Так этот заморыш участвовал в войне! Роберу показалось, что стены комнаты сейчас рухнут на него. У него болел каждый нерв; он становился объектом каких-то дьявольских проделок. Робер призывал на помощь разум, и наваждение исчезало, а потом, выждав, когда рассудок обессиливал и делался уязвимым, снова возвращалось, еще более настойчивое и цепкое.

Сюзи вздохнула, повернулась к врачам. У нее были желтоватые мешки под глазами, что вовсе не портило ее, но только черты казались несколько рыхлыми, лишенными энергии.

Она стала оправдываться:

— Доктор, я сделала все, что могла. Я знала, что он способен на безрассудство. И я прятала он него лекарства. Я думала, он не найдет. Но он, должно быть, шпионил за мной. И пистолет, я его тоже спрятала.

— Ах ты, шволочь, и ты пошмела трогать мой пистолет. Дохтор, вы слышали, мой пистолет!

Мускулы его лица напряглись, глаза остекленели, не помня себя от бешенства, он истерически орал:

— Я те школько раз говорил: не дотрагивайся до моего пистолета. Я с им дрался на войне. Убивал! Понимаешь, подлюга, я убивал им. Не беспокойся, я нашел его. На чердаке и нашел! В манекене, по которому моя мать шила! Ты хитрая, штерва, но я-то тоже дошлый. Проклятое сучье отродье!

Глаза у него безумно горели, он уже замахнулся на нее.

— Себастьян! — крикнула она.

Оливье рванулся вперед, но Эгпарс опять удержал его.

Сюзи словно пригвоздила Ван Вельде к месту. Под ее повелительным взглядом он обмяк: вся его внутренняя сила выплеснулась вместе с бурным словесным извержением. Он упал на подушку и заскулил:

— Пистолет, мой пистолет.

Встретив сопротивление, он тут же начал перестраиваться и, нащупав новую опору, принялся снова заводить себя: с видом плохого актера, мрачно облокотившись на руку, он проговорил, еле шевеля губами, так что пришлось напрягать слух:

— Да, вот именно, пистолет. Я-то думал, его мать шпрятала. А это ты, значит!

— Для твоего же блага.

— Ван Вельде! — окликнул больного Эгпарс.

Тот вздрогнул. Он и забыл про врачей.

— Ван Вельде, будьте добры ответить мне: когда вы совершили покушение на свою жизнь, пистолет был уже вами найден?

Сюзи первая поняла всю каверзу вопроса. Она сделала движение навстречу мужу, чтобы не дать ему сказать правду, но суровый взгляд врача остановил ее.

Ван Вельде смотрел на врача так, будто тот с луны свалился. Сейчас для него существовала только его Сюзи, ненавистная и такая любимая, эта потаскуха, такая для него желанная. Он провел рукой по лбу.

— Да, да. Четырьмя днями раньше. И нечего трогать мой пистолет. Я не хочу. И я не хочу, чтобы мать знала. А ей сказали, што… Што со мной?

— Мы дали знать ей телеграммой о вашей болезни, но подробностей не сообщали.

Ван Вельде сразу просветлел.

— О, благодарю вас, дохтор, благодарю. Вот шпасибо, что вы ничего ей не сказали. Вы ведь не скажете ей ничего, правда?

— Смотря как вы себя будете вести, Ван Вельде, Я вас прошу быть умником и не отказываться от лечения, иначе придется ей все рассказать.

— Клянусь, дохтор, я буду молодцом. С этим покончено. Я и думать про это забуду.

Ни дать ни взять уличный мальчишка с дурными наклонностями, которого выставили из школы подмастерьев за кражу или хуже того — за некое скандальное дельце! Энергично встряхивая головой, он продолжал долдонить все одно и то же, с трудом подбирая слова для своих отнюдь не отличавшихся ни глубиной, ни новизной мыслей.

— Дохтор, не надо, штоб мать узнала, што я хотел… себя убить!.. Ей и невдомек, почему да отчего… А у меня медаль военная. Я ж на войне дрался. А мать-то и вовсе потеряется: как, мол, это — солдат и хотел убиться. Нетто она поймет, мамаша-то!

— Внимание, — тихо сказал Оливье, — кульминационная сцена, действие второе.

— На войне я был шастливый. Начальство меня хвалило. Ты, говорят, у нас храбрец. — Он говорил с сильным местным акцентом. — А што ж, я и впрямь был не из пужливых. Запросто шел на немца. Вот энтими-то руками сколько я их угомонил — не счесть!

Он становился все возбужденнее, агрессивнее и все отвратительнее. Нет, он не лгал. Этот червяк был действительно счастлив на войне: там он мог убивать. Он ударил себя кулаком в грудь.

— Капрал Ван Вельде, начальник отряда. Имею три благодарности.

— Хорошо, хорошо, — остановил его Эгпарс.

Робер подосадовал, что главврач не дал больному выговориться. Ему бы хотелось его дослушать. Может быть, Себастьян опять заговорит? Нет, он впился глазами в Сюзи, он не мог оторвать взгляда от ее грудей.

— Вот каков этот мужчина! — сказала она. — Его хватает только на то, чтобы говорить о войне и убийствах. Ты нам осточертел с твоей войной.

История четы Сюзи — Себастьян постепенно вырисовывалась. Зауряднейшая картина: муж все время пьет, жена не подпускает его к себе, затаенная злоба друг на друга, домашняя война, тем более ожесточенная, что в ней замешана любовь, мерзкая схватка девки, которая готова отдаться первому встречному, с недоноском, у которого время от времени появляется отчаянное желание утвердиться как мужчина, на что он способен лишь с пистолетом в руке, — в общем, преотвратительнейшая история, из тех, что волнуют рабочие поселки и о которых говорят в больничных кулуарах, пропитанных тошнотворными запахами кухни и фенола.

Однако история эта вызывала у Друэна острый интерес, и он сам не мог понять — почему. Почему он, натура цельная и глубокая, чувствовал себя так тесно связанным с участниками этой пошлой драмы?

— Вам пора расстаться, — сказал Эгпарс. — Для первого раза достаточно. Мадам Ван Вельде завтра снова придет, мосье Ван Вельде.

— А это правда, дохтор?

Он спросил это, как ребенок, который боится, что его обманут.

— Правда.

— Сюзи, ты придешь?

Он умолял.

— Если только позволит доктор, но обещай мне не делать глупостей.

— Я не буду делать глупостей. Сюзи, обними же меня.

Вот наконец-то этот долгожданный миг, Себастьян с самого начала подводил к нему всю игру.

Она подвинулась ближе, и ее пышный бюст коснулся его лба. На него упали золотистые пряди волос. Она прижимала голову мужа к груди, и он терся головой о ее грудь. Она взяла Себастьяна за подбородок и, подняв к себе его лицо, поцеловала мужа сперва в лоб, потом в губы. Поцелуй был долгим. Очень. Ван Вельде судорожно дернулся под одеялом. Слышно было их дыхание. «Если б я на телевидении изобразил любовь таким образом, со мной бы расплевались в два счета».

— Себастьян, Себастьян, — шептала женщина и, как котенок, терлась об его лицо, приоткрыв припухшие губы.

Врачи смущенно отвернулись. Робер тоже отвернулся к окну, профессиональное любопытство заглушила невыносимая, щемящая боль: он не мог смотреть на лицо этой женщины, — возвышенно-трогательное, порочное, красивое почти неземной красотой.

Когда он повернулся к ним, она стоя оправляла юбку. Как будто только что занималась любовью. Как же тут было винить Фреда, молодого, сильного!

Они вышли в коридор. Эгпарс, который шел последним, задержался в дверях и сказал:

— Так вы мне обещали, Ван Вельде. Вы ведь нам поможете вылечить вас?

Себастьян молчал. Крупные слезы катились из его мутных глаз.

— Я вас прошу пойти со мной, мадам Ван Вельде, — сказал главврач. — К сожалению, мы еще не все выяснили.

Они еле поспевали за Эгпарсом. В коридорах с каменными полами гулко отдавались их шаги. Сюзи семенила на высоких каблучках, стараясь не отставать от главврача. В кабинете, том самом, где накануне произошла стычка между Оливье и Хоотеном и как раз из-за Сюзи, никого не оказалось. Свет фонаря за окном выхватывал из темноты четко очерченный кусок кирпичной стены с белой каймой снега.

Эгпарс взял историю болезни Ван Вельде, снял очки и поднял на мадам Ван Вельде не защищенные теперь ничем глаза с красноватыми веками.