– Проходите, садитесь. Так вы, значит, проводник будете? – суетился Студейкин.

– Я проводник, – гордо вскинув голову, отрекомендовался вошедший и, решительно хлопая отворотами бродней, протопал к столу. Сбросив с плеча ружьё, прислонил его стволами вверх к стене. Бережно снял шляпу и передал её склонившемуся над ним угодливо Богомолову. Расстегнул на груди телогрейку, утёр драным рукавом потный лоб. – Жарко, однако. Чай кушать нада!

– Чаю, к сожалению, нет, – пристраивая шляпу гостя, за неимением вешалки, на телевизоре, посетовал журналист, зато писатель нашёлся мгновенно: – А самогоночка есть! На кедровых орешках. Не желаете откушать за компанию с нами?

– Желаю, – степенно согласился проводник.

– Вот, сальцем закусите, – подавая ему щедро наполненную до краёв стопку, потчевал Богомолов. – Вам как, вера свининку употреблять дозволяет?

– Православные мы, – пояснил чинно гость и, обтерев ладони о чёрные волосы на макушке, слегка тронутые сединой и слипшиеся от пота, принял осторожно стаканчик. Держа его обеими руками перед собой, кивнул поочерёдно хозяевам стола: – Знакомы будем. Узун Булак моя зовут.

Журналист и писатель, улыбаясь заискивающе, потянулись к нему стопками, представились в свою очередь.

Проводник, стараясь не пролить ни капли, вылил самогонку в рот, шевеля острым кадыком на невыбритой шее: глок-глок-глок…

Богомолов подмигнул Студейкину заговорщически: вот, мол, на ловца и зверь бежит, а потом обратился уважительно к гостю:

– А вы, э-э… товарищ Булак, из местных охотников будете?

Гость пошарил на поясе, извлёк из кожаного чехла нож с длинным и острым лезвием, насадил на него кусочек сала, отправил в рот, пожевал. Икнув громко, изрёк:

– Охотник я. И отец охотник, и дедушка. Тунгусы – все охотники, однако.

– И… в Гиблую падь готовы с нами идти? – замирая, поинтересовался Студейкин.

– Готов. Гиблая падь знаю. Ходил туда, – коротко согласился проводник.

– А как же болота? Топи непроходимые? – опасливо спросил писатель.

– Есть, однако, болота, – подтвердил Узун Булак. – Совсем тиха пойдём. Деньга платишь? – ткнул он вдруг указательным пальцем в грудь журналисту.

– Платишь, – невольно подражая манере разговора проводника, с готовностью кивнул Александр Яковлевич. – Пятьсот рублей даю.

– Тыща! – категорически возразил гость.

– По рукам! – легко согласился Студейкин.

Проводник удовлетворённо кивнул, почмокал губами. Потом указал на пластиковую полторашку:

– Налей.

Богомолов споро наполнил стопки. Узун Булак выпил, не чокаясь, утёр губы тыльной стороной ладони.

– Огненная вода – хорошо. – Поднявшись из-за стола, предупредил: – Завтра тайга пойдём. Когда солнце проснётся. Собирайтесь. Сам за вами зайду.

И, прихватив шляпу и ружьё вышел, не попрощавшись.

Студейкин посмотрел ему вслед, покачал головой:

– Странный какой-то.

– Да ладно тебе, – успокоил коллегу писатель. – Тунгус – он и есть тунгус. Твоя моя не понимай. Абориген, одним словом. Но тайгу знает. И в Гиблую падь нас отведёт. Так что давайте, Александр Яковлевич, в дальнюю дорогу готовиться. А я в сельмаг сгоняю. Топорик там присмотрел. Опять же котелок походный надо купить, чтоб на костре пищу готовить.

– Я с вами! – возбуждённо выскочил из-за стола журналист. – Посмотрю, что ещё из провианта с собой захватить. Всё-таки в тайгу идём, на поиск непознанного!

Едва рассвело, троица покинула ещё тихое по-ночному село. Сразу за околицей, после короткой череды выгороженных кривыми плетнями огородов, стожков сена, россыпью белеющих зыбко стволами берёзок начиналась тайга. Сперва прореженная местными жителями, с торчащими тут и там пнями, расчищенная от валежника, прибранного на растопку, она с каждым шагом путников густела всё больше, вздымалась ввысь, а влажная от утренней росы тропинка вилась меж высоких прямых, как корабельные мачты, сосен, уводила в самую чащу.

Впереди, хлопая подвернутыми голенищами бродней, шагал решительно проводник Узун Булак. На плече его болталось ружье, спина горбилась под объёмистым рюкзаком, набитым провизией – банками с говяжьей и свиной тушёнкой, гречневой кашей, шпротным паштетом, прочей консервированной снедью, оказавшейся в ассортименте сельского магазинчика. Такую же тяжёлую поклажу волокли бредущие следом писатель и журналист. Кроме того, Богомолов тащил одноствольную, тронутую ржавчиной берданку тридцать второго калибра, выменянную вместе с горстью патронов на полторашку самогона у местного пьяницы, а Студейкин – телескопическую удочку, напоминавшую в сложенном виде милицейскую резиновую дубинку. Запас продовольствия в пути путешественники намеревались пополнять за счёт охоты и рыболовства.

Ещё на старте тунгус отмахнулся презрительно от предложенной ему Студейкиным карты, упакованной для лучшей сохранности в полиэтиленовый файл, и шёл, руководствуясь, как уважительно считали спутники, исключительно врождённым инстинктом потомственного охотника да только ему ведомыми ориентирами, безошибочно сворачивая то вправо, то влево на развилках тропы.

Через три часа бодрой ходьбы протоптанная кем-то в тайге тропка нырнула сперва под поваленный ствол вековой, поросшей мхом ели, потом упёрлась в непролазную чащу и растворилась бесследно в ней, будто в песок ушла.

Кряхтя и чертыхаясь, путники преодолели завал, продрались сквозь переплетение густого и крепкого, вроде колючей проволоки, кустарника, погрузились с головой в заросли трёхметровой, особо злобной в конце лета крапивы, и неожиданно оказались на берегу неширокой таёжной речушки. Её чёрную, с маслянистым блеском поверхность покрывали жёлтые поплавки кувшинок, а с травянистого берега, словно пловцы, повинуясь выстрелу стартового пистолета, разом плюхнулись в воду, широко расставив в полёте задние лапки, несколько крупных лягушек.

Студейкин стянул с головы вязаную шапочку, утёр ею мокрое от пота лицо, недоуменно осмотрелся вокруг.

– Послушайте, любезный! – обратился он к проводнику. – По карте здесь никакой реки быть не должно. Вы уверены, что ведёте нас в Гиблую падь? А река обозначена на карте западнее. И компас указывает, что мы всё время придерживались в пути западного направления, а нам надо держаться севернее!

Узун Булак сбросил с плеч тяжёлую поклажу, развёл возмущённо руками:

– Однако, не кричи, турист! Что твоя карта? Бумажка! А тайга – она живой. И речка где хочет, там и течёт. И твой бумажка, ха-ха, не слушает!

– Нет, я не понимаю, – кипел возмущением журналист, а проводник вдруг шлёпнулся на землю, сбросил бродни, откинулся спиной на траву и, водрузив ноги в шерстяных, грубой вязки носках на рюкзак, объявил:

– Однако, привал!

Богомолов, со стоном освободившись от груза, с готовностью опустился рядом. И, потирая натруженные плечи, вздохнул мечтательно:

– Выпить бы…

– Нет, давайте всё-таки разберёмся! – неугомонный Студейкин расстегнул клапан рюкзака, достал карту. Вынув её из полиэтилена, разложил на траве. В центр поставил компас, совместил качнувшуюся стрелку с севером и, глядя то на неё, то на карту, принялся тыкать пальцем по сторонам света. – Там – север, позади нас восток. А это, – кивнул он на речку, – запад. Вот здесь, – провёл он ладонью по карте, – река Чага, приток Вии. В неё мы и упёрлись. И теперь, чтобы попасть в Гиблую падь, нам надо идти направо, вдоль реки…

– Слава богу, что в воду лезть не придётся, – заметил удовлетворённо писатель, – а то я плавать… не очень-то…

– Выходит, вы нас не в ту сторону вели, товарищ Узун Булак? – встал в позу обличителя, подбоченясь, перед проводником Студейкин.

– Сам ты Узун, – неожиданно раздражённо ответил тот и рывком сел. – Раз хорошо в карте разбираешься, так сам нас и веди. А то я что-то в этом лесу долбаном совсем заплутался…

– Так вы… Вы не охотник? Не тунгус? – изумился Богомолов.

– Сам ты тунгус! – обиделся проводник. Потом сунул руку за пазуху, пошарил там и, достав пистолет, повёл стволом поочерёдно на журналиста и писателя. – Колитесь, ребята, по-хорошему, где золотишко затарено? И кто вас, городских дураков, за ним в эту таёжную глухомань отрядил?