Литмир - Электронная Библиотека

На замечание Гурина Харламов спокойно возразил:

— И чего ты стараешься? Чего ты выслуживаешься? Зарабатываешь себе характеристику, чтобы подольше продержаться здесь? Боишься попасть на передовую? А ты не бойся, мы же вот побывали там — и ничего, целы остались. Пороху ты, брат, не нюхал. А пластунция твоя мне ни к чему, и отстань от меня: я — артиллерист и все равно уйду в артиллерию. Дал бы ребятам отдохнуть, полежали бы в холодочке. Думаешь, выдадут? Не бойся.

— Я не боюсь, — сказал Гурин.

— Боишься. Передовой боишься! Трус ты все-таки, Гурин.

Этого Василий вынести не мог и, прекратив занятия, собрал взвод, построил и попросил Харламова выйти из строя.

— Я хочу поговорить с Харламовым при всех. Он только что назвал меня трусом за то, что я вместо того, чтобы поваляться с вами в тенечке, гоняю вас по-пластунски; что я это делаю из боязни попасть на передовую; что я не нюхал пороха и все такое в этом роде…

— Ну а что, неправда? — развел руками Харламов.

— Нет, неправда. К вашему сведению, на фронте я был и знаю: если я вас сейчас положу загорать, то вы вместе с вашими солдатами на передовой очень быстро уляжетесь навсегда. Это я знаю по собственному опыту. И вы, кому пришлось участвовать в боях, тоже это знаете.

— Может, хватит морали? — поморщился как от зубной боли Харламов.

— Нет, не хватит, подонок ты эдакий! — закричал Гурин, не сдержавшись. — Не хватит! Я хочу сказать тебе еще, что трус ты, а не я. Ты боишься пехоты и рвешься в артиллерию, потому что трусишь. А какой ты артиллерист? Ты две недели подносил снаряды, и было это в километре от передовой. Но ты не ходил в атаку, ты не выскакивал из окопов под пулеметным огнем, ты не бегал под снайперскими пулями, не врывался в немецкие траншеи, не штурмовал высотки, не ходил в разведку боем — ничего этого ты не делал и боишься этого как огня. Ты хвастаешься своим ранением, а у меня их два, и оба при наступлении, одно пулевое, навылет, а не от случайного осколка, как у тебя, и — в грудь, вот сюда, в грудь, понимаешь, в грудь, а не в задницу, как это случилось с тобой. Наверное, поэтому ты и любишь щеголять этим словом…

Харламов машинально почесал то место, в которое был ранен, сказал:

— Зря ты раскричался… Шуток не понимаешь…

— Хорошенькие шутки! А теперь, артиллерист, я тебя от занятий освобождаю и разрешаю идти к командиру роты и подать ему рапорт, чтобы тебя отчислили в артиллерию. Идите. Взвод! Десять минут — перекур, и продолжим занятия. Разойдись!

Гурин отвернулся и пошел в сторону, подальше от курсантов, словно искал место для нужды. На самом деле он торопился поскорее уйти подальше с глаз курсантов: нервы его были на пределе. Гурин не знал, правильно ли он поступил, одобрит ли его поступок лейтенант. Он, конечно, ничего лейтенанту не скажет об этой стычке — так лучше будет, иначе она может продолжиться. Но интересно, как бы в таком случае поступил Максимов? Наверное, не стал бы выставлять свои раны. Ему легче: он — лейтенант, офицер, а Гурин всего лишь старший сержант, да и то без году неделя. «Наверное, все-таки зря я так, не стойло… Впрочем, пусть знают, а то и впрямь, может, думают, что я пороха не нюхал…» Хотел было возвратиться к взводу, но не пошел — все еще кипел.

«…Гад… Попадется один такой, как паршивая овца в стаде, всех перебаламутит. Почему вот вместо него не попал к нам во взвод Яша Лазаренко?..»

В Яшу Гурин влюблен больше, чем в Хованского. При одной мысли о нем у него на душе становится теплее.

Появился Лазаренко в батальоне с новым пополнением. Интересный парень, Гурин сразу проникся к нему такой симпатией и относился потом к нему так нежно и бережно, как к любимой девушке.

Лазаренко — стройный, рослый, чернявый солдат. Красавец — хоть картину с него пиши. Да плюс ко всему — на груди у него три ордена Славы.

Когда Гурин увидел его впервые, у него голова закружилась: «Как же его, должно быть, девчата любят! Ну почему бы мне не иметь хоть долечку его счастья — роста, красоты, скромной уверенности в себе, наград?» Гурин закрыл глаза и представил себя на его месте. — Вот он появляется такой в родном поселке, в школе… Нет, в клубе, на танцах… Сорокин от зависти сразу прекратил бы играть на своем баяне, а девчонки замерли бы от счастья… А Валя Мальцева?.. Как бы она смутилась, как бы пожалела обо всем. А Василий спокойно, без всякой рисовки, запросто так подошел бы к ним, со всеми поздоровался бы за руку, пошутил бы. И с Сорокиным — тоже, а они все пялятся на его ордена Славы… «Наконец-то я его обштопал, а то своим баяном всех девчонок к себе притягивает, как магнитом… Да, представляю, сколько шороху будет, когда такой парень заявится домой!..»

Жалел Гурин, что Яша не в его взвод попал, а к разведчикам. Лейтенант Исаев умеет подбирать ребят. Закон подлости все время Гурина преследует: вместо Лазаренко к нему попал Харламов, и вот теперь мучайся с ним…

Гурин искоса посмотрел в сторону взвода — курсанты толпились кучей и что-то бурно обсуждали. Обычно в перекур они разбредались по полю или валились на траву, а тут стояли и о чем-то спорили. Наверное, всех задело.

Подошел Гурин, как ни в чем не бывало спросил:

— Ну, накурились? Продолжим занятия. Взвод! В две шеренги становись!

Загасили окурки, затоптали сапогами, заспешили на свои места.

Видит Гурин: Харламов тоже становится, в роту не пошел. Угрюмый, носом подергивает, молчит. «Пусть, я его не замечаю», — решает для себя Гурин и подает команду:

— Равняйсь!

— Товарищ сержант, кто-то бежит к нам.

Гурин оглянулся — связной, запыхавшийся, машет рукой, показывает в сторону лагеря. Не поймет Гурин, что это значит. Наконец тот приблизился, сказал:

— Все — в лагерь! Быстро, по тревоге. А где остальные?

— Второй взвод вот там, за тем холмиком, и остальные где-то в той стороне, — указал он связному и скомандовал своим курсантам: — В лагерь — бегом!

В лагере было необычно оживленно: все суетились, бегали, куда-то собирались. Запыхавшийся старшина Богаткин побежал из штаба батальона к себе в хозвзвод. Вслед за старшиной из штаба повалили офицеры, в том числе комбаты пулеметного и минометного. Значит, опять объединяются для выполнения какой-то задачи. Максимов издали махнул Гурину:

— Ко мне. Привел взвод?

— Да. А что случилось?

— На передовую выступаем. Нам поручено занять оборону в излучине Днестра. Сейчас привезут боепитание, получим и вечером форсированным маршем двинем. Готовься сам и ребят предупреди, чтобы никто никуда ни на шаг.

К ним подошел комсорг батальона:

— Гурин, надо срочно провести в роте комсомольское собрание. Короткое, но четкое: комсомолец в бою.

— А кто доклад сделает?

— Сам сделай.

— Но я же никаких подробностей не знаю! Задачу надо ставить.

— Какие тут подробности? Уходим на передовую. Задача одна: быть храбрыми, быть первыми в бою, бить немцев без промаха.

— Я помогу, — сказал Максимов. — Сделаю доклад. Пошли.

Заглянул Гурин в свою землянку, курсанты беззаботно валялись на соломе — рады были отдыху.

— Что там, товарищ старший сержант?

— Вечером выступаем на передовую. Будьте готовы. — Гурин взглянул на Харламова. Он сидел, жевал что-то, усиленно работая своими могучими челюстями. Услышав, перестал жевать, рот так и остался раскрытым. — Комсомольцы, на собрание. Срочно. — Гурин вышел из землянки. У ротной канцелярии столкнулся с Хованским. Идет — шинель на руке, в другой — автомат, за спиной вещмешок.

— Ты куда, Мальбрук, в поход собрался? Сейчас комсомольское собрание.

— Не могу. Уезжаю.

— Далеко ли?

— В штаб дивизии связным от батальона. Желаю тебе, Вася!..

— И тебе, Коля… Будь!.. — Гурин пожал Хованскому руку, долго смотрел ему вслед.

В ночь все три учебных батальона выступили на передовую, навсегда покинув свой лагерь. Вместе с ними покинул и Гурин свою первую военную «академию».

В излучине

Три круга войны - i_006.jpg
ередовая встретила курсантов нервозно: немцы то и дело палили в небо ракетами, освещая нейтральную полосу, беспрерывно постреливали из пулеметов, через каждые час-полтора накрывали минометным огнем наш передний край.

52
{"b":"249256","o":1}