— Башибузук, — машинально добавил Фред.

Метж попыталась переменить тему разговора.

— Будьте снисходительны, Оливье, относитесь к нему как зодчий к своему творению. Помните? В Брюсселе…

Кретин! Людям приоткрылся новый мир, где иначе, чем прежде, выглядит таблица измерений; ч-человеку не х-ватало одного измерения, и человек нашел его; ему открылось «искривление пространства», он выработал общий для всех язык, ввел понятие циклической истории, создал науку о мозге. Но мосье волнует, сможет ли его папа-бургомистр финансировать роскошный бордель, предназначенный для патрицианок с комплексами, для этих кающихся шлюх. Боже мой, слов нет! Наша эпоха потрясает, трудно представить, что все это может быть, дважды два уже н-не четыре и до луны — рукой подать, и-и-и…

Слова не поспевали за мыслью, подстегиваемой вином.

— В-в наше время не бьют вслепую: теперь уже можно предугадать исход «игр», затеянных учеными, а те не лезут напролом. Человечество встревожено: не взъерепенится ли в конце концов планета и не лишится ли потомства род человеческий из-за кретинов, которые обращаются с атомом, как с биллиардным шаром, или — не будут ли дети рождаться сверхчеловеками и не перестанут ли в результате мутации совершенно быть похожими на нас… Мутация — приманка шлюх!.. И сможет ли сегодняшнее молодое поколение подчинить себе эти разыгравшиеся силы или они сомнут его. Люди мечтают добраться до звезд, а мосье в это время уволакивает мой мотоцикл, чтобы смотаться от своей сучки, которая по недоразумению приняла этого недоноска за взрослого самца! И это мужчина? Проститутка! Больше даже, чем отделанная им сестрица…

— О, Оливье! — запротестовала Метж.

Фред вскочил. Его коллега слишком много себе позволял.

— Хватит! Ты — блестящий ум, Дю Руа, но, боюсь, тебе придется доживать здесь свои дни, и не в должности главврача!

— Слава богу, — облегченно вздохнул Оливье, — наконец-то заговорил мужчина.

Его руку, сжатую в кулак, вдруг повело вверх, и он ударил Фреда под подбородок.

Парня отбросило назад, он рухнул на посудный шкаф. Все произошло молниеносно, вид комнаты сразу изменился: опрокинутый стол напоминал пьяные пиршества с кровавыми драками. Оливье, обезумевший, уже сидел на Фреде и подбирался к его горлу, внезапно его словно что-то толкнуло, он отпустил Фреда, с отчаянием взглянул на свою руку, и Робер понял, что Оливье уже когда-то так делал.

Он схватил Оливье за кисть, тот не сопротивлялся.

— Эти молодые подонки вызывают во мне тошноту, — прошептал Оливье. — Разве можно сделать жизнь чистой, когда существуют такие скоты.

Фред ошалело смотрел на своего старшего коллегу. Он не понимал, отчего тот выходит из себя. Отчего он выговаривает ему, почему злится, почему набросился на него с кулаками, да еще использовав прием профессионального бандита.

Он поскреб в затылке.

— Да-а, — протянул Оливье, уже совсем тихо и неожиданно печально, — вот тебе типичный представитель той самой мелкой буржуазии, что верит лишь в социальное страхование, в холодильник, ведет размеренную жизнь, живет в стандартных домиках, смотрит телевизор и развлекается с горничной. Наша тревога понятна, Робер, — их ведь много. А этот, малыш-то наш, он уже сейчас прикидывает, каков будет доход от консультаций, каково приданое жены, а лет через десять он будет страдать печенью и лечиться в Больдофлорин. И он, конечно, мечтает о двойном подбородке, как у всякого уважающего себя бельгийского буржуа. Мы в двадцать лет считали, что оставили буржуйчиков далеко позади себя. Но они рядом, и мы плетемся у них в хвосте. И они молоды! Молоды! Паршивцы!

Наступило молчание, тяжелое тяжестью противоречий, в которые безнадежно уперся мир.

Раздался телефонный звонок.

Фред хотел было подойти, но Оливье опередил его, и тот остановился на полпути.

Оливье сказал всего два слова: «Да, мосье», — и повесил трубку.

Потом повернулся к Роберу.

— Эгпарс просит меня пойти посмотреть Ван Вельде.

— Мне можно с тобой? — спросил Робер.

— Да.

— Наверное, я бы тоже мог пойти, — предложил Фред.

В его словах чувствовалось огромное желание услужить, порыв души растерянного и опечаленного мальчишки. Из-за спины Фреда выглядывала одна из сомнамбул, она загадочно улыбалась, обнаженная, написанная художником в натуральную величину. Контраст между плоскостным рисунком и рельефно выступавшей на его фоне фигурой взъерошенного молодого человека неожиданным для всех образом раскрыл смысл символики художника. Это же богиня древних Изида встала во весь свой рост за спиной юности, в недоумении взирающей на Человека, представшего ей во всей его непостижимости. Это Изида Жерара де Нерваля, предшественница западной Марии, Изида, наконец-то увиденная и разгаданная, богиня этих непонятных мест, неизменная богиня бытия и небытия. Фред стоял поникший, не подозревая, что существует это извечное сходство между юностью и сфинксом. Он напоминал нокаутированного боксера. Но не было больше ни злобы, ни недовольства. Может быть, только сожаление.

— Нет уж, уволь, — сказал Оливье, окончательно протрезвившись. — Как-нибудь без тебя обойдемся. Иди ложись спать. А вообще все это похоже на цирк, хорошо, что не на театр ужасов.

Выглядывавший из своего укрытия Ван Вельде все больше казался похожим на зверька, ощерившего зубы для укуса.

Именно таким было первое впечатление Робера. Агрессивный из страха, — эта мысль, как молния, пронзила его.

Эгпарс попытался возобновить беседу; с каждым его визитом «дело» Ван Вельде, обвиняемого в отклонениях от норм психического поведения, становилось все пухлее и превращалось в нескончаемый роман-поток. Три рода занятий человека могут составить конкуренцию профессии романиста: они представлены врачом, нотариусом и полицейским. Эгпарс вел к развязке одновременно четыре сотни романов.

— Я пригласил мадам Ван Вельде, — сказал главврач. — Правда, я не сразу на это решился. Мне не хочется, чтобы ее супруг отдал богу душу.

— Вы боитесь коллапса? — спросил Оливье.

— Да, — ответил Эгпарс. — Сердце может не выдержать.

Он мягко приступил к «осаде» больного.

— Я вижу, мосье Ван Вельде, мы вам сегодня не нравимся. Но тем не менее обещайте мне быть умницей, когда придет ваша жена, иначе я не позволю ей навещать вас. Договорились?

По лицу больного прошла тень.

— Да, дохтор, я буду тише воды, ниже травы, — осклабился Ван Вельде.

— Вам сейчас гораздо лучше, и выглядите вы совсем недурно; хорошо побриты. — Понизив голос Эгпарс сказал спутникам — Ван Вельде сегодня капризен. Узнал, что должна прийти жена, и теперь не находит себе места.

— Ведь что натворила, подлюга.

— Он уже и ел хорошо, с аппетитом, и даже закурил, а теперь от всего отказывается. Капризное дитя, да и только! Правда, этому дитяти сорок лет.

В коридоре послышались какие-то голоса, потом робкий, стук в дверь, и кто-то ободряюще сказал: «Да вы стучите сильнее, мадам Ван Вельде», — и снова стук в дверь — раз, другой.

— Войдите.

Ван Вельде подался вперед, бледный, с расширенными зрачками, он впился глазами в дверь. Сюзи вошла. Нерешительно остановилась в дверях. Ладная бабенка, возбуждающая желание, хотя и «пользованная», как выразился Оливье. Она взглянула на Ван Вельде, потом на главврача, Оливье, Робера и снова перевела взгляд на экс-супруга.

— Как же так? — тихо сказала она ему. — Как же это?

У Ван Вельде вырвался жест, означавший одновременно и покорность судьбе, и его растерянность перед ней.

Сюзи пожала плечами, не спеша подошла к нему, остановилась у кровати.

— Нет, это безумие, безумие!

Она выглядела моложе него и была «сделана» в соответствии с требованиями моды простонародья: светлые волосы, кудряшками лежащие на лбу и волнами ниспадающие на плечи, густо намазанный рот, вылезающие из корсажа груди.

Оливье протянул ей стул. Сюзи присела на краешек, как в гостях. Она втянула носом воздух, не разжимая губ, и ее пышная грудь заколыхалась. Виновата была она, она, но у Ван Вельде был вид нашкодившего подростка, глубоко опечаленного своим проступком.