– Может, охотники к вам заходят? Или ещё кто-нибудь. Старатели например… Бродяги? – подозрительно прищурившись, проявил свою ментовскую сущность Фролов. – Гости часто бывают?

– Бывают, – охотно согласился Пимыч. – Да тока так редко, что почитай совсем не бывают. Давеча… лет пять уж назад… из леспромхоза начальство какое-то наезжало. На вездеходе. Посмотрели, как я тут обитаю, грамоту почётную за безупречную службу вручили, завалили сохатого и уехали. С тех пор, дай бог памяти… окромя вас и не было никого!

– А вы что ж, один проживаете? – буравя взглядом егеря, допытывался милиционер.

– А што! – беззаботно отозвался хозяин. – У меня лошадка есть, «Буран» – моциклет специальный, по снегу ездить. Два раза в году в райцентр наведываюсь – зарплату да пенсию получить. Харчи беру, припасы для ружьишка, чаю, курева, мучицы мешок, бензина для моциклета. Мне и хватает. Да ещё для Лешего овсеца… Тем и сыты.

– Какого Лешего? – насторожился милиционер.

– Да меринка моего! А кобель, Валетка, – указал егерь на крутившуюся у стола лайку, – с охоты питается. Каку дичь для меня скрадёт – то и полопает! А вы, робяты, извиняйте за любопытство, пошто здесь шландаете? По обличью – так не промысловики вроде…

– Охотники-любители, – опередив товарищей, чтоб не сболтнули лишнего, ответил Фролов. – Пошли по уток, да вот… заплутались.

– Бывает, – сочувственно кивнул Пимыч. – Тайга – дело сурьёзное. Тут недолго и до беды… Ну, а раз обошлось, давайте ещё по стаканчику. Для сугрева и поднятия сил!

Разморенный едой и выпивкой Богомолов вспомнил, что он всё-таки писатель, какой-никакой, а инженер человеческих душ, призванный изучать типажи людские, а потому повернул разговор на лирическую стезю:

– Так вы что ж, Пётр Пименович, один-одинёшенек, без супруги, здесь проживаете?

– Была баба, – отмахнулся хозяин, – да сбежала. Скушно ей, вишь ли, в моей глухомани… И дочурку забрала. А и шут с ними. По хозяйству я и сам, без баб, управлюсь.

– Охотитесь? – подключился к разговору Студейкин.

– Конечно! – радостно согласился егерь. – Нешто без охоты тут проживёшь? Мясца надоть, не без этого. Пушнина опять же… Промышляю по мелочи. Белка, куница, горностай. Бывает, и соболька подстрелю…

– В глаз бьёте? – восхищённый заранее, уточник журналист.

– А то куда ж? Не в задницу ж! – добродушно хохотнул Пимыч. А потом поднялся из-за стола, предложил:

– Вы, робяты, отдыхайте, ешьте да пейте. А завтра я вас на Большую землю сведу. Без меня вам отседа сроду не выбраться. Здесь кругом сплошные болота. Диву даюсь – как живыми до меня добрались?

Сославшись на хозяйственную надобность, егерь вышел из горницы, и в маленькое, грязным стеклом покрытое оконце было видно, как отправился он в сараюшку рубленую и скрылся из глаз, прикрыв за собой дверку.

Фролов, оторвавшись от окна, повернул посерьёзневшее разом лицо к попутчикам:

– Ох, не прост этот лесовик, чую, не прост. Не зря он здесь, в болотах, сидит…

– А по-моему, чудный мужик, – возразил Богомолов. – Естественный во всех проявлениях. О таких, как он, книги надо писать…

– Да погоди ты с книгами! – поморщился с досадой милиционер. – Посоображай лучше, чего ему в этом гиблом месте делать? Здесь от одного гнуса, не говоря уже об одиночестве, с ума сойдёшь. Что, нельзя было заимку подальше от гнилой топи поставить? У них, таёжных егерей, участки в тайге ого-го! На любом целое государство европейское разместиться может. Вот и выбрал бы, где посуше да к людям поближе. Так нет, в самую глухомань, в болото залез…

Вернулся хозяин с охапкой больших шкур – медвежьей, волчьей, лосиной.

– Я вам, робяты, уж извиняйте, на полу постелю. Мех чистый, проветренный. У меня и одеяла найдутся…

Застелив шкурами пространство в углу хаты, он предложил радушно:

– Лягайте. Чать, намаялись-то по дороге…

Фролов с Богомоловым, не раздеваясь, дружно свалились спать. А подзарядившийся калориями Студейкин, благо что вечереть лишь начинало, вышел вслед за егерем по двор. И несмотря на запрет капитана, принялся выспрашивать осторожно:

– А что, Пётр Пименович, не встречали ли вы, часом, в здешних краях кого-нибудь… необычного?

Оглаживающий щёткой смирного каурого меринка егерь оглянулся через плечо удивлённо:

– Зверя, што ль?

– Ну как бы поточнее выразиться… не совсем зверя. А, скажем так, некое существо в человеческом обличье…

– Это вы про лешего? Так я вам прямо скажу: нету его. Бабьи сказки!

– Хороший у вас конёк, – зашёл с другого бока к волнующей его теме журналист. – Упитанный. Это я вам как бывший ветврач ответственно заявляю… Животных я, Пётр Пименович, люблю, прямо-таки обожаю. Изучаю их с научной целью, в газетах про них пишу…

– А чё про него писать? Мерин – он и есть мерин, – стоя спиной к журналисту, не поддержал разговор егерь.

– Я не о домашних животных пишу, – доверительно наклонившись к нему, сообщил Студейкин. – А о неизвестных науке. В некоторых изданиях, рассказывающих о вашем крае, упоминаются странные… существа. – И потом огорошил вопросом: – Вам, Пётр Пименович, снежного человека… ну, вроде неандертальца, в здешних местах не доводилось встречать?

Егерь вдруг приметно вздрогнул, ещё более оборотился к журналисту спиной, скрывая лицо, и быстро-быстро зачастил щёткой по боку меринка: ширк-ширк-ширк… И ответил напряжённо, неискренне:

– Никого, гражданин учёный, я здесь не встречал. Ни диких людей, ни обнаковенных… Говорю же, приезжали лет пять назад из леспромхоза… лося завалили… Так у них лицензия на отстрел была…

Сконфуженный явным нежеланием егеря поддерживать разговор Студейкин пробормотал виновато:

– Что ж… Извините… Я просто так, и чистого научного интереса, полюбопытствовал…

И отошёл, обескураженный переменой, произошедшей со словоохотливым добряком – хозяином заимки.

Выйдя за пределы огорожённого плетнём двора, он принялся бродить вокруг заимки, не удаляясь, впрочем, далее десятка шагов: уже смеркалось, а тайга и болота были совсем рядом. Не ровен час, ещё заблудишься на ночь глядя…

Движимый праздным любопытством, журналист обошёл хозяйственные пристройки – бревенчатый сарайчик, конюшню для меринка, баньку, пару стожков сена, и оказался на задах избы. Здесь, судя по свежевскопанным грядкам, грудам пожухлой картофельной ботвы, у егеря был огород. Он тянулся метров на сто, к самому болоту, которое сейчас парило, клубилось туманом и выглядело в накатившихся сумерках особенно зловещим.

Неожиданно, бросив взгляд под ноги, Студейкин застыл, будто поражённый разрядом молнии. На одной из вскопанных гряд он увидел отчётливый отпечаток человеческой ступни. А рядом – ещё один. Цепочка следов тянулась от болота к избе. Журналиста поразило даже не то, что прошедший здесь человек был бос. А то, что, если перевести отпечатки его полуметровых стоп на размер обуви, то, наверное, выйдет шестидесятый какой-нибудь, никак не меньше!

Поскольку ноги у егеря, как заметил ранее журналист, были вполне нормальные, не более сорок третьего размера, следы принадлежали неизвестному великану, который вышел босиком из болота, подошёл к избушке, а может быть, и вошёл в неё.

Поёжившись, Студейкин отправился в дом. Его вдруг охватил безотчётный страх, даже ужас. Ни словом ни обмолвившись о случившемся ни с хозяином, ни с попутчиками, он лёг на краешек медвежьей шкуры возле Богомолова, сунул под голову какой-то брошенный на пол егерем специально для гостей тюфяк и, несмотря на крайнее смятение от увиденного только что, почти мгновенно уснул.

Утром Пётр Пименович был опять радушен и хлебосолен. На завтрак он приготовил гостям наваристую похлёбку из дикой утки, вяленую рыбу, миску солёных грибов, приправленных местной духмяной травкой, крепкий чай из пыхтящего паром латунного самовара.

– Я здесь без электричества, телевизоров всяких живу, – ворковал он, потчуя путников. – Даже не знаю, к примеру, кто вместо Путина президентом России стал. Да мне, ваще-то, и один хрен. Я и при Брежневе, и при Ельцине зверя промышлял. Счас даже легше стало – отчётов меньше. А еда… Как при коммунистах с огорода и тайги кормился, так и при нынешних… как их назвать-то?.. демократах, што ли?