Дед обнял Анну за талию и увлек на середину зала, туда, где сверкал паркет и танцевали пары. Толпа расступилась перед ними. Анна пошла бы за ним на край света. Человек в пурпурно-красном плаще был одного с нею роста. Вот они закружились в вальсе, — и длинный раздувающийся плащ не мешал им, — она, слабая, покорная, с незрячими глазами, и ее необычный кавалер, поводивший плечами, подобно морякам всего мира, когда те танцуют где-нибудь под аккордеон.

Они кружились и кружились, словно заводные куклы. И эта картина дышала чистотой, а вместе с тем в ней чувствовался какой-то непонятный, скрытый вызов, казалось, неслыханное кощунство совершалось тут, на глазах у толпы.

— Маскарад, достойный кисти Джеймса Энсора, — сказал Оливье. — Прицепил бороду, дьявол, если б не борода, я бы сразу узнал его.

Но Роберу не хотелось выяснять, кого именно не узнал его друг.

А людям хотелось смеяться, веселиться, людям не хотелось быть серьезными! Они хлопали в ладоши в такт музыке, и пара кружилась все быстрей и быстрей. В круг вошли еще несколько танцующих, радость переливала через край, затопляла сверкающее кафе. Счастливая звезда вертелась на бешеном ходу, убегая от самой длинной ночи года, но ей, верно, суждено вертеться так вечно, ибо вряд ли взойдет когда-нибудь солнце.

— Вот потеха, сказал Фернан, подсаживаясь к ним, — вы не находите?

— Пожалуй, — ответил Робер, — если вам так угодно.

— А я не вижу тут ничего смешного, — отрезала Жюльетта.

Ее потрясло лицо Анны, которое вдруг так изменилось. Она поставила себя на место Анны, и на глазах у нее навернулись слезы.

— Это же Адриен, — не унимался патрон.

— Да, я знаю, Адриен Клюйтанс. Он, Клюйтанс, — повторил Оливье. — Вот так каждый в конце концов и находит своего Рождественского Деда, не сегодня, так завтра. Правда, Фернан?

— Робер, не пора ли домой, — сказала Жюльетта.

Робер приподнялся было, чтобы выйти из-за стола. Для него Счастливая звезда уже исчерпала себя, да и усталость брала свое.

— Нет, нет, — запротестовал Фернан. — Еще рано! Давайте по последней, от меня! За здоровье французского телевидения!

— И за Рождественского Деда, — добавил Робер невесело усмехнувшись.

— Адриен — актер из Гента, — пояснил Фернан, — он выступает с потрясающими номерами, в курзале Остенде, конечно. И частый гость у нас. Правда, он… чуточку того. — Фернан покрутил пальцем у виска.

— Знаю, — повторил Оливье. — Кстати, Фернан, когда у тебя появится желание сказать «прости» своему заведению, приходи работать к нам: у тебя есть подход к больным!

— Не хочу оставаться в долгу, доктор, и предлагаю тебе стать моим компаньоном!

Фернан подмигнул и, откупорив бутылку, наполнил бокалы пенистым шампанским.

Выпили. Шампанское оказалось чересчур сладким. Рождественский Дед и его подруга танцевали, тесно прижавшись друг к другу.

— Все равно она моя, — твердил парень, на чью собственность посягнули. — У, сука, Анна!

— Зато тебе не придется ее провожать, — успокоил парня Фернан. — Опять же ты не в накладе!

Оливье привстал и впился глазами в окно:

— Глядите-ка!

Все тоже поднялись, подошли поближе, вглядываясь в темноту за окном. Прильнули носами к холодному стеклу.

Против кафе у большущего «сомюа», с регистрационным знаком «Б», стояла женщина в плаще. Женщина — то была Сюзи — не сводила огромных глаз с освещенных окон кафе, за которыми мелькали тени. Обманчивые огни Звезды властно звали ее к себе, и она, пошатываясь, словно сомнамбула, неуверенной походкой нагих героинь Дельво направилась к дверям кабаре. Ступив на порог, она откинула назад свои длинные золотистые волосы и улыбнулась, будто освободилась наконец от пут.

Будто достигла гавани.

В кишении толпы она не заметила ни Оливье, ни Робера.

— Да, — сказал Робер задумчиво. — Прав ты, Оливье. В конце концов каждый попадает в свой рай, рай, каким он его себе представляет.

И уже за последней рюмкой, в последний раз провозгласив тост в честь рождества Христова, Оливье сообщил, что Адриен Клюйтанс, он же — Рождественский Дед, явившийся Счастливой звезде и здесь сейчас танцующий, три месяца назад покинул больницу Марьякерке. И если он и навещает иногда Фернана, то это потому, что находится пока под наблюдением врачей и один день в неделю проводит в открытом отделении у Эгпарса.

Лимонно-желтое зимнее солнце отлакировало всю Фландрию, и белый настил похрустывал под шинами «аронды».

Водоемы покрылись льдом, и деревья, окаймлявшие их, нарядились в ледяные кружева. Машина по автостраде въехала в Брюгге. Город, одетый в пурпур, подцвеченный молодым солнцем, был очень хорош собой. Вокзал остался справа, машина въезжала в Брейгельхоф.

Домино поручили заботам Лидии, не пожелавшей покинуть Марьякерке, — девочка не привыкла к ночному бдению и очень устала. Родители пообещали дочке, что Рождественский Дед придет к ней в. Париже, и та безоговорочно поверила. А Оливье, тот уже в восемь утра отправился на службу.

Навстречу им из черного автомобиля вышел большой, как бы весь устремленный ввысь, человек. Это был Санлек, боевой товарищ Робера. Все тот же Санлек, хотя минуло уже семнадцать лет, только что в гражданском платье. Истый фламандец, фландрский великан, длинноногий, с огромными ступнями, обутыми в добротные ботинки, и с лицом, как у примитивов, которое, раз увидевши, невозможно потом забыть. Солидный у основания, кверху он сужался, заканчиваясь птичьим черепом, тонувшим в шапке-ушанке, которая невыгодно оттеняла черты лица: слишком впалые щеки и виски, вислый нос, маленькие, глубоко посаженные глаза.

— Друэн! Друэн!

Человек воевавший скорее назовет вас по фамилии, чем по имени. Санлек протянул Друэну руку, а тот привычным жестом подал левую; правая в кожаной перчатке, отметил про себя Санлек. Он не знал о ранении Робера. В последний раз они виделись в Аглене Верхнем, — после эпизода с коровой Робера перевели в другое место, — Санлек служил в том же полку, что и Друэн, в чине младшего лейтенанта.

Стараясь скрыть смущение, Санлек затараторил:

— Привет, старина! Как я рад! Я получил твою записку. — Он повернулся к даме и любезно осклабился — Вы, конечно, согласитесь позавтракать со мной?

— Нет, нет, — запротестовал Робер. — Мы тут всего на два-три часа.

— Неисправим! Как всегда, одна нога здесь, другая — там. Между прочим, я тебя видел по телевизору, и не один раз.

Слева развертывалась панорама Брюгге, словно из часовника, чудесным образом сохранившегося до наших дней, с зубчатыми колокольнями, с домами из красного кирпича. Жюльетта накинула на голову капюшон, еще плотнее закуталась в пушистый мех, высунув наружу лишь хорошенький носик.

— А где же вода?

Пока что они видели только наполовину замерзшую речушку, жавшуюся к земляному валу, опоясывавшему Старый город, и один из затворов, где бился опаловый поток.

— Каналы на правой стороне, — пояснил Санлек. — Я думаю, будет лучше, если мы оставим машины здесь. Погода хорошая.

В небе кружила стая диких гусей, еще не решившихся отправиться в далекое путешествие, инстинктом они выверяли свои возможности и возможности этой зимы, прикидывали, сколь долгим окажется путь и сколь тихой гавань.

Они кричали прямо над их головами.

— Все-таки здесь приятнее, чем в Марьякерке, — заметила Жюльетта.

Робер не ответил, но признательно сжал ей локоть. Жюльетта повисла у него на руке и покорно пошла рядом.

Санлек бодро вышагивал своими огромными ножищами — с такими ногами только на охоту ходить.

— Нам здорово повезло! Время еще только десять, да к тому же — рождество, да погода стоит прохладная. Туристов будет немного. Туристы — проклятье для Брюгге!

Они шли вдоль стен какого-то угрюмого сооружения, напоминавшего Марьякерке, хотя воздвигнутого гораздо позднее. Охряно-красный цвет кирпича, более густой и теплый в затененных местах, резко контрастировал с белизной снега.