Робер любил эту песню. Он находил ее трогательной и немного меланхолической. Сама мелодия нравилась ему больше, чем слова, но тогда она не ассоциировалась у него с прошлым, с воспоминаниями об отце, это пришло позднее.

Романс о розах из Пикардии был единственной слабостью капитана, — опустив голову, он слушал. Бесконечно грустная, светлая улыбка озаряла его прекрасное правильное лицо с благородной линией полного подбородка, профилем, напоминавшим лицо римского проконсула — короткая стрижка еще более усиливала это сходство.

Бло де Рени первым заметил, что все притихли, чтобы не мешать ему предаваться воспоминаниям. Он стряхнул с себя оцепенение и сказал:

— Когда-нибудь я, возможно, объясню вам, почему мне так дорога эта мелодия.

Ван Вельде, безбожно фальшивя, замурлыкал припев. Ему, видимо, хотелось сделать приятное своему командиру и показать, что, мол, и он, простой солдат, тоже кое-что смыслит в музыке.

— «Когда распускаются розы»… Я эту пешню всю вам могу шпеть, от корки до корки!

— Покорно благодарю, — сказал Бло де Рени, — но только если хотите петь, пойте правильно. Или вовсе не пойте.

Ван Вельде смущенно умолк, но продолжал по инерции размахивать своими лапищами.

— Ван Вельде, а вы мне так и не сказали, какой подарок вы хотели бы получить к рождеству.

Ван Вельде замер, не осмеливаясь огласить заветное желание, но наконец решился:

— Мне бы хотелось новую поливалку.

Бреющий Полет, — прозвище ему дали лучше не придумаешь, — показал пальцем через плечо на ящики, с доверху набитыми автоматами, которые им недавно выдали, и испанскими карабинами, скорострельными, удобными в обращении, с легкими, полыми стальными прикладами.

— Да, у вас губа не дура, Ван Вельде! Увы, к моему великому сожалению, тут я бессилен вам помочь. Но… — Он, видимо, чувствовал, свою вину: зря он давеча, когда Ван Вельде коснулся дорогих сердцу капитана роз, так резко оборвал его. — Но — продолжал он, — может, вам понравится вот это? — Капитан поднялся.

Бреющий Полет проследил за ним взглядом. Бло подошел к вешалке в виде оленьих рогов, на которой висела его портупея с ремнем, и вытащил оттуда автоматический американский пистолет с обоймой в двадцать три пули. Из него можно было стрелять очередями или одиночными выстрелами — по желанию.

Ван Вельде стоял как громом пораженный.

Бло де Рени кинул ему пистолет, Ван Вельде поймал его на лету и стал зачарованно разглядывать.

— Предоставляю его в ваше полное распоряжение.

— О, гошподин капитан, ваш револьвер!

— Берите, берите, я только что получил точно такой же, и даже поновее. Но больше никогда не пойте Розы Пикардии.

Глаза Ван Вельде расширились от восторга, он обалдело глядел на подарок, словно мальчишка, который рассчитывал получить петрушку, а получил заводного коня. Он еще раз недоверчиво посмотрел на офицера, понял, что тот не шутит, и в упоении от счастья стал играть своей игрушкой.

— Эй, — окликнул его Шарли, — всех нас убивать ни к чему!

— Не беспокойся, — промурлыкал Кале, — бог знает, кого призвать к себе!

Бло де Рени часто выкидывал подобные штучки, и потому высшее начальство относилось к нему с тайным недоверием, зато подчиненные благоговели перед ним, хоть и проявляли свои чувства весьма сдержанно. Буржуазная демократия уже давно отправилась в путь, и понятие знатности рода утратило свой смысл, но некоторые поступки высоких родом, отмеченные печатью «истинного», врожденного аристократизма, очень импонировали людям. Однако Робера занимало сейчас другое. Мысли его были прозаичны, он думал о том, что война, в сентябре пустившая глубокие корни, сейчас притаилась в этой опасной игрушке, которую хозяин так неосмотрительно доверил внушающему опасения слуге.

— Вот уж потешусь, так потешусь, — простодушно признался Бреющий Полет, радуясь, как ребенок. — Премного вами благодарен, гошподин капитан…

Он уже собрался в обратную дорогу — на кухню, когда голос командира неожиданно остановил его. Ван Вельде обернулся — весь напряжение: не передумал ли капитан.

— Ты бы принес нам сыр-то, — сказал Бло де Рени.

Он снял пластинку, обтер ее носовым платком, положил в конверт, задрав кверху подбородок, покачал головой и вдруг выронил пластинку из рук, и она разбилась.

Офицеры переглянулись.

Ван Вельде тем временем вносил сыры.

Бло с отсутствующим выражением лица возвратился на свое место. Наступило неловкое молчание. Никто не мог понять, намеренно разбил он пластинку или нечаянно. И вдруг, словно то была издевка, мелодия зазвучала снова, далекая и неотчетливая, как галлюцинация.

Розы распускаются под небом Пикардии… — горланила солдатня.

Они столько раз ее слышали, что в конце концов признали своей. Сновавшие по комнатам подавальщики все время напевали эту песню, и люди, разместившиеся там, подхватили ее. Она как бы заново родилась и явилась всем в новом обличье: более ритмической, более народной и более радостной.

Капитан горестно усмехнулся, покоряясь судьбе и иронизируя над самим собой. Он хотел было подвинуть к столу свой стул, но тут затрещал телефон, допотопный полевой телефон из эбонита.

Робер, сидевший к нему ближе других, взглядом попросил у командира разрешения и снял трубку.

— Я Эмиль, я Эмиль, Эмиль. Говорит Эмиль, — взывал с другого конца провода мужской голос, принадлежавший, по всей видимости, уроженцу Лилля.

Слышимость была плохая, Робер заткнул пальцем другое ухо и вдруг всем своим существом он почувствовал близкую беду.

— Алло! Эмиль вызывает Сильвию. Эмиль вызывает Сильвию.

— Сильвия слушает.

Весь полк назывался «Эмиль», а батальон партизан «Сильвия». В штабе очень гордились такой находчивостью и не подозревали, что немцы придумали ту же хитрость и именовали себя «Хильдой», «Зигфридом», «Баварией». Штаб полковника спрашивал капитана. Бло де Рени осушил свой стакан и подошел к аппарату. Он слушал с элегантно-скучающим видом, подставляя огню, чадившему в камине, отчего в комнате стоял запах резины, то одну, то другую ногу в высоком сапоге. Несколько раз он перекладывал трубку из одной руки в другую. Лицо его оставалось бесстрастным.

— Слушаюсь, господин полковник, — произнес наконец Бло и стал по стойке смирно, словно полковник мог его видеть.

Он положил трубку на рычаг, поглядел, как играет огонь в камине, бросая на мрамор в прожилках то голубые тени, то оранжевые отсветы, пнул ногой разбитую пластинку, — осколки попали в огонь и зашипели, — и вернулся на свое место.

Позади него в камине потрескивал воск.

— Дорогой Шарли, — проговорил Бло, — придется нам обойтись без рождественской мессы. Похоже, немцам наплевать на нашу церемонность. Ничего не поделаешь — они дурно воспитаны. Штаб обеспокоен донесениями разведки, и ему немедленно нужны пленные.

— Вот так-то! — подытожил Кале.

Бло пропустил мимо ушей дерзкую реплику и продолжал:

— Итак, начало операции Мельхиор — в двадцать два часа ноль-ноль.

— А, с-скоты! — выругался Шарли.

Безумная Грета, Безумная Марго, в сапогах и каске, вооруженная до зубов, уже входила в темный салон супруги нотариуса Аглена Верхнего, где расколовшиеся на мелкие кусочки Розы Пикардии исходили черными слезами.

Проверив еще раз наличный состав своего отряда, капитан решил, что двенадцати человек будет достаточно.

В операции Мельхиор должны были участвовать две боевые группы. Но все подразделения, как партизанские, так и регулярные, отличались крайним худосочием. И не только потому, что по случаю рождества многие получили увольнительные, но также и потому, что еще раньше многих перебросили в другие места, — во фландрской дивизии это произвело настоящее опустошение; таким образом, в мае тысяча девятьсот сорокового года противнику противостояли лишь малосильные, не способные к длительному сопротивлению подразделения.