— Хороши шутки! Ты представляешь, если тебя увидят и сфотографируют в таком виде? Советский солдат вырядился в шута горохового и раскатывает на велосипеде. Позор! Неужели не понимаешь?

— Ладно! Хватит мораль читать, понял. — Он толкнул велосипед, и тот покатился по улице. Попал колесом на бордюрный камень, упал на асфальт, заднее колесо задралось, засверкало спицами.

— Ну, а зачем велосипед ломать?

— Да что он, мой али казенный? Фашистский! Я вон его там поднял.

— Откуда ты все-таки? Покажи документы.

— Да ладно вам… Ну что вы пристали? — солдат взглянул на патрулей, скользнул взглядом по повязкам — это что-то для него значило, обмяк, но не сдавался.

— Покажи, покажи, — строго приказал Грибков.

Солдат достал красноармейскую книжку, протянул ее Гурину. Гурин не глядя передал ее Грибкову. Тот посмотрел, сказал раздумчиво:

— Придется задержать его, как дезертира. Увольнительной у него нет.

— Да вы что?.. Да вы… Какая увольнительная? Какой дезертир? Вон за углом наше хозяйство, — всерьез забеспокоился парень. — Вот же, вот… Ну пойдемте со мной…

— Нет, брат, не мы с тобой, а ты с нами пойдешь, — выдерживал серьезность Грибков.

— Да вы что?.. — солдат не на шутку испугался, и тогда Грибков спросил у Гурина:

— Или поверим?

— Поверьте, братцы!.. — взмолился солдат.

— Ладно, беги в свою часть, — Грибков возвратил ему красноармейскую книжку.

— И откуда вы тут взялись? Патрули сразу же, — ворчал солдат, осмелев, и вразвалочку пошел по пустынной улице.

Дразикмюле

а другой день в городе стало тесно от солдат, от машин, от военной техники. Одни размещались, другие уезжали, третьи катили без остановки через город вперед, на запад.

В штабе батальона тоже было суматошно: часть курсантов отправляли куда-то на задание — на станцию Дразикмюле. Туда скоро начнут или уже начали прибывать воинские эшелоны, но по ночам там небезопасно: мелкие группы немцев, которым удается вырваться из окруженной Познани, лесными тропами ночами, пробираясь на запад, выходят на эту станцию и нарушают работу тыла. Отправлялись туда пока что только две роты во главе с начальником штаба Землиным — с задачей засветло ознакомиться с местностью и оборудовать позиции на случай нападения. Кроме того, им вменялось в обязанность продолжать подготовку младших командиров.

Вместе с этой группой замполит Кирьянов отрядил капитана Бутенко, а Гурина оставил с собой при батальоне. Это Гурину было сегодня особенно кстати, так как он еще ночью решил поискать пулеметный батальон и встретиться с Шурочкой. Наверняка пулеметчики должны уже быть где-то рядом, и если это так, то в штабе обязательно об этом знают. Однако расспрашивать о пулеметном батальоне у начальства Гурин постеснялся и решил попытать Кузьмина, хотя и знал нерасположенность того к себе. Кузьмин почему-то недолюбливал Гурина, не принимал. Он никогда не упускал случая, чтобы не напомнить Гурину, что тот не офицер, а, как и сам Кузьмин, всего-навсего старший сержант. Майору Кирьянову тоже не раз говаривал, ворча недовольно:

— Как вот я буду строевую записку заполнять? Офицеров столько, а на довольствии столько?

— Кузьми-и-ин… — хитро щурясь, подступал к нему майор. — Так и заполняй, — и указывал своим коротким пальцем в записку. — На Гурина есть приказ — он официально занимает офицерскую должность — комсорг батальона. А?

— А каждый раз требуют объяснения…

— А ты каждый раз это объяснение приписывай внизу.

— Ну да!.. Строевку портить. Тут и графы такой нету.

— Эх, Кузьмин, Кузьмин!..

— Ну что «Кузьмин, Кузьмин»?

Рязанский парень, в прошлом счетный работник какой-то конторы, Кузьмин этот был по существу неплохой человек, но страшный буквоед и формалист. Думается, что и Гурина он недолюбливал главным образом за то, что тот не вписывался в какие-то там установленные формы отчетности.

Вообще Кузьмин был прирожденным писарем — делал он свое дело аккуратно и четко.

Будто между прочим, Гурин подошел к столу Кузьмина, постоял с минуту, посмотрел, как тот ловко чертит формы: приложит линейку — черкнет карандашом, и прямая линия готова, незаметно сдвинет линейку, черкнет второй раз, будто по тому же следу, и вторая линия готова всего на волосок ниже первой. Двойные линии — основные, головка формы, остальные пошли одинарные: чирк, чирк, чирк — и так до самого конца листа. Разлинует — форма выглядит лучше фабричной.

— Здорово у тебя получается! — Гурин кивнул на форму. — Учился?

Кузьмин, склонив голову, полюбовался своей работой, сказал сухо:

— Учился. В школе. Как и вы.

— Но у меня не получается. Пробовал. К концу линейка обязательно собьется, перекосится. Да и сама линия вначале выходит толстой, а к концу — тонкой. А у тебя, вишь, ровненькая, нажим карандаша везде одинаковый. Это — мастерство!

Ну, думает Гурин, достаточно он Кузьмину приятных слов наговорил, не переборщить бы, теперь можно и к главному приступать.

— Слушай, Кузьмин, ты не знаешь, случаем, где расположился пулеметный батальон? Поручение дали, надо сходить туда, а где он — не знаю.

Кузьмин надул щеки, с трудом провернул во рту крутой язык:

— Я такие сведения, товарищ старший сержант Гурин, распространять не имею права. Тем более для ваших личных нужд.

— И что ты как пузырь, Кузьмин? — обиделся Гурин на него. — Все дуешься, дуешься. Смотри, скоро лопнешь. К тебе как к человеку, а ты: «Распространять»! «Для личных нужд»! Для каких личных?..

В канцелярию вошел комбат, заметил их возбужденность, спросил:

— Что не поделили, петухи?

— Да так, ерунда, — сказал Гурин.

— Старший сержант зачем-то интересуется, где находится пулеметный батальон, — доложил Кузьмин.

«Продал, гад!» — уши и щеки у Гурина тотчас вспыхнули огнем, он не знал, куда девать глаза.

Майор улыбнулся, подвижный нос его зашевелился, как у кролика.

— Ну, а ты знаешь, где он? — спросил он у Кузьмина.

— Никак нет, товарищ майор, — ответил тот, вскочив из-за стола.

Майор ухмыльнулся:

— О чем же спор? — Он обернулся к Гурину, сказал: — Я тоже не знаю. Они где-то на задании, здесь, в городе, их нет.

— Спасибо, товарищ майор. Разрешите идти?

Комбат кивнул.

Гурин выскочил из штаба, как из бани, — весь мокрый и красный. «Ну Кузьмин, ну Кузьмин! Какая ехида! Ненавидит он меня всеми фибрами… За что? Что я ему сделал? Или натура такая? Ну Кузьмин!..»

В городе батальон оставался недолго. Вскоре по взводу, по полвзвода стали и другие подразделения постепенно перебазироваться в Дразикмюле, хотя там и было относительно спокойно. Немцы, правда, несколько раз появлялись здесь, но, наткнувшись на засаду, либо сдавались в плен, либо убегали снова в лес, в бой не вступали. Сдавались обычно малочисленные группы — по три — пять человек. Лишь однажды ночью завязалась длительная перестрелка, утром подобрали нескольких убитых немцев и одного раненого. С нашей стороны потерь не было.

Раненый показал, что всего их было человек тридцать, вооружены они только автоматами и карабинами, тяжелого оружия нет. Цель их — пробиться к своим.

На другой день усилили засаду и ждали немцев всю ночь, но они так и не появились, ушли, наверное, другой дорогой.

Разведвзвод лейтенанта Исаева убыл в Дразикмюле не в полном составе: одно отделение его дольше других оставалось в городе — оно временно было передано в распоряжение военного коменданта. Теперь разведчики возвратились, и их надо было отправить в свой взвод. Комбат вызвал Гурина и приказал ему отвести разведчиков в Дразикмюле.

— Это недалеко, километров десять — двенадцать, — сказал он. — На выходе из города, как только перейдете железнодорожный переезд, повернете налево и — прямо по шоссе. Карта есть? Ну и хорошо. Не заблудитесь!

— И сам там останешься, к капитану Бутенко присоединишься. Мы скоро все туда переберемся, — добавил замполит. — Ящик собери, запри и оставь его в штабе.