Поселенец смущенно усмехнулся и громко заговорил:

— Зло злу рознь! А кто же, как не бродяги, учиняют тут поджоги, нападают на беззащитных женщин? А начинают-то все, небось, такими же вот!

Но Дитте с Кристианом были уже далеко. Она вела его за руку и отчитывала:

— Вот сам теперь слышишь, что люди говорят! И ты хочешь стать таким бродягой? Ты об отце-то подумал? Как ты его огорчаешь! По-твоему, у него мало горя и без того?

— А мать-то… могла бы и не делать такого!.. — сказал Кристиан и опять заплакал.

Он был совсем измучен, и, как только они пришли домой, Дитте заботливо уложила его в постель, напоила горячим чаем из бузины и обвязала ему горло отцовским шерстяным носком с левой ноги, как полагалось.

Вечером она обсудила с отцом происшествие. Мальчик бредил, у него был жар.

— Это все негодные ребятишки виноваты, — возмущалась Дитте. — Будь я там, я бы уж не дала его в обиду.

— Да зачем мальчишка принимает их болтовню так близко к сердцу? — пробурчал Ларc Петер. — И тебе ведь приходится терпеть то же самое.

— Ну, я девочка, мальчики куда обидчивей! Я просто отругиваюсь, а Кристиан, если рассердится по-настоящему, так и слова выговорить не может. А те орут, хохочут над ним хором, пока он не схватится за свой деревянный башмак и не кинется их колотить.

Ларс Петер молча слушал.

— Лучше бы нам перебраться отсюда, — проговорил он наконец.

Кристиан быстро свесил с постели ноги и крикнул:

— Да, да! Далеко-далеко!

Слова отца насчет переезда он все-таки, значит, расслышал.

— Уедем в Америку! — успокоила его Дитте и бережно уложила опять. — Закутайся хорошенько и спи, чтобы выздороветь к отъезду.

Мальчик поглядел на нее широко открытыми простодушными глазами и послушался.

— Просто стыд и срам! Мальчонка-то ведь вовсе не плохой, — зашептал Ларc Петер. — И способный. Как он здорово соображает своим умишком, вникает во всякое устройство. Лучше другого взрослого умеет управляться и с телегой и с лошадью. Только бы не унаследовал от меня бродяжьего зуда!

— Ну, это пройдет! — сказала Дитте. — Ведь и я тоже убегала когда-то.

Через день Кристиан был уже на ногах и бегал, распевая, по двору. В школу сообщили, что он заболел, поэтому мальчик мог побыть дома день-другой. Он весь сиял от радости. Отец как-то привез среди прочего хлама ход от детской коляски; Кристиан завладел им и решил смастерить тележку для малышей. Сестренка и братишка с интересом следили за его работой. Поуль без умолку болтал и пытался помогать, то и дело совал всюду свои ручонки и все портил. А сестренка Эльза все время стояла в стороне и молча глядела большими задумчивыми глазами.

— Все-то она задумывается, крошка, — говорила про нее Дитте. — О чем, бог весть!

Самой Дитте мечтать некогда было, она с утра до вечера должна была приглядывать за хозяйством. Жизнь уже взвалила ей на плечи суровый долг взрослого, и она выработала в себе какую-то особую силу и устойчивость, необходимые для борьбы с обстоятельствами. В чужих глазах она была настоящей хозяйкой, но жалевшей своих сил, да и детей она могла отшлепать, когда это необходимо. Но, несмотря на свою внешнюю строгость, Дитте обладала нежной детской душой, полной глубоких и сильных переживаний, которых она не поверяла другим.

Труднее всего для Дитте было освоиться с тем, что бабушка умерла, что никогда-никогда уже не придется ей навестить старушку. Жизнь с бабушкой была ее настоящим детством и вставала перед нею такая яркая, такая незабываемая, каким остается для взрослого его былое детское счастье. Днем она сознавала, что бабушка умерла, зарыта в землю и никогда уже не вернется. Но по вечерам, в темной комнате, когда Дитте ложилась в постель истомленная, изнемогшая от дневных трудов, ей страстно хотелось почувствовать себя опять маленькой; и она как-то так устраивалась под периной, что могла воображать, будто приютилась в кровати, за спиной у бабушки. В полусне ей чудилось ласковое прикосновение бабушкиной руки, и она снова чувствовала себя ребенком. От усталости у нее ломило все тело, но милая рука снимала с нее эту усталость, — бабушка недаром была знахаркой, умела выгонять из тела всякую боль и расправлять скрюченные спины людям. Но нередко такие сновидения кончались кошмаром — мрачной сценой борьбы бабушки с Сэрине. И Дитте просыпалась от голоса Ларса Петера, стоявшего в потемках около кровати и ласково успокаивавшего девочку. Оказывалось, что она кричала во сне! Отец не отходил от нее, пока она снова не засыпала, прижимая его лапищу к своему сердцу, которое билось в груди, словно перепуганная насмерть птичка.

В школе Дитте не участвовала в общих играх, держалась особняком. Другие дети и не нуждались в ее обществе — играть с ней невесело было. Она была жесткой, как недозрелый плод, которому выпало на долю больше суровых, ненастных дней, чем солнечных. Детские песни, шутки и прибаутки во время игры звучали в ее устах грубовато, и руки у нее были загрубелые.

Учитель видел это и однажды, когда Ларc Петер как-то проезжал мимо школы, остановил его, чтобы поговорить о Дитте.

— Ей нужно бы пожить в другом месте, где бы она могла найти себе новых подруг. Кроме того, для своих лет она, пожалуй, слишком загружена домашней работой. Нельзя ли вам отправить ее куда-нибудь?

Ларса Петера как обухом по голове хватило. Он с большим вниманием выслушал слова учителя, — еще бы, человек знающий, экзамен сдавал! Но как же им обойтись без проворной маленькой хозяюшки? Надо как-нибудь постараться уехать отсюда всем вместе! Тут одни неприятности да обиды.

Да, уважения к себе тут не жди. И приятелей, пожалуй, не сыщешь! Ему самому недоставало собеседников, и он все чаще стал вспоминать о своей родне, с которой не видался и о которой не слыхал ничего много лет. Он стосковался и по родным местам, откуда давным-давно уехал, чтобы отделаться от прозвища «Живодер». И Ларc Петер понемногу начал свыкаться с мыслью продать весь свой скарб и вернуться на родину. От суда людского, видно, никуда не уйдешь. Нерадостно стало им жить тут, а с радостью ушла и всякая возможность успешно вести хозяйство, обеспечить средства к жизни. «Скоро ни в чем не будет нам удачи, — думал он. — Только и радости, что дети. Но их мы ведь заберем с собой!»

Намерение уехать отсюда никак не могло скрасить их жизнь. Все приобретало характер чего-то временного. Браться за что-нибудь по-настоящему не стоило, пока они не окажутся на новом месте — все равно где.

Ларс Петер часто обсуждал этот вопрос с Дитте, и та не возражала. Куда переехать? Не все ли равно! Ей нечего было терять, всякая перемена сулила что-то новое, а с новым соединялась надежда на лучшее. Втайне Дитте всегда ждала принца, о котором пела за прялкой бабушка, — хотя и хорошо знала, что принцы женятся только на принцессах. Но мало ли что еще могло принести будущее! Дитте не была требовательна. Но, несмотря на свой ограниченный жизненный опыт, она все же склонна была верить в лучшее будущее. «Но если уж переезжать, то в такое место, где живут настоящие люди, — рассуждала она и прибавляла: — Хорошие люди!»— имея при этом в виду главным образом будущее своих младших братьев и сестренки.

Так она мало-помалу договорилась с отцом, что следует как можно скорее распродать все и уехать. Но тут произошло нечто, на время перевернувшее их взгляды на жизнь и заставившее забыть о своих планах.

Однажды после обеда ребятишки играли около дома на солнцепеке, а Дитте мыла посуду в кухне перед открытой дверью. Вдруг где-то неподалеку раздались удивительно мягкие и приятные звуки. Словно сами солнечные лучи заиграли! Дети подняли головы, вглядываясь в пространство. Дитте с тарелкой и полотенцем в руках остановилась в дверях.

На проезжей дороге, у самого поворота к Сорочьему Гнезду, стоял человек с каким-то большим и удивительным инструментом и призывно насвистывал не то на флейте, не то на кларнете, не сводя глаз с жилища Живодера. Не слыша никакого отклика на свои призывы, он тронулся сам к дому, толкая инструмент перед собою. Ребятишки бросились к дому. Человек, оставив снасть у колодца, подошел к кухонной двери, где на пороге стояла Дитте, загораживая вход.