит он.
Но для Аннеле все это тайна за семью печатями. Выписывать буквы не научится она никогда, с этим надо смириться. И зная, что эту задачу ей все равно не решить, она оставляет всякие попытки. Зато с удвоенным вниманием прислушивается к тому, что рассказывает учитель избранным. И все-то запоминает она легко, шутя. Но и этого ей мало, она словно истомилась от жажды: пьет и никак не может напиться.
В спальных комнатах пустынно и холодно. По вечерам слетаются сюда ребятишки, чирикают, словно стайки воробьев. Спешат воспользоваться отсутствием учителя — то сделать, это сделать. Там свалку затеяли, оттуда несутся смех и возгласы, тут подушки летают по воздуху. Пар вырывается изо ртов, словно дымок, но вот он уже не виден, комната согревается. На лестнице раздаются шаги учителя. Все врассыпную бросаются по кроватям. Учитель сначала заходит к мальчикам: раз пройдет по комнате из конца в конец, два, три, а потом сразу же к девочкам. Все должны уже лежать. Обойдет комнату девочек, еще раз заглянет к мальчикам, подождет, пока все не успокоятся, постоит чуточку возле лестницы, прислушиваясь, и вот его шаги слышны уже на лестнице — спускается. И тут у ребят словно гора с плеч сваливается. Можно и с соседкой пошептаться — поделиться страшной тайной, обсудить случившееся за день. Вспыхнет смех — словно ракета взлетит в воздух, раздастся возглас, и тогда все головы приподнимаются над подушками. Прислушиваются. И как часто такой смешок, словно прилипчивая болезнь, заражал всех, перепрыгивал с кровати на кровать, да так тихо, словно из ладошки в ладошку его передают, — внизу, под самой комнатой девочек, живет учитель.
