Еще не видя Оливье, Робер и Жюльетта уже услышали его голос, сильный и мужественный, хорошо поставленный, сочного тембра. Обращаясь к Бернару, он произносил слова несколько аффектированно, как в театре. Ему нравилось играть. Он постоянно кого-нибудь изображал, и это было довольно забавно. Но что скрывалось под маской?

— Что такое! — послышался недовольный возглас. — Уж не запах ли красной капусты оскорбляет мои ноздри!

— Да, доктор, — ответствовал мажордом, — из кухни тянет!

— Прекрасно! Ты можешь выбросить свою капусту на помойку! Капуста есть яд, презренный! Немедленно ступай на кухню и договорись обо всем с шеф-поваром. Надеюсь, мои друзья будут обслужены в соответствии с их рангом, а также и моим…

Оливье, словно вихрь, влетел в комнату, озарив всех улыбкой. Ясной улыбкой младенца. Он еще с порога охватил взглядом всю мизансцену: сиявший от радости Робер, белокурая Домино у огня, внимательно изучающая сигары фараона, Жюльетта, застрявшая в манто.

— О, я поспел вовремя, — воскликнул Оливье, изобразив на лице живейшую заинтересованность, — семейная сцена, не так ли?

Он подошел к Жюльетте, снял с нее пальто и заставил ее вернуться обратно.

— Уж не бунт ли это? Еще одна несчастная восстала?

Жюльетта не знала плакать ей или смеяться. Нервы у нее были натянуты до предела. А Оливье дурачился, как мальчишка: он пересыпал свою речь прибаутками и присказками, вставлял даже целые диалоги из романов-фельетонов, изрекал прописные истины в духе героев мелодрам.

— Итак, семейная сцена, и я имею честь быть ее причиной. Но, Жюльетта, вы не должны пилить своего мужа: я намерен показать вам необычайный спектакль. Любой дурак может отпраздновать рождество в Бо-де-Прованс или в каком-то там Межеве… — он проблеял слог «ме», — или в отеле «Вийетт»! Рождество на Капри! Рождество в Бая! Рождество на Занзибаре! Рождество в Риддике, в Антверпене! Рождество в хижине! Рождество у пигмеев! Рождество у папуасов! Рождество у предводителя племени Свиной Головы! Рождество среди представителей Вооруженных Сил! Все это отвратительно, потому как банально. Но отнюдь не любой дурак может отпраздновать рождество в сумасшедшем доме! И к тому же в Бельгии, — заключил он.

На лице Жюльетты мелькнула слабая смущенная улыбка. Она чувствовала себя беззащитной перед этим задором, жизнелюбием, стремительностью, и тем не менее что-то в ней противилось этому и гнало прочь хорошее настроение.

— Ну? Вот-вот. Улыбнитесь. Да улыбнитесь же! Берите пример с Домино. Подойди ко мне, будущее дитя улиц!

Домино, раскрыв объятия, бросилась к нему.

Он поднял ее и подбросил в воздухе. Девочка неудержимо хохотала.

— Домино! — укоризненно проговорила Жюльетта.

— Еще! — потребовала Домино.

— Вот как надо приветствовать своего дядю Оливье! Жюльетта, позаимствуйте у нее хотя бы малую толику! Молодые, проявляя прекрасную социальную приспособляемость, дают прекрасный урок своим предкам — трухлявым отцам и недостойным матерям, что и доказывают, каждый по-своему, мадемуазель Мину Друэ и мадемуазель Франсуаза Саган. Ты согласен, Робер?

Он опустил девочку на пол и повернулся к Роберу. Они обнялись. В Жюльетте что-то дрогнуло, она позавидовала их дружбе и этому порыву.

— Доктор, я приветствую вас, — произнес Робер давно задуманную фразу.

— Отныне мы — доктор, — сказал Оливье, употребив шутки ради множественное число, как это делают коронованные особы, говоря о себе, — дабы больные наши пребывали в добром здравии, дабы грехи наши, а они велики, были наказаны и дабы множилось, всеми правдами и неправдами, число друзей наших. Как доехали?

— Хорошо.

— А как с бензином? Я до последней минуты боялся, что ты его не достанешь.

— Да, сначала были всякие затруднения, но потом все уладилось; дирекция телевидения и префект помогли мне, а один промышленник достал талоны.

— Ты спасен. Здесь с бензином легко. Рад вас видеть. Сколько лет, сколько зим.

Он откинул голову назад — черноволосый, матовое, удлиненное лицо, лицо с картин Эль Греко, только гладко выбритое, огромные блестящие глаза и очень белые зубы, спереди редкие, — народная мудрость гласит, что это к счастью. Оливье слегка скосил глаза и потер руки, поднеся их к самому носу. Это был знак безмерной радости у Оливье Дю Руа. Жюльетта все еще как будто колебалась.

— Эй, мажордом! — прогремел Оливье. — Мажордом! Виски нам, мы пьем за дружбу!

Никто не ответил. Должно быть, Бернар был на кухне.

— А кстати, Бернар, он тоже?.. — спросил Робер.

— Разумеется. А ты как думал?

— Но он не опасен?

— Да нет, алкоголик. Он опасен только вне больницы.

— А! Ну ладно.

Это было слишком для Жюльетты. Так спокойно говорить о таких больных! Сопротивление ее было сломлено.

Оливье взял большие стаканы, на которых красовались мерилин монро — снаружи слегка одетые, а с внутренней стороны стекла — раздетые, — налил в стаканы виски и вышел за льдом. Послышался звон разбитого стекла, Оливье в сердцах выругался, а через некоторое время он появился снова, держа в руке консервную банку из-под горошка, где плавали кусочки льда.

— Вот, пожалуйста.

Робер добродушно посмеивался, разглядывая красотку на стакане.

— Ты знаешь, — он повернулся к Оливье, — я сейчас в Счастливой звезде подумал, что мерилиномания охватывает все более широкие слои населения, все без ума от этих «Мерилин». А теперь я вижу, что и медиков коснулась порча.

— Как! Ты знаком со Счастливой звездой! Узнаю друга! Какой нюх! Что ж, ты не терял времени зря! Фернан ничего для меня не передавал, хозяин бистро?

— Нет.

— Хороший парень. Сражался в Интернациональных бригадах.

— У меня к тебе поручение другого рода. Тебе звонили. Два раза. Насколько я мог понять — управляющий больницы…

— А, знаю. Это по поводу одного типа, который отравляет жизнь и нам и себе, правда, себе — не до конца. Из-за него я и не смог вас встретить… А этот, чертов изворотень! Мы еще увидим этого управляющего. Отвратительный врунишка, глупый и скользкий, как уж.

— И еще какая-то женщина, она искала некоего Фреда. Она мне показалась очень встревоженной. Больная?

— Да это Сюзи! Сестра в женском отделении. Действительно, больная. Правда, ее болезнь вполне излечима. Так-так-так.

— Я имею в виду Сюзи Ван Вельде.

— И я. Она искала Фреда?

— Да.

— Все никак не угомонится. Фред тоже ординатор. Он укатил в Остенде. Да бог с ней! Оставим эту, мягко выражаясь, жалкую клиническую шлюху с ее сердечными переживаниями и поговорим о серьезных вещах. Из-за этой макаки Фреда я и дежурю. Сейчас мы пообедаем с вами; Жюльетта, видите комнату напротив? Осмотрите ее, пожалуйста. Это будут ваши апартаменты. Там все приготовлено. Можете устраиваться, соответствующие указания даны.

Она все еще колебалась.

Оливье схватил кольт, подбросил его пару раз в воздухе, словно гангстер из боевика, и, прицелившись, выстрелил в медное чеканной работы блюдо, висевшее над дверью, прямо над Жюльеттой. Блюдо звякнуло, будто ударили в гонг. Оливье бросил револьвер Роберу, тот левой рукой на лету поймал его, тоже подбросил, как и Оливье, раз-другой в воздухе и, не целясь, выстрелил в то же самое блюдо, которое звякнуло во второй раз. Потом дунул в ствол и собрался спрятать во внутренний карман куртки.

— А у тебя рука не ослабла, — сказал Оливье. — Но только так стреляет пехтура.

— Заткнись, ты, Маркиз!

— Надеюсь, вы больше не будете играть в героев черной серии? — сказала Жюльетта. — Вам уже под сорок, не забывайте.

— Зачем отказываться от хороших привычек? — возразил Оливье. — Как! Вы все еще не в вечернем наряде? Жюльетта, вам ведь предстоит ужин с Маркизом!

У Оливье Дю Руа было много прозвищ. «Маркиз» — одно из них. А впрочем, Оливье действительно был маркизом. Его называли также «Великий врачеватель» из-за его увлечения экспериментальной психологией, предпоследнего увлечения, — эта кличка ему шла даже больше. Теперь же его звали просто «доктор». Это тоже было здорово, но, принимая во внимание сумбурную прошлую жизнь вышеозначенного Оливье, было трудно понять, звали ли его так в шутку или всерьез.