Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Так какая же ему радость от всего этого? И отчего бы ему тогда не оставить нам наше добро?

— Да, большой радости, по-моему, он в жизни не видит, но, верно, уж у него характер такой. Вот сейчас как раз салака идет… у самого берега, да так густо, что хоть ковшом черпай. Это гонит ее из моря скумбрия; та идет тоже стаями, наседает на салаку и пожирает ее. А скумбрию пожирают и гонят тюлени и дельфины. Так, видно, и у нас тут. Трактирщик травит нас, а другие травят его и ему подобных. Хотелось бы знать, травит ли кто и тех других в свою очередь?

— Как это все странно, — сказала Дитте.

Ей никогда ничего такого и в голову не приходило насчет трактирщика.

— Да, странно! Тут один черт садится на шею другому, один на другого пересесть норовит, как говорит баба в сказке. Одно утешение думать, что трактирщику в конце концов не слаще, чем другим. Все-таки, значит, есть какая-то справедливость на свете, хоть и куцая.

XI

ДИТТЕ УТЕШАЕТ БЛИЖНЕГО

Когда Дитте вернулась на хутор, дом был полон гостей. Карл стоял за воротами, видимо, поджидая Дитте.

— Хорошо, что пришла, — лихорадочно заговорил он. — Мать вернулась… с гостями. И страшно сердилась за то, что ты ушла без спроса.

— Но я вовсе не без спроса, — с удивлением возразила Дитте.

— Да, она так думает. Поскорее пройди через задний двор на кухню и примись за дело. Она, может быть, и не обратит на тебя внимания. А то будет браниться.

Он сильно нервничал.

— Отчего же ты не сказал, что сам отпустил меня домой? — спросила Дитте.

— Я не посмел, потому что…

Он запнулся с самым жалким видом.

Дитте прошла прямо в ворота. Очень ей нужно прокрадываться черным ходом! Обругают так обругают!

Сине совсем захлопоталась.

— Слава богу, что ты пришла и можешь пособить мне! — сказала она. — Голова идет кругом. Но счастье твое, что ты не вернулась часом раньше. Хозяйка так взбесилась, что обещала вздуть тебя. А эта мямля Карл хоть бы слово сказал, что сам отпустил тебя!

— Он-то!.. — Дитте презрительно выпятила нижнюю губу. — Но пусть она только попробует ударить меня, я ее так брыкну по ногам своими деревянными башмаками!

— Господи Иисусе! Ты спятила, девчонка! У нее все жилы на ногах вздуты. Вдруг ты проткнешь ей жилу, и она кровью изойдет?

Сине не на шутку перепугалась.

— Ну и пусть! Мне-то что! — сказала Дитте.

Ее заставили мыть посуду. Она была зла на хозяйку, — еще драться собирается! — на Карла за то, что он не заступился за нее, на ребятишек в поселке за то, что они не могли оставить в покое Сэрине, — словом, на всех. И с таким азартом терла и швыряла посуду, что, того и гляди, могла всю перебить. Пришлось Сине унимать ее. Но девчонка и ухом не вела, совсем удила закусила, вот тебе и коротышка! Поди, справься с нею! Наконец Сине решительно взяла ее за плечи, и Дитте опомнилась.

— Ух, я так зла, так зла! — сказала она.

— Ну, у меня куда больше причин злиться! Бегают тут взад и вперед через кухню и командуют… нахалы! Подумаешь, право, хозяйка наша совсем рехнулась. Раньше-то она, бывало, любила сама командовать у себя в доме.

Больше всего сердилась Дитте все-таки на Карла. он не шел в дом, а топтался во дворе — в виде протеста; хватался то за одно дело, то за другое, и вид у него был прежалкий. Когда он был твердо уверен, что никто его не видит, то грозил кулаком по направлению к окнам дома. Да, ему-то как раз было к лицу грозить кулаками! Дитте так и подмывало выйти и спросить его: не одолжить ли ему бабью юбку?

Нет, хозяйка все-таки еще не совсем сдалась. Она сама явилась в кухню, вся раскрасневшаяся, разгоряченная и растрепанная, — волосы дыбились у нее на голове, словно грива у жеребца. За ней выскочил Йоханнес. И солидная женщина, которая могла бы уже иметь внучат, стала заигрывать с ним и ребячиться, что уже совсем было неуместно. Видно, она основательно подвыпила. На Дитте она даже не взглянула.

Потом в дверях показался Карл, видевший все это со двора из потемок. Он поманил к себе Дитте и жалобно взмолился:

— Не смейтесь только! Не смейтесь! Я не вынесу!

Он был так жалок, что весь гнев разом соскочил с Дитте.

— Нет, нет, не будем! — сказала она и взяла его за руку. — Да и ничего тут нет смешного! А ты поди лучше ляг, — вот и забудешь во сне все свое горе.

Но он опять начал бродить под освещенными окнами, как больной пес. Выбегая к колодцу за водой, Дитте всякий раз видела его там и на ходу бросала ему ласковое слово. И даже поставила ведро на землю и подошла к нему.

— Поди же к себе, ляг, слышишь! — уговаривала она, взяв его за руку.

— Не могу, — со слезами ответил он. — Мать велела мне дожидаться, когда велят запрягать!

— Плюнь! Пусть сами запрягают! Ты им не батрак!

— Не смею… мать разозлится… Ну, и жалкий я трус! Ничего-то я не смею!

Дитте пожала ему руку, показывая, что больше не сердится на него, и убежала.

Часов в одиннадцать Сине послала ее спать.

— Ты, должно быть, до смерти умаялась после такой пробежки, — сказала она. — И утром сегодня рано встала, отправляйся спать!

И, не слушая возражений, живо выпроводила Дитте из кухни.

Да, Дитте сильно устала, так устала, что едва с ног не валилась. С минуту еще постояла она в темных сенях. По двору бродил Карл… такой несчастный… Вот кто нуждался в ласковом слове. А что, если он пойдет за нею и присядет на край ее кровати, чтобы поговорить? Это иногда случалось, когда ему бывало особенно грустно и он искал утешения. Но Дитте слишком устала сегодня, чтобы разговаривать, — ей становилось плохо при одной мысли о том, что не удастся сразу заснуть. На этот раз в ней восторжествовал эгоизм. Она пожертвовала ближним ради себя самой, — тихонько прокралась в свою каморку.

Там она посидела немножко с закрытыми глазами на краю постели. Сильные впечатления пережитого дня боролись в ней с усталостью; она была так утомлена, что ее прямо качало… Наконец она сделала над собой усилие, в один миг сбросила платье и прыгнула в кровать. Как хорошо было улечься в прохладной постели и сразу уйти от всего, буквально утонуть в блаженном изнеможении. Обыкновенно стоило ей положить голову на подушку и начать думать о чем-нибудь хорошем, как она засыпала.

«О чем думаешь, то и снится», — говаривала бабушка.

И Дитте любила видеть хорошие сны и просыпаться с душой, полной смутных, сладких ощущений или грез, медленно таявших при дневном свете, как легкие клочья утреннего тумана. Последнее время ей часто грезился принц, который должен был отвезти ее ко двору своего отца, как пророчила ей бабушка в песенке пряхи. Днем никаких принцев не было — тем более для такой бедной девчонки, как Дитте. Ночью же принц являлся и просил у бабушки руки Дитте. То-то и чудесно, что сны возносят тебя к свету, к небесам, откуда можно смотреть вниз!

Без затруднений дело не обошлось, впрочем, и во сне: принцу показалось, что Дитте некрасива.

— Да, с виду она некрасива, — сказала бабушка, — потому что главная красота ее внутри — золотое сердце!..

— Золотое? — спросил принц, широко раскрывая глаза. — Покажите!

И бабушка, конечно же, показала ему сердце Дитте, говоря:

— Мы не очень любим показывать его, оно ведь может запылиться.

Принц остался доволен, — он-то знал цену золоту, — взял Дитте за руку и запел песенку бабушки:

Коль выплакала очи над люлькой сироты,—
Раз-раз да стоп! Да раз-раз да стоп!
На самом лучшем месте ее посадишь ты!
Фаллерилле, фаллерилле, раз-раз-раз!

— Да ведь это про бабушку! — сказала Дитте с отчаянием и выпустила его руку. Ей надоела эта песня.

— Ничего не значит, — сказала бабушка и опять соединила их руки, — бери его. Придет и мой черед. Песня эта про нас обеих!..

Дитте открыла глаза в потемках и к радости своей почувствовала, что в ее руке действительно чья-то теплая рука. Кто-то сидел на краю ее постели и другою рукой нащупывал ее лицо.

81
{"b":"250800","o":1}