Вышло еще человек пять.

— Не густо… Совестливый народ, вижу, — и пошел вдоль строя. — Выходи, выходи, выходи, — тыкал он рукой в грудь приглянувшимся. Гурин тоже попал в их число. — Автоматчики лихой народ! Это — те же разведчики, а может, даже и почище, тут еще бабушка надвое гадала! Выходи, выходи! Так… — он хлопнул перчатками по ладони — подвел черту. — Так. Кто шибко грамотный, прошу переписать всех, — он достал из планшетки лист бумаги и карандаш. — Ну, у кого почерк не как у моей бабушки?

— Вот, у агитатора, — указали на Гурина.

— Люблю агитаторов! — воскликнул лейтенант и вручил ему бумагу. — Бистренько — фамилии и инициалы.

Когда Гурин переписал всех, лейтенант взял список и пошел в канцелярию; солдатам на ходу бросил:

— Пока я буду оформлять документы, получите продукты у старшины — сухой паек на двое суток.

Солдаты без строя, толпой повалили к каптерке. Старшина увидел, возмутился:

— Что это за команда анархистов? Где командир?

— Лейтенант Исаев пошел документы оформлять.

— Кто старший?

— А во, агитатор, — ребята подшучивали над Гуриным, вытолкнули его наперед. Поднял Гурин глаза и видит: перед ним его старый знакомец — старшина Грачев! Одет тепленько, рожа сытенькая, довольная. И строг — до неимоверности. А в Гурине всколыхнулась старая обида на него.

— Э-э! — воскликнул он развязно. — Старшина Грач! Привет!

Старшина не узнал Гурина, подумал сначала, что это какой-то его давний дружок, хотел улыбнуться. А потом видит: Гурин, и лицо его стало звереть — узнал.

— Я вам не Грач. Моя фамилия Грачев.

— Да все равно — Грач! Оно ж видно, что ты за птица, — разошелся Гурин: охота ему перед ребятами себя героем выставить. «А что мне? — подзадоривал себя Василий. — Дальше фронта не пошлют. Теперь я не тот, знаю людям цену, особенно этому». — Все воюешь?.. В запасном полку?

— А ты, я вижу, очухался от первого испуга?

«Уколол-таки, гад!..» — Гурин закипал всерьез.

— На второй круг заходишь? — продолжал старшина. — Ну что ж. Когда будешь на третий заходить, тогда поговорим. Пока рано храбришься.

— А ты рассчитываешь до тех пор все еще здесь прокантоваться? Ну, герой!

Грачев побагровел, сверкнул на Гурина жуликоватыми глазами, отвернулся. Сильно пожалел он, наверное, что Гурин уже в маршевой команде.

— Сколько человек? — бросил он зло.

— Двадцать пять.

Получили паек, разделили. Пришел лейтенант. На спине у него желтый ранец из телячьей кожи — шерстью наружу, на левом плече ППШ, на правом боку пистолет. Построил, спросил, нет ли каких жалоб. Нет? Тогда — шагом марш!

И они пошли.

Прощай, запасной полк!

Что-то ждет их впереди?.. Удачен ли будет второй круг? Удастся ли зайти на третий?

Никому ничего не известно…

Уже с дороги Гурин написал матери письмо — торопливое и коротенькое, как телеграмма: «Ухожу на передовую. Адрес меняется. Пока не пишите».

Днепр широкий

рудно сказать, какая дорога хуже — осенняя раскисшая и разбитая или зимняя: замерзшие колеи, острые гребни вздыбленной некогда колесами и теперь скованной морозом грязи… Шагу не сделаешь, чтобы не поскользнуться на неровности, чтобы нога не подвернулась на очередной кочке. По-украински декабрь — грудень. Точное название: кочки, кочки, груды, куда ни глянешь. Дорога — словно длинная полоса, вспаханная каким-то чудовищно огромным плугом: колеи — по колено, вывороченные груды черной земли, будто глыбы угля, огромны.

Ноги выкручиваются на такой дороге, и Гурин невольно ищет опять нетронутую обочину, бровку, но тут ее нет: все вспахано, изъезжено, изуродовано колесами, гусеницами, копытами лошадей и замерзло.

В поле дует ветер — холодный, промозглый, метет поземку, наметает между кочками холмики снега, пытается заровнять следы прошедших армий. Может, и заровняет, только не скоро, а солдатам сейчас идти тяжело.

Лейтенант Исаев по-прежнему бодр, уши на шапке не опускает, веселит свою команду разными одесскими байками.

К полудню ветер усилился, снег начал лепить — мокрый, хлопьями. Идти стало еще труднее — ноги скользили, то и дело обрушивались в глубокие колдобины. И лейтенант не машина, устал, шел молча впереди. И уши опустил в шапке — допекло, видать, и его.

Привал сделали в поле — у соломенной скирды. С подветренной стороны вжались спинами в скирду, вытянули гудевшие ноги.

— Что, мальчики, устали? Крепитесь — атаманами будете! — не унывал лейтенант. Он достал карту, долго изучал ее. — На ночлег остановимся вот в этом хуторке. Сделаем небольшой крюк, зато нам будет там хорошо: хутор в стороне от больших дорог, наверняка наш брат не заходил туда, поэтому нам будут рады. Там будет кров и пища! Ну как? Вперед? Вперед!..

В декабре самые короткие дни — об этом напомнил своим подчиненным Исаев, когда их застала темень, а хутор еще и в бинокль не просматривался.

— Что вы, мальчики! Еще шести часов нет: декабрь месяц ведь. Не будете же вы вместе с курами спать ложиться?

Солдаты выбивались из последних сил. Шли медленно, а стужа к ночи свирепела, ветер усилился и теперь продувал насквозь. Днем у Гурина спина была мокрой от пота, а сейчас будто кто сорвал с него всю одежду вплоть до нижней рубахи. Гимнастерка сделалась жесткой и холодной, как железо.

Наконец впереди сквозь снежную мглу замаячила темная стена деревьев. Лейтенант обернулся, прокричал:

— Шире шаг! Впереди завиднелись сады хутора! — и сам зашагал быстрее. Солдаты воспрянули духом, поспешили за ним.

И действительно, вскоре они уже, не разбирая дороги, шли напрямик через сад. Голые ветки хлестали их по лицам, они увертывались от них, торопились за лейтенантом. На душе стало тепло и светло: сейчас залают собаки, и на этот лай выйдет дядька или тетка, и, как бы худо ни отнеслись те к солдатам, они все равно будут в теплой хате.

Сады кончились, лейтенант уже вышел на улицу и стоял, словно раздумывал, в какую сторону идти. По одному из-за деревьев выползали солдаты и молча останавливались рядом. Собаки не лаяли, а напротив стояла сожженная хата. Длинная черная труба зловеще вздымалась над провалившимся потолком. Белые стены и черные, закопченные пустые глазницы окон пугали. Осмотрелись: слева — такая же хата, а справа и стен нет, одна обуглившаяся печь в кривая большеголовая труба.

Лейтенант медленно пошел вдоль улицы, солдаты, приотстав на несколько шагов, потянулись за ним. Ни одной уцелевшей хаты, село было мертвым. У одной избы скрипели ворота, и от этого скрипа дрожь пробегала по коже.

В конце улицы Исаев остановился.

— Ну что ж… — сказал он. — Такие вещи запоминайте. И когда будете драться, пусть этот пейзаж встанет у вас перед глазами! — прокричал он сердито, потрясая кулаком. — А теперь не хныкать! Надо думать о ночлеге. Ну-ка, разберитесь в шеренгу по два. Быстро! Никто не отстал? Слева направо по порядку номеров рассчитайсь!

— Первый, второй, третий… Тринадцатый! — прокричал правофланговый. — Неполный!

— Хорошо. — Он подошел к левому флангу. — Вы, четыре человека… Двое по одному порядку, двое — по другому, пробегите всю улицу и поищите хату с целым потолком и с более или менее уцелевшими окнами. Выполняйте!

Такая хата нашлась на другом конце улицы: в ней не только потолок уцелел, но и дверь, и в окнах не сее стекла были вышиблены. Лейтенант посветил фонариком — на полу валялась посуда, разные тряпки, перья от подушек. Осмотрел плиту — остался доволен.

— Все, мальчики! Мы будем спать в тепле. Три человека, — он осветил крайних у двери. — Идите и поищите соломы или сена для постели. Где-нибудь на задворках, может, копешка какая уцелела. А если нет — тогда будем думать. Выполняйте! Два человека — идите и наломайте веток, сделайте веники и подметите пол. Выполняйте! Два человека — тряпками, досками, что найдете подходящее, заткните в окнах дыры. Выполняйте! Остальные — на заготовку дров. Дров нужно много, на всю ночь. Выполняйте!