А чего же непонятного! Все так просто! Каждому не терпелось самому попробовать этот пресловутый фаустпатрон. Но на всех фаустов, конечно, не хватало, их осталось всего девять штук. Поэтому лейтенант выделил из каждого отделения по два бронебойщика — истребителя танков — и только им разрешил выстрелить, а остальным приказал наблюдать и запоминать.

Гурина тоже, как мальчишку, подмывало выстрелить из фаустпатрона, но их было так мало, что он не решался просить об этом лейтенанта. Когда все бронебойщики отстрелялись, на земле остался еще один патрон.

— А этот кому? — спросил Гурин у Долматова, тайно надеясь на его догадливость.

Тот улыбнулся, сказал:

— Да уж ладно, возьми, попробуй, комсорг. Гурин с радостью подхватил фаустпатрон, подошел к краю обрыва, расставил ноги пошире, положил трубу на плечо и стал целиться миной в основательно разбитый уже ящик. Поднял чеку, снова прицелился и выстрелил. Как в замедленном кино, мина медленно поплыла вперед. Чудно: он видит свою мину! Вот она постепенно стала опускаться и ткнулась в развороченную землю. Раздался взрыв. Гурин, довольный, оглянулся на Долматова, ожидая оценки.

— Молодец, — сказал лейтенант. — Попал в карьер, хоть и целился долго.

Курсанты засмеялись.

— Нормально, нормально, — поспешил он успокоить Гурина. — Если бы там был танк или дом побольше, обязательно попал бы!

Шутка Долматова Гурина не смутила: он и сам видел, что получилось не хуже, чем у других.

— Вопросы есть? — обратился лейтенант к курсантам.

— Есть. На какое расстояние бьет фаустпатрон?

— Какую броню пробивает?

Долматов достал из планшетки листовку-памятку бойцу о фаустпатроне, передал помкомвзвода Маннохе:

— Возьми вот, прочитай вслух.

Курсанты рассматривали и передавали друг другу холостые и теперь неопасные трубы от фаустов.

Пока Манноха читал памятку, прибежал связной и сообщил, что в два часа дня всех офицеров собирают на совещание в штаб батальона, и комсорга — в том числе.

Долматов посмотрел на часы, сказал:

— Да уже и на обед скоро. Манноха, строй взвод и веди в расположение. Полчаса до обеда — личное время. Пойдем, — махнул он Гурину, и они зашагали прямо через поле еле заметной тропинкой в лагерь. Долматов длинноногий, шаги у него огромные, Гурин еле поспевал за ним — все время бежал трусцой. Пока дошли до лагеря, он совсем запарился. У крайних землянок разошлись: Долматов пошел к своему домику, Гурин — к своему.

В штаб они с майором Кирьяновым пришли раньше других. Еще издали Гурин услышал истошный визгливый крик, проникавший из штаба сквозь тонкие деревянные стены и незаделанные по-дачному окна. Майор взглянул на Гурина встревоженно и заторопился — заковылял раненой ногой, заработал поживее палочкой, устремился вперед. Гурин поспешил за ним. В штабе они застали такую картину: писарь Кузьмин и начштаба капитан Землин сидели притихшие за своими столами. Тут же, возле Землина, стояла доктор Люся. Ближе к выходу с опущенной головой, багровый как вареный рак, — старшина Грачев. На средине комнаты мерял шаги разъяренный комбат. Оказывается, это он кричал. Гурин никогда не видел его в таком состоянии и не слышал, чтобы он когда-нибудь так кричал. Случилось, должно быть, что-то из ряда вон выходящее. Гурин прошел к столу Кузьмина и затих, а майор Кирьянов удивленно закрутил головой — то на комбата Дорошенко, то на старшину Грачева, то снова на комбата. Наконец спросил:

— Что случилось?

Комбат кивнул на Грачева, сказал брезгливо:

— Триппер поймал!

Замполит вдруг затих, затаился, как после удара. Потом медленно повернул голову в сторону Грачева, лицо его стало постепенно искривляться: сначала на нем появилось подобие улыбки, потом — что-то вроде плаксивой гримасы, и наконец оно исказилось вовсе неузнаваемо. Он подошел почти вплотную к старшине, поднял правую руку. Гурин думал, что майор будет бить его, а он согнул указательный палец крючком вниз, поднес его под самый нос Грачеву, спросил:

— Закапал краник? — и, не дожидаясь ответа, укорил обреченно: — Эх ты, сук-кин сын!.. — Отошел, сказал комбату: — Под суд надо отдать!.. И судить как самострела.

— Каков мерзавец! — возмущался комбат. — Только этого нам в учебном батальоне и не хватало! Сейчас же, не медля ни минуты, отправить его в штрафную. — Он ткнул пальцем в сторону начальника штаба: — Заготовьте документы. Кузьмин, вызовите срочно старшего сержанта Манноху.

— Слушаюсь, товарищ гвардии майор! — вскочил Кузьмин, поправляя пилотку. — Связной еще не вернулся, я сам сбегаю.

Прибежал запыхавшийся Манноха, вытянулся в дверях:

— Товарищ майор, по вашему приказанию…

— Вы назначаетесь старшиной батальона, — перебил его комбат. — Сейчас же примите от Грачева все хозяйство. Да будьте внимательны, чтобы этот тип не обжулил вас. Выполняйте!

— Слушаюсь, — Манноха крутанулся на каблуках, выскочил на улицу. Вслед за ним, не спрашивая разрешения, вышел и Грачев.

Комбат долго смотрел на дверь, куда скрылся старшина, молчал. Начали сходиться офицеры и, видя необычную обстановку, козырнув, жались у входа.

— Откуда он появился у нас? — комбат обвел глазами офицеров. Те переглядывались, опускали глаза — не знали, в чем дело. Шульгин не выдержал взгляда комбата, криво ухмыльнулся. Комбат указал на Гурина: — А тебе, Гурин, это тоже урок!

Гурин встрепенулся и обмер, внутри все похолодело, щеки вспыхнули: «При мне это было… Рассказал Грачев…»

— Надо объяснить комсомольцам… Да и всем поголовно… — Комбат снова обернулся к офицерам: — Строго-настрого запретить связи с немками! Фашисты нарочно выпустили всех заразных из больниц и засылают их в наши тылы. На всякую пакость идут.

Совещание началось минут на двадцать позднее назначенного времени.

— Сегодня с наступлением темноты мы снимаемся и уходим на передовую в город Кюстрин, — сказал комбат сурово. — В связи с этим приказываю…

Кюстрин

борону в Кюстрине батальон занял в самом городе на правом берегу Одера, как раз напротив старой крепости, в которой все еще сидели немцы, несмотря на то что наша армия вышла на левый берег и постепенно расширяла плацдарм.

До этого здесь уже держала оборону какая-то часть, и поэтому курсантам достались готовые траншеи и ходы сообщения. По всему видно, тем, кто пришел сюда первыми, было несладко: в каменной мостовой, в асфальте пробить столько нор, столько ходов — дело нешуточное. Видать, попотели солдатики, поработали на славу. Зато теперь курсанты довольны, спасибо говорят пехоте.

Быть в обороне в городе Гурину еще не приходилось, и поэтому ему все здесь было в диковинку. Особенно то, что в трех шагах от передовой можно безнаказанно «гулять» во весь рост по улицам города. Пройдет ходом сообщения, за углом дома вылезет на поверхность и идет себе по своим делам. Если, конечно, артналета нет. Идет пустынными улицами, мимо развалин, мимо сгоревших домов с черными глазницами окон, вдоль уцелевших кварталов. Особенно ему нравилось ходить одной улочкой, чудом сохранившейся среди всеобщего разгрома. Окна и вывески целехоньки, даже тротуары чистенькие, будто по ним только сейчас дворник метлой прошелся. Теплое апрельское солнце играет в стеклах витрин — такое впечатление, будто войны к в помине нет, а он приехал в город слишком рано, когда и магазины еще закрыты, и люди еще спят…

Эта улочка была на пути, если идти из КП батальона в расположение первой роты, а в третью надо было пробираться кривыми лабиринтами развалин, через кучи кирпича, сквозь огромный сгоревший дом с опасно повисшими потолочными перекрытиями. Да и в остальные роты пройти было ненамного легче, чем в третью, но первой «повезло» — ей достался кусочек невредимого города.

Все эти пути-дороги в каждую роту за несколько дней обороны Гурин изучил, как свою школьную стежку, — ходил по ним и днем, и ночью, и в спокойные часы, и во время артналета. Носил в роты газеты, проводил собрания, беседы. Иногда ходил с капитаном Бутенко, реже — с майором Кирьяновым, а чаще всего — один.