Эдуард Аркадьевич искренне считал, что, как герой антисоциалистической революции с большим диссидентским стажем, он вправе рассчитывать на совсем другое, более бережное, отношение к себе.

С негодованием он оставить чиновничью службу, но вскоре обнаружил, что жить ему решительно не на что. К счастью, тут-то и выяснилось, что «демократ» в России – это не только убеждения, но и профессия. О нём не забыли, привлекли к набиравшему силы на западные гранты правозащитному движению, назначили стипендию от одного из международных фондов, которой вполне хватало на безбедную провинциальную жизнь. Однако кое-какие служебные обязанности на волонтёра Марципанова всё-таки возложили…

Эдуард Аркадьевич со вздохом раздавил в пепельнице душистую сигаретку. Не зря, ох, не зря вспомнилась ему сегодня революционная молодость! Вновь повеяло холодком в российской политике, вновь стала набирать мощь государственная машина, и давние коллеги по муниципальной службе в последние годы начали посматривать на правозащитника уже без прежнего почтения, с лёгким налётом презрительной вежливости. Прокатились первые аресты инакомыслящих. Молодых бузотёров пока, нацболов-лимоновцев, но со временем, того и гляди, доберутся и до убелённых сединами либералов… Но надо было жить, невзирая на грозящие опасности, бороться…

Отогнав неприятные мысли, Марципанов продолжил составление письма, щёлкая ловко пальцами по клавиатуре полученного по соровской программе компьютера.

«…Таким образом считаю жалобу гражданина Злобина М. К., приговорённого к пожизненному заключению, вполне обоснованной. Тот факт, что приговор ему вынесен за убийство восьми человек, не может служить оправданием для администрации тюрьмы, нарушающей права осуждённого. Так, узник справедливо ставит вопрос о том, что постельные принадлежности выдаются в камеру плохо проглаженными, от простыней пахнет сыростью. Перьевая подушка уже стандартных размеров, утверждённых правилами внутреннего распорядка мест лишения свободы. К тому же изготовлена она с применением грубого пера, остистое основание которого прокалывает наперник и наволочку, что может привести к серьёзной травме осуждённого. Пища подаётся недостаточно горячей, в мясе порой присутствуют кости, проглатывание которых способно перекрыть дыхательное горло с последующим удушением. Порционное сливочное масло такого низкого качества, что крошится при намазывании на хлеб. Всё вышеперечисленное неопровержимо доказывает, что заключённые в российских тюрьмах содержатся в бесчеловечных условиях, подвергаются систематическим пыткам, на что неоднократно указывали правозащитники в своих обращениях к лидерам мирового сообщества…»

Плавный ход мысли Марципанова прервал заверещавший пронзительно телефон. Эдуард Аркадьевич терпеть не мог таких вот внезапных звонков. Они бесцеремонно врывались в тишину его кабинета, безжалостно гася творческую фантазию, привносили в размеренную жизнь беспокойство и, что хуже всего, заставляли порой напрягаться, работать.

С ненавистью глядя на аппарат, правозащитник снял трубку, осторожно, словно раскалённую добела, поднёс к уху, держа на некотором отдалении и с робкой надеждой, что звонящий ошибся номером, выдохнул приглушённо:

– Алё?

– Гражданин Марципанов? – деловито осведомились на другом конце провода.

– Э-э… да-а, – промямлил Эдуард Аркадьевич, обескураженный тем, что звонили всё-таки ему, а ещё более того обращением – гражданин. Это слово отчётливо пахло воловьей кожей скрипучей портупеи с тяжёлой кобурой, надраенными гуталином до яростного блеска хромовыми сапогами, и непременно должно было сочетаться с казённо-вежливой фразой: «Пройдёмтесь». Со всеми вытекающими в конце пути последствиями…

– Слушаю вас, товарищ, – подобострастно подтвердил Марципанов, собравшись духом.

– Вас беспокоят из управления ФСБ, – будничным тоном, будто звонил из прачечной, отрекомендовался голос в телефонной трубке. – Вы сможете подойти к нам часиков… эдак к двенадцати?

– З-зачем? – обмирая от страха, пролепетал Эдуард Аркадьевич.

– По интересующему вас делу, – строго и скупо, как и следовало выражаться чекистам, пояснил звонивший.

– С-с… вещами? – свистящим шёпотом уточнил правозащитник.

– Что вы! – явственно ухмыльнулись на том конце провода. – Мы долго вас не задержим. В приёмной обратитесь к дежурному офицеру – на вас уже выписан пропуск.

«А выпуск?!» – чуть не ляпнул было Марципанов, но уже послышались отрывисто-короткие, словно лай конвойной собаки, гудки.

Минуту-другую Эдуард Аркадьевич окаменело сидел в кресле, сжимая потной рукой телефонную трубку и тупо взирая на экран монитора с набранной четырнадцатым кеглем квартальной справкой о ситуации с правами человека в крае. Потом отключил компьютер.

– Допрыгался, гад? – с ненавистью сказал он своему отражению в почерневшем экране. – Довыпендривался? Правозащитник хренов. Давно надо было на Запад свалить. В чеченскую кампанию, например. Получил бы тогда, вгорячах, статус политического беженца как защитник повстанцев и в хрен бы теперь не дул! А сейчас загребут в каталажку, пришьют политический экстремизм, а то и шпионаж, – и на нары!

Впрочем, ещё не всё потеряно. Если принять превентивные меры…

– Это вам не тридцать седьмой год, товарищи чекисты! – громко проговорил он, включая компьютер. И если в кабинете федералы установили прослушивающее устройство… Что ж, пусть слушают! Его мужественный голос способен прорваться и сквозь застенки гэбистов!

Пальцы Марципанова стремительно запорхали по клавиатуре: «Всем, всем, всем! Арестован известный российский правозащитник Эдуард Марципанов! Карательная машина полицейского государства набирает обороты! Российские спецслужбы, не считаясь с законом, хотят задушить молодую постсоветскую демократию ежовыми рукавицами! Все те, кому дороги основополагающие принципы свободы, должны единым сплочённым строем выступить против антидемократического режима! Свободу Эдуарду Марципанову!»

Присовокупив к данному тексту ещё абзац, в котором обратил внимание западного сообщества на ещё один вопиющий пример нарушения прав человека в России, Эдуард Аркадьевич открыл электронную почту и принялся рассылать экстренное сообщение о зверствах ФСБ по всем известным ему адресам. До назначенного времени визита в Федеральную службу безопасности оставалось чуть меньше часа.

В приёмной хорошо известного диссидентам ещё с советских времен здания краевого управления госбезопасности Марципанова встретили на удивление приветливо. Сидевший за стеклянной конторкой улыбчивый лейтенант, заглянув в паспорт правозащитника, вложил меж его страничек пропуск и куда-то позвонил, ткнув кнопочку на обширном пульте перед собой. Через пару минут в вестибюль, украшенный бронзовой скульптурой Феликса Дзержинского, вошёл совсем не похожий на карающий меч закона седовласый человек средних лет в гражданском костюме и с заметно выпирающим брюшком.

– Эдуард Аркадьевич? – вежливо осведомился он и произнёс-таки сакраментальное «пройдёмте».

Стараясь держаться гордо и независимо, правозащитник прошествовал следом по устланному ковровой дорожкой коридору мимо ряда дверей без табличек. Несмотря на страх, он чувствовал и закипающую исподволь радость в груди. Ведь если ему удастся вырваться рано или поздно из рук чекистов, политическое убежище в любой западноевропейской стране у него, считай, в кармане! Да и кому должно предоставлять демократическое сообщество пожизненный бесплатный пансион, как не узнику совести, жертве тоталитаризма?

Провожатый распахнул одну из безликих дверей и радушно пригласил Марципанова во вполне светски обставленный кабинет с непременным монитором на столе, несколькими телефонами и вольнодумными портретами в рамках по стенам – Владимира Высоцкого, Василия Шукшина и Владимира Путина в борцовском кимоно.

– Присаживайтесь! – кивнул гостю на кресло напротив стола чекист и пошутил весьма кровожадно: – Садиться мы, как правило, не предлагаем. Это не нам, а суду решать. Впрочем, вы, как правозащитник, об этом лучше нас, государевых слуг, знаете…