— Эй, пан! — крикнул Гурин ему. — Можно с вами подъехать?

Занятый своим делом, поляк не услышал его, а машина уже взревела мотором — вот-вот тронется. Гурин вцепился руками в задний борт, встал ногами на брус, готовый одинаково быстро и спрыгнуть на землю и влезть в кузов.

Назвать бы поляка по званию, да не знает он, что означают лычки на его погонах, и Гурин снова крикнул:

— Эй, пан! Можно с вами подъехать?..

Наконец поляк обернулся и на чистейшем русском языке спросил:

— Ты меня, что ли? Да садись! Какой я тебе пан? — И вдруг кинулся к Гурину, схватил его под мышки, потянул в кузов. — Вася! Друг мой! Откуда?

Гурин вгляделся в «пана» и не поверил глазам своим:

— Коля? Хованский? Поляк?

— То напевне так! — гордо произнес тот, как взаправдашний поляк. Машина тронулась, и они, смеясь, повалились на ящики. — Какими судьбами? Откуда? Куда?

— А ты? Как ты вдруг так «перевернувсь»? — кивнул Гурин на его фуражку с орлом.

Вопросы посыпались, как из скорострельного пулемета, — отвечать не успевали, только спрашивали и спрашивали да били друг друга то по плечу, то по коленке. Наконец немного поостыли, угомонились. Хованский осмотрел Гурина, спросил:

— Не пойму: вроде с виду офицер, а погоны сержантские.

— Должность офицерская. Комсорг батальона!

— О! — загудел Хованский. — Скоро офицером будешь!

— Да ну! — отмахнулся Гурин, а у самого сладко-сладко заныло под ложечкой. — А ты? Говорил: из русских князей, а оказалось — польский граф?

— Не говори!.. — засмеялся Хованский. — Помогаем братьям-полякам создавать свою армию.

Увлекшись разговором, Гурин чуть в другую сторону не уехал. Увидел — не туда свернули на развилке, вскочил, забарабанил в кабину. Машина остановилась, они крепко обнялись с Хованским, потом молча посмотрели друг другу в глаза, переморгнулись, и Гурин спрыгнул на обочину. Долго стоял, смотрел вслед уходящей машине. Пока не скрылась — он все махал Хованскому, который отвечал ему поднятой конфедераткой.

«Удивительные вещи случаются на войне!.. — загрустил вдруг Гурин. — Потеряешь товарища в этой коловерти, думаешь — навсегда. И вдруг — встреча, словно по одной тропке ходим. Встретишь — и снова в разные стороны…»

Вышел Гурин за развилку дороги, прошел немного, стал ждать попутных машин. А их, как нарочно, ни одной в его сторону. Пройдет он немного, оглянется — никого. У развилки еще какое-то движение было, а теперь, когда поворот тот скрылся за горизонтом, совсем обезлюдело шоссе. Даже жутко сделалось: ни живой души, как в пустыне. Глянул в одну сторону — бетонка строгой лентой прорезала лес и уперлась в самое небо, глянул в другую — та же картина. И он один — маленький и беззащитный — стоит в самом низу на этой огромной ленте, повисшей от неба до земли, стоит, будто гномик на великанских качелях…

До чего опустела дорога! Наверное, стала она уже для наших войск бесполезной: железнодорожные эшелоны теперь идут почти до самого Одера.

Потоптался, потоптался Гурин и решил, не теряя времени, идти пешком.

Вышел на середину дороги, поддернул вещмешок, автомат перебросил с плеча на грудь, затвор оттянул, поставил на предохранитель: мало ли какая встреча может случиться, надо быть «на взводе» — и пошагал.

Идет, идет, да и оглянется — не догоняет ли какая попутка. А они как вымерли — ни одной. И вдруг замаячило что-то на горизонте — бежит какая-то машина. Обрадовался, заранее на обочину сошел, ждет. Вот она ближе, ближе, — и уже он ясно видит, что за машина — легковушка, «эмка». Сразу радость потухла: начальство какое-то едет, разве возьмет? Но на всякий случай поднял руку.

Машина промчалась мимо и вдруг затормозила. Гурин — бегом к ней. Пока добежал, передняя дверца открылась и оттуда вылез майор в синих диагоналевых галифе, заправленных в хромовые сапоги, в защитной шерстяной гимнастерке, подпоясанной комсоставским ремнем — со звездой на пряжке, и в фуражке с блестящим козырьком. Толстенький, приземистый, суровый — брови хмуро сдвинуты, губы сведены в недовольную гримасу. «Сразу видно — тыловик, — подумал Гурин. — Не возьмет…»

— Товарищ майор, разрешите… — козырнул он, но майор, казалось, не увидел его и не услышал, он медленно прошел на самую бровку обочины и принялся мочиться в кювет. Гурину стало неудобно, он отвернулся, не зная, что делать. То ли ждать, то ли идти вперед, не теряя времени…

— В чем дело, старший сержант? — услышал Гурин довольно мягкий, добродушный голос, так не вязавшийся с суровой внешностью майора. — Подвезти, что ли?

— Да, товарищ майор. Если можно.

— Далеко?

— Мне надо в Дразикмюле… Ну хоть до Лукац-Крейца, а там я пешком дойду.

— Садись, — майор кивнул на открытую переднюю дверцу машины, а сам полез на заднее сиденье.

Обрадованный Гурин бросил вещмешок в машину себе под ноги, уселся на командирское место рядом с шофером, автомат положил себе на колени — он ладно, будто ласковый котенок, улегся на его ногах, свесив между ними свою единственную лапу — диск. Улыбаясь, Гурин взглянул на водителя: «Мол, я готов, можно ехать». Тот подмигнул Гурину дружелюбно и тронул «эмку».

Хозяева машины сразу как-то пришлись по душе Гурину, будто это были свои, давно знакомые люди. Гурин переглядывался с шофером, они улыбались друг другу. Гурин думал о шофере хорошо: «Молодец — не зазнайка, как другие шофера, которые возят начальство…»

Шофер — крепкий, откормленный парень, видать, служба у майора для него не очень обременительна и харчем он не обижен. Только обмундирование на парне слишком уж бедненькое: старенькое, хлопчатобумажное, но чистенькое — хорошо выстирано и выглажено. «А может, это у него рабочее, дорожное, а выходное он приберегает, — рассуждает Гурин про себя. — В конце концов, это его дело, главное — парень приятный…»

— Ты, браток, автомат-то отверни, — сказал шофер и сам правой рукой отвел ствол гуринского автомата вперед и вниз под приборный щиток. — А то направил мне прямо в живот.

— Он на предохранителе, — успокоил Гурин шофера, однако отвернул ствол подальше от него. Чтобы удостовериться, на месте ли предохранитель, Гурин пощупал его пальцами и оставил руку на нем.

— Мало ли!.. Знаешь ведь: ружье один раз в год само стреляет, — продолжал шофер.

— Бывает, — согласился с ним Гурин.

— Как же это ты не боишься один разгуливать по Германии? — заговорил бархатным голосом майор.

— А кого бояться, товарищ майор? — немного рисуясь, спросил его Гурин. — Немцев здесь нет, мы их вычистили.

— Кто это «мы»? — усмехнулся майор.

Гурин понял, что у него получилось слишком хвастливо, смутился, пошел на попятную:

— Ну, мы — солдаты… Армия наша. Фронт-то вон уже где!

Майор помолчал, потом спросил:

— А в Дразикмюле у тебя родственники? В отпуск спешишь?

Гурин засмеялся — шутит майор, и сам пошутил:

— Да, товарищ майор: целый взвод родственников! — и пояснил: — Взвод наших курсантов там, вот я еду за ними.

— Курсантов? — удивился майор. — Каких курсантов? Училище, что ли?

— Обыкновенные курсанты, товарищ майор. — Гурину не хотелось на эту тему распространяться: выпытает все, а потом скажет: «Эх ты, дурак болтливый! А еще комсорг батальона, в офицеры метишь!» Да и зачем?.. Обычно таких вопросов случайные попутчики друг другу и не задают. А этот — сразу видно: тыловик, все ему интересно. Да и что ему на фронте делать-то с таким бабьим голосом? Он же команду подать не сможет…

— Что-то ты, парень, темнишь, — сказал майор. — Не дезертир ли ты?

— Да вы что, товарищ майор? — Гурина даже в жар бросило. Он взглянул на шофера — тот тоже посуровел. Быстро реагирует на настроение начальства! Гурин обернулся к майору: — Вы всерьез, товарищ майор?

Майор сидел, откинувшись на заднюю спинку. Круглое лицо его с розовыми пухлыми щечками лоснилось. Чисто выбритый двойной подбородок закрывал верхние две пуговицы гимнастерки. Он улыбался, и губы его искривились в горизонтальную восьмерку.