Господин Шаль услышал. Он покачнулся. Антуан едва успел подхватить его, положил прямо на пол и стал обмахивать ему лицо мокрым полотенцем. Несчастный старик открыл глаза и попытался встать.

— О, господин Жюль, — говорил консьерж, — поторопитесь же, поедем, нас фиакр ждет.

— Умерла? — спросил Антуан, даже не подумав о том, какое отношение к г-ну Шалю имеет девочка.

— Долго не протянет, ясно, — буркнул привратник.

Антуан взял с этажерки походную сумку, которую на всякий случай всегда держал наготове; вдруг он вспомнил, что пузырек с йодом отдал Жаку, и бросился в комнату брата, крикнув консьержу: "Отведите его в фиакр! И подождите меня! Я еду с вами!"

Когда фиакр остановился у дома, в котором жил г-н Шаль, близ Тюильри, на Алжирской улице, Антуан все еще не мог уяснить, как все случилось, до того сбивчивы были объяснения консьержа. Дело шло о девочке, которая каждый день ходила встречать г-на Шаля. Может быть, она хотела перейти улицу Риволи, потому что г-н Жюль все не шел? Трехколесный велосипед поставщика продуктов сбил ее с ног и переехал ее тельце. Подбежала продавщица газет, по косичкам узнала девочку и указала на дом, где она живет. Она была без сознания — так ее и внесли в квартиру.

Господин Шаль скрючился в глубине фиакра — он не плакал, но при всякой новой подробности из горла у него вырывалось судорожное всхлипывание, и он все пытался заглушить его, зажимая рот кулаком.

У подъезда еще толпились зеваки. Все расступились перед г-ном Шалем, спутникам пришлось вести его под руки по лестнице до верхнего этажа. В конце коридора, по которому, шатаясь, пошел г-н Шаль, зияла открытая дверь. Консьерж, пропустив Антуана вперед, схватил его за руку:

— Жена у меня не дура, привела молоденького доктора, который обедает в ресторации рядом с нами. Хорошо, что застала его там.

Антуан одобрительно кивнул головой и пошел вслед за г-ном Шалем. Они миновали помещение, напоминавшее гардеробную, где пахло затхлостью, как в сыром чулане, затем прошли через две низких квадратных и почти темных комнаты, выстланных кафельными плитками, — тут стояла немыслимая духота, хотя все окна были раскрыты настежь; во второй комнате Антуан обогнул круглый стол: четыре прибора расставлены были на почерневшей клеенке. Г-н Шаль отворил дверь, вошел в следующую комнату, где горел свет, и сразу весь как-то сник, стал бормотать:

— Дедетта… Дедетта…

— Жюль! — осек его кто-то визгливым и властным голосом.

Сначала в глаза Антуану бросилась только лампа, — ее обеими руками держала женщина в розовом пеньюаре, — копна ее рыжих волос, лоб и шея отливали глянцем на свету; чуть погодя он различил кровать, освещенную лампой, которую держала женщина, склоненные человеческие фигуры. Сумеречный свет, еще проникавший из окна, тускнел, касаясь ореола, сияющего вокруг лампы, комната утопала в полумраке, и все в ней казалось нереальным. Антуан помог г-ну Шалю сесть и приблизился к кровати. Какой-то молодой человек в пенсне, даже не сняв шляпы, низко наклонился над девочкой и разрезал ножницами окровавленную одежду; девочка лежала, запрокинув голову на валик, и ее лицо еле виднелось под разметавшимися волосами. Врачу помогала немолодая женщина, стоявшая на коленях.

— Жива? — спросил Антуан.

Врач обернулся, заметил его, отер лоб и, запнувшись, нерешительно ответил:

— Да…

— Господин Шаль был у меня, когда за ним приехали, — объяснил Антуан, я захватил все, что необходимо для оказания первой помощи. Доктор Тибо, добавил он вполголоса, — главный врач Педиатрической клиники.

Врач выпрямился и хотел уступить ему место.

— Продолжайте, продолжайте, — остановил его Антуан, отступая на шаг. Пульс?

— Почти не прощупывается, — ответил врач, поспешно принимаясь за дело.

Антуан посмотрел на молодую рыжеволосую женщину и, встретив ее тревожный взгляд, произнес:

— Сударыня, следовало бы позвонить на пост Скорой помощи и безотлагательно перевести вашего ребенка ко мне в больницу.

— Ни за что! — раздался чей-то резкий голос.

И только тут Антуан заметил, что у изголовья кровати стоит женщина преклонных лет, вероятно, бабушка и, смотрит на него зорко, по-крестьянски, своими водянистыми глазами: крючковатый нос, черты лица, говорящие о своеволии, словно всплыли из океана застывшего жира, последние волны которого складками залегли на шее.

— Вот что, хоть мы вроде бы и бедняки, — продолжала она с ханжеским смирением в голосе, — да умирать-то все же хотим у себя в постели. Дедетту в больницу не отдадим.

— Но отчего же, сударыня? — допытывался Антуан.

Она вытянула шею, выставила вперед подбородок и словно отрубила унылым и в то же время непреклонным тоном:

— Уж такова наша воля!

Антуан поискал глазами молодую женщину, — она отгоняла мух, назойливо облеплявших ее лицо, озаренное светом, и своего мнения не высказывала. Тогда он решил призвать на помощь г-на Шаля. Бедняга сполз со стула, на который Антуан перед тем усадил его, и, стоя на коленях, сжимал руками голову, только бы ничего не слышать, ничего не видеть. Старуха следила за каждым жестом Антуана, тотчас же отгадала его намерение и сказала, опередив его:

— Верно ведь, Жюль?

Господин Шаль вздрогнул:

— Верно, мамаша.

На ее лице появилось самодовольное выражение, и она продолжала с материнской строгостью:

— Нечего тебе тут, Жюль, делать. Ступай лучше к себе в спальню.

Жалкий старик вскинул свое бледное лицо; глаза его моргали за стеклами очков. Спорить он не стал, поднялся и на цыпочках ушел из комнаты.

Антуан кусал губы, соображая, стоит ли ему пускаться в пререкания, а сам уже снял пиджак и закатывал рукава рубашки; потом он опустился на колени у кровати. Почти всегда, обдумывая какой-нибудь вопрос, он одновременно начинал действовать, до того не по характеру ему было долго взвешивать все "за" и "против", до того не терпелось скорее принять решение. Быстро и отважно приняться за дело было для него важнее, чем избежать ошибки: размышление служило ему только средством, толкающим к действию, пусть даже и преждевременному.

Когда с помощью врача и другой старухи, которая все время дрожала, он освободил девочку от одежды, обнажилось детское худенькое тельце, бескровное, землистое. Должно быть, трехколесный велосипед сбил и подмял девочку на полном ходу, потому что вся она была в кровоподтеках, а вдоль бедра от самого таза до колена, тянулась наискось темная полоса.

— Правая, — уточнил врач.

И в самом деле, правая стопа была вывихнута, повернута внутрь, а окровавленная нога скривилась и казалась короче левой.

— Перелом бедренной кости? — нерешительно произнес врач.

Антуан не ответил. Он размышлял. "Слишком глубокий шок, — думал он, стало быть, наверняка причина иная. Но какая же именно?"

Он ощупал коленную чашечку, потом его пальцы стали медленно двигаться вверх, обследуя бедро; и вдруг из неприметной ранки на внутренней стороне ноги несколькими сантиметрами выше колена, струей хлынула кровь.

— Так и есть, — сказал Антуан.

— Бедренная артерия? — воскликнул молодой врач.

Антуан стремительно поднялся с колен.

Мысль, что он должен один, самостоятельно принять решение, вызвала у него прилив энергии; как всегда, в присутствии посторонних он особенно остро ощущал свое могущество. "К хирургу? — мысленно задался он вопросом. — Нет; она умрет по дороге в больницу. Тогда кто же? Я? Видно, придется. Иного выхода нет".

— Думаете попытаться наложить жгут? — спросил доктор, которого удручало молчание Антуана.

Но Антуан и не собирался отвечать. "Безусловно, и не теряя ни минуты, подумал он, — быть может, и так уже поздно! — Он зорко оглядел комнату. Наложить жгут. Но из чего его сделать? Ну-ка, посмотрим: на рыжей пояса нет; на занавесках нет подхватов. Где найти эластичную ткань? Да вот она!" И он мигом сбросил с себя жилет, отстегнул подтяжки, рывком разорвал их, снова опустился на колени и, свив тугой жгут, стянул бедро у самого верха.