Между тем Жак, словно закусив удила, продолжал свою обвинительную речь:
— Порабощение, эксплуатация всякой человеческой деятельности капиталистической системой прекратится лишь вместе с ее существованием. Собственнические аппетиты эксплуататоров никогда не будут знать пределов. Расцвет промышленности за последнее пятидесятилетие лишь усилил их власть. Все богатства мира являются предметом их вожделения! Потребность в завоеваниях и экспансии у них настолько велика, что отдельные фракции мирового капитализма, вместо того чтобы подумать об объединении в целях установления международного господства, дошли, вопреки вполне очевидной своей выгоде, до междоусобных раздоров, напоминая собой наследников из знатного рода, оспаривающих друг у друга родовое поместье!.. Вот истинная, самая глубокая причина угрожающей нам войны… (Он все возвращался к своей навязчивой идее о войне.) Но как бы им на сей раз не пришлось встретить отпор со стороны таких сил, о которых они даже и не подозревают! Пролетариат, слава богу, далеко не так пассивен, как прежде! Он не допустит, чтобы имущие классы своей ненасытностью и своими распрями вовлекли его в катастрофу, расплачиваться за которую придется опять же ему… Революция в данный момент отходит на второй план. В первую очередь следует во что бы то ни стало помешать войне! Затем…
— А затем?
— А затем не будет недостатка в конкретных задачах Самое неотложное, что нужно будет сделать, — это воспользоваться победой народных партий и негодованием общественного мнения против империалистов, нанести решительный удар и захватить в свои руки власть… Тогда явится возможность ввести во всем мире рациональную организацию производства… Во всем мире, — ты понимаешь?..
Антуан внимательно слушал. Он сделал знак, что все прекрасно понимает. Но его неопределенная улыбка указывала на то, что он пока воздерживается от одобрения.
— Я прекрасно знаю, что все это не делается само собой, — продолжал Жак. — Чтобы добиться успеха, придется прибегнуть к революционному насилию: поднять вооруженное восстание, — добавил он, пользуясь выражениями Мейнестреля и даже подражая его резкому голосу. — Борьба будет жестокая. Но час ее уже близок. Иначе трудящееся человечество будет обречено ждать своего освобождения, может быть, еще несколько десятков лет…
Наступило молчание.
— А… имеются ли у вас нужные люди для осуществления этой прекрасной программы? — спросил Антуан.
Он всячески старался не дать разгореться спору, ограничить его пределами чисто теоретических рассуждений. Он наивно рассчитывал дать младшему брату доказательства своих добрых намерений, своего либерализма, своего беспристрастия. Но Жак этого совершенно не оценил. Напротив: слишком безучастный тон Антуана раздражал его. Он не был введен в заблуждение. Некоторые иронические оттенки в голосе, некоторая самоуверенность тона, от которых Антуан никогда не мог отрешиться в своих спорах о младшим братом, постоянно напоминали Жаку, что Антуан относится к нему как старший к младшему, как бы снисходя до него с высоты своего жизненного опыта и своей прозорливости.
— Люди? Да, они у нас есть, — ответил Жак с гордостью. — Но часто выдающимися людьми дела, гениальными вождями оказываются совсем не те, на кого рассчитывали. События выдвигают новых…
Умолкнув, он несколько мгновений думал про себя. Затем медленно продолжал:
— Это не химеры, Антуан… Сдвиг в сторону социализма является общепризнанным фактом. Это бросается в глаза. Окончательная победа будет нелегкой и — увы! — не обойдется, вероятно, без кровопролития. Но отныне для тех, кто хочет видеть, она неизбежна. В конечном итоге можно ожидать, что во всем мире установится единый строй…
— Бесклассовое общество? — иронически заметил Антуан, покачивая головой.
Жак продолжал, будто не слыхал его замечания:
— …Совершенно новая система, которая, в свою очередь, поставит, вероятно, бесконечное множество проблем, недоступных сейчас нашему предвидению, но, по крайней мере, разрешит те, что до сих пор гнетут несчастное человечество, а именно — экономические проблемы… Это не химеры, — еще раз повторил он. — Перед такой перспективой дозволены все чаяния…
Горячность Жака, непоколебимая вера, звучавшая в его голосе, особенно волнующем в полумраке наступившего вечера, вызывала у Антуана желание противоречить и усугубляла скептицизм.
"Вооруженное восстание, — размышлял он. — Покорно благодарю!.. Этого только недоставало! Благородные порывы в целях создания более гармоничной жизни, по правде говоря, обходятся довольно-таки дорого… И никогда не приводят к улучшениям, которые оказались бы прочными! А люди подготовляют события, спешат все разрушить, все заменить, на деле же оказывается, что новый строй создает новые злоупотребления, — и в конечном счете… Получается, как в медицине: всегда слишком спешат применить новые методы лечения…"
Если он менее строго, чем его брат, относился к современному обществу, если он, в сущности, неплохо приспособлялся к нему — отчасти благодаря врожденному умению использовать обстоятельства, отчасти благодаря своему равнодушию (а также потому, что был склонен оказывать доверие специалистам, возглавляющим это общество), — он все же был далек от того, чтобы считать его совершенным.
"Согласен… согласен, — повторял он про себя. — Все может и все должно быть усовершенствовано. Таков закон цивилизации, закон самой жизни… Но только это делается постепенно!"
— Так ты считаешь, — сказал он вслух, — что для достижения этой цели революция необходима?
— Теперь — да!.. теперь я это считаю, — заявил Жак тоном признания. — Я знаю, что ты думаешь. Я сам долго думал так же, как ты. Я долго старался уверить себя, что достаточно было бы некоторых реформ, реформ в рамках существующего строя… Теперь я в это больше не верю.
— Но твой социализм — разве не претворяется он в жизнь постепенно, сам собой, из года в год? Повсеместно! Даже в автократических государствах, как Германия?
— Нет. Именно те опыты, на которые ты намекаешь, очень показательны. Реформы могут лишь ослабить некоторые следствия общего зла, но не могут искоренить его причины. И это вполне естественно: реформисты, какие бы добрые намерения им ни приписывались, по существу, солидарны как раз с той политикой, с той экономикой, которую следует опрокинуть и заменить. Нельзя же требовать от капитализма, чтобы он сам себя уничтожил, подкопавшись под собственные основы! Когда он чувствует себя загнанным в тупик вследствие им же созданных неурядиц, он спешит позаимствовать у социализма идею некоторых реформ, ставших необходимыми. Но это и все!
Антуан стоял на своем.
— Мудрость состоит в том, чтобы принимать любое относительное улучшение! Частичные реформы все же приближают нас к тому общественному идеалу, который ты защищаешь.
— Иллюзорный успех; незначительные уступки, на которые капитализму приходится нехотя соглашаться и которые, в сущности, ничего не изменяют. Какие важные изменения были внесены реформами в тех странах, о которых ты говоришь? Денежные магнаты ничуть не потеряли своей власти: они продолжают распоряжаться трудом и держать массы в своих когтях; продолжают руководить прессой, подкупать или запугивать представителей государственной власти. Ибо, для того чтобы изменить суть дела, надо выкорчевать самые основы строя и целиком осуществить социалистическую программу! Ведь когда надо уничтожить трущобы, градостроители сносят все до основания и строят заново… Да, добавил он со вздохом, — сейчас я глубоко убежден в том, что только революция, всеобщий переворот, исходящий из глубин, полный пересмотр всего общественного устройства могут очистить мир от капиталистической заразы… Гете считал, что следует делать выбор между несправедливостью и беспорядком: он предпочитал несправедливость. Я иного мнения! Я считаю, что без справедливости не может быть настоящего порядка. Я считаю так: лучше все, что угодно, чем несправедливость… Все!.. Даже… — закончил он, внезапно понижая голос, — даже жестокий беспорядок революции…
