В избе пахнет свежеиспеченным хлебом.
В полдень каждый получает вкусный ароматный пирожок с мясом.
Лизиня и Карлина надели чистые кофточки, повязали праздничные платки. У каждой в руке корзинка с клубком ниток и ножик. Аннеле знает: пойдут они к излучинам Тервете за дубовыми венками. Но сегодня рассердила она Карлину, та ее с собой не возьмет.
Аннеле выбегает во двор, стоит, подпирая изгородь. Смотрит просяще, выжидательно. Неужто мимо пройдут, не заметят? Неужто не позовут ее? Карлина, та наверняка. Так и есть. Торопливо проходит мимо, даже глазом не повела. За ней Лизиня. Но у старой липы, что растет возле повети, она оглядывается.
— Ну что стоишь дожидаешься? Беги давай! Да поживей! Карлину нагоним!
Такое Аннеле дважды повторять не приходится. И обе как припустят! Вот-вот догонят Карлину. Ну что бы ей подождать их самую малость! А та и не собирается.
Возле леса только и оглянулась. И уж как рассердилась!
— Чего ты тащишь за собой эту мелюзгу? Раз так, я тебя дожидаться не стану.
И понеслась, только пыль столбом.
Аннеле даже остановилась, глаза слезами заволокло.
— Это я-то мелюзга? — произнесла она сквозь всхлипывания. — Я мелюзга?!
Ни шагу больше ступить не могла — ничего от слез не видно.
— Что ты, что ты, разве ж тебя Карлина назвала мелюзгой? Это она на галку, глянь, на сосне сидит.
— Галку не тащат, она сама летает.
— Ну, так она про жука, посмотри на дорогу, вот он с золотыми крылышками.
— И жук летает.
— Так давай и мы полетим. Покажем-ка этой Карлине, что и мы не лыком шиты, — весело произносит Лизиня.
И помчались они через лес и оказались на незнакомом поле. Карлины и след простыл. Ну и пусть себе бежит! Зашагали сами, выбирая путь покороче. Брели через густую рожь по узенькой меже. Голова Лизини, освещенная солнцем, плыла над колосьями, у Аннеле колосья над головой шумели, раскачивались.
Межа упиралась в самое клеверище. На нем паслись две косули. Увидев идущих, они подняли головы и застыли, выжидая: то ли бежать, то ли оставаться. Когда люди свернули в сторону, к обрывистому берегу Тервете, косули опустили головы и снова стали мирно щипать траву.
На высоком и крутом склоне среди чернолесья рядами возвышались дубы, затмевая своею красой остальные деревья. Таких красавцев Аннеле еще не видывала.
И хотя казалось, что дубы опустили свои ветви к самой земле, дотянуться до них было непросто — только ступишь, земля обрывается, из-под ног уходит. Попрыгает Лизиня с одной стороны, попрыгает с другой — все попусту. Вдруг она поскользнулась и, ойкнув от неожиданности, сорвалась вниз, прихватив с собой и Аннеле. И за кусты они цеплялись, и за траву, и за колючие стебли ежевики, но остановились только внизу, где, словно огромная столешница, раскинулся цветущий луг.
Блестящей, сверкающей лентой вилась внизу Тервете, зажатая с обеих сторон обрывистыми, поросшими кустарником склонами. А на самом верху начинался густой хвойный лес. Птицы щебетали в прибрежных зарослях, в лесу ворковала горлинка, но громче всех звучал жалостливый голосок какой-то незнакомой птахи.
— Болотный соловей, слышишь?! Жаль, что настоящий уже не поет. Вот бы послушала, подивилась!
Но Аннеле и так есть чему дивиться. Ну и деревья тут, а луг, а заводи! И птицы другие, и цветы не такие, как в Авотах. Ветреницы растут, тесно-тесно прижавшись друг к дружке, словно кинул кто на землю расцвеченный желтыми и синими узорами платок, ромашки похожи на огромные звезды, над головой Аннеле поднимаются диковинные цветы на усыпанных золотыми бубенчиками стеблях, которые Лизиня окрестила таким гордым слоном: королевина трава.
— В Авотах таких цветов нет.
— В Авотах ветры дуют, а тут, гляди, какая гора высится и от ветров цветы укрывает. Чего б им так пышно не цвести, раз гора укрывает, солнышко пригревает, Тервете водицей поит!
Тропинкой, вьющейся по пологому склону, девочки снова взобрались в гору. И оказались в молодой дубраве. Тут дотянуться до веток было легче, и взяли они сполна от их зеленого пышного наряда. Наломав дубовых веток, Лизиня примостилась на обрыве и принялась плести венки, Аннеле вскарабкалась еще выше и стала оглядывать окрестности. И горы-то тут другие, и берега, и долины, и опять горы, незнакомые хутора, рощи, леса. Из двух труб, утонувших во ржи, поднимаются высокие, ровные синие столбы дыма. А над полями дрожит и переливается зыбкое марево, пронизанное косыми лучами солнца.
— Чьи это трубы? — шепотом спросила Аннеле, словно боясь спугнуть напоенную солнцем тишину.
— Это Лаукмали. Близкая родня наша. В гости как-нибудь пойдем.
Долго стояла Аннеле, охваченная восторгом, убаюканная тишиной.
И вздрогнула от неожиданности, когда с бугра по ту сторону реки долетела первая песня:
Через год приходит Янис, лиго, лиго!
Как мы Яниса встречаем, лиго, лиго!
Молоком и пирогами, лиго, лиго!
И дубовыми венками, лиго, лиго!
[1]И тут же с другого пригорка, словно эхо, откликнулось:
Янов день, священный день, лиго, лиго!
На другие не похожий, лиго, лиго!
Сын небесный в Янов день, лиго, лиго!
Приветствует дочку солнца, лиго, лиго!
И вот уже зазвучало вблизи и вдали, на том берегу реки, на этом. Пастухи запели, славят Янов день!
— Ну, слушай! Праздник Лиго начинается! Пастухи первые запевают.
И тут кто-то громко-громко затянул, совсем рядом, совсем близко, в овраге:
Я весь год копила песни, лиго, лиго!
Праздник Яна поджидала, лиго, лиго!
Наступает праздник Яна, лиго, лиго!
Мои песни пригодятся, лиго, лиго!
— Слышь, как поет! Это Карлина! Больше некому. Никто так красиво не умеет, как она. Ее песня летит далеко, над полями, над пашнями. Ау-у! Карлина, ау-у!
Карлина отозвалась. Появилась совсем рядом.
— Думали, не слышу? Я тут неподалеку была, только и ухом не повела, притворилась, что не слышу. Хотела венки сплести побыстрее. Зато у меня и красивее! Глянь-ка! Есть у тебя такие?
Карлина тряхнула висевшими на руке венками. А потом вытащила один, что прятался в самой середке, надела на голову Аннеле.
— Получай за мелюзгу, — и от души рассмеялась.
Венок был из листьев земляники, пышный, с сочными красными ягодами.
Добрая была Карлина.
— Подожди чуток, вместе домой пойдем, — сказала Лизиня.
— И минуточки дожидаться не стану. Дел-то еще сколько: ворота украсить надобно, скотину встретить, работников накормить. Не дашь Ингусу в положенный час, землю перевернет. Да к вечеру костры приготовить надо.
Всколыхнулась рожь. Карлина шла межой, торопилась. И уже издали долетел ее голос:
Боже, все восполни в доме, лиго, лиго!
Где мы ели, где мы пили, лиго, лиго!
Как ты реки наполняешь, лиго, лиго!
И глубокие озера, лиго, лиго!
Но вот и Лизиня покончила с венками. Бабушке из одних дубовых листьев, отцу с красным и белым донником, матери с васильками, дяде Ансису с ромашками. Теперь можно и домой.
На другом берегу запылали сосны. В зеленовато-алом небе, над темной полосой леса, показался ярко-белый серп луны. Легкой молочной кисеей укутал туман одинокую иву, склонившуюся к воде.
— Лиго, лиго, лиго! — летит с холма на холм, звенит в воздухе, взметнется ввысь и затихнет вдали.
Рощи и леса замерли, стоят, затаив дыхание, слушают, как дивно, чарующе звучат человеческие голоса.
