— А… — заикнулась я.

— А рассусоливать про тайну следствия, потом будешь! Пока пиши, а там выберем момент для публикации, еще старого волка будешь учить работать. Кстати, о волках — про бешеного пса байку доработай, слабовата, ага? Диктуй адрес дачи.

Кажется, я подъехала к больнице, забыв закрыть рот — язык пересох и прилип к небу. Интересно, когда же у меня исчезнет способность удивляться? Но пока она была тут как тут — захлопнувшийся было, рот, с готовностью раскрылся снова — меня встречали с торжественным эскортом, снабженным каталкой! Вот это темпы, у нашего главреда… Сашу, что-то тихонько бормотавшего, быстренько перекинули на каталку и повезли в недра коридоров. Меня же под локоток взял, и повел в неприметный кабинет некий товарищ, для беседы, очевидно… А этот-то как сумел сюда так быстро прилететь? Или я чего-то не понимаю, в отношении оценки влияния нашего редактора, или меня здесь ждали заранее? Как оказалось, первое… Меня жалостливо напоили моим любимым кофе — глясе, и это в больнице скорой помощи! Сильно же их Владимир Павлович напряг, ничего не скажешь. Не успела я допить неведомо как добытое среди ночи глясе, как мне предложили прилечь на кушетку, чтобы отдохнуть после трудов праведных. Ни беседами, ни вопросами не беспокоили, и я, вне себя от переживаний за Сашу и Федора, как-то умудрилась задремать.

— Лиль, ты только полюбуйся на это! Твой Киссинджер опять нассал мне в тапки. Причем, заметь — сегодня в свадебные! И в чем я теперь жениться попрусь, а?

— Санечка, ты только не нервничай… — я незаметно заталкивала кота ногой под тумбочку, чтобы не высунул не вовремя свою наглую рыжую морду. — Кстати, его зовут Челленджер. Это он просто новый предмет меблировки пометил… Ему и так трудно — стресс, связанный с переездом сказывается на его адаптационных и компенсаторных способностях, вот он и старается хоть как-то сбалансировать переизбыток новых впечатлений и привести в действие свой релаксационный аппарат, если, конечно, таковой у него присутствует.

— А ну, повтори еще разок… — попросил Саня, вернув свою челюсть на место. — Мне показалось, что ты сейчас с кем-то разговаривала?

— Да ладно тебе. Ты лучше скажи, когда меня перестанут твои коллеги таскать на допросы, а? Ну, сколько ж можно-то? Ты следак или просто так? Погулять вышел?

— Вышел, ага. А то ты не знала! Сама же про наше агентство статью накатала, как там… А, вот! «Будущий великий сыщик, вероятно, мечтающий стяжать лавры Ниро Вульфа, сидел в инвалидном кресле, но было очевидно, что в случае необходимости, он сможет развить в нем скорость километров этак до тридцати, и ни один злодей от него не уйдет».

— Да ладно тебе, — засмущалась я, — сам же ржал, когда я это писала, сидя за моей спиной, и тыкал пальцем в монитор. Если бы ты был против, я бы не стала этого писать.

— Не тушуйся, май дарлинг, после твоей статьи мне несколько заказов поступило, так что все нормально, в ближайшее время мы работой загружены — найти тойтерьера, сбежавшего, когда рядом с ним хлопнула петарда, вернуть в родные пенаты сбежавшего мужа, наверно, тоже петарды испугался, и проследить за неверной женой. И даже аванс уже выплачен, правда, в него твой кот нас…

— Сань, не приставай к коту! А то я еще и Волка сюда притащу!

— Ну, давай, давай, только твоего Волка здесь и не хватало! И так уже успела несколько раз на дачи смотаться — все говядину ему таскаешь. Ой, чую я своей отсиженной в этой окаянной коляске задницей, что ты туда успела уже минимум полкоровы отволочь…

— Слушай! — поторопилась я перевести разговор на другую тему. — У меня до сих пор нет свидетельницы, как ты думаешь — нас распишут без нее, или придется первого встречного просить расписаться?

— Ищите и обрящете, дети мои! — вошел Федор, так и хочется сказать — отец Федор. — Разрешите представить — Лена, ваша шаферица, она же моя спасительница, нашедшая несчастного помирающего под скамеечкой, и она же моя будущая жона! Думаю, через пару недель после вас и мы, того…

Свадебный кортеж был очень даже кортежным. Впереди жених с невестой верхом — невеста наверняка ослепительно смотрелась в своем белоснежном платье на вороном коне, который периодически не забывал вставать на свечку, проверял, свинюган, не сверзиться ли она, то бишь, я, с него, в своем развешанном по лошадиным лоснящимся бокам, балахоне. Ну, Корсар он и есть Корсар, не переделаешь… И жених на рыжем, иногда поддающим задом Чубайсе, любезно предоставленным шафером на время церемонии. Я с беспокойством поглядывала на болтающуюся без стремени не до конца пришедшую в норму ногу жениха, который упрямством еще и мне, как оказалось, может дать фору: «Было решено жениться верхом, значит, поедем верхом!»

Следом ехали свидетели на двух спокойных гнедых лошадках, хотя лошадка свидетельницы вскоре растеряла все свое спокойствие, когда осознала, что всадница впервые в жизни села на коня, и эта парочка иногда вырывалась вперед и перегораживала нам дорогу. Остальной народ перемещался по старинке — на машинах. Постойте, или это мы были по старинке? Ну да, неважно. Владимир Павлович иногда нажимал на клаксон, и переливчатым сигналом пугал наших лошадей, отчего становилось еще веселее. Друзья Сашки — Феди, их и мои коллеги, кричали «горько!». И мы, несмотря на то, что до столов, где народу по идее и должно стать горько, еще переть и переть, были вынуждены останавливать Чубайса и Корсара, и тянуться навстречу друг другу, судорожно цепляясь за поводья. Наши коняги, оскорбленные в лучших чувствах оттого, что им приходилось стоять, прижавшись боками: «Мы жеребцы, между прочим, и у нас правильная ориентация! Нет чтобы, рядом с кобылой поставили!», фыркали, подпрыгивали, и пытались подраться. Собственно, поцеловаться нам так ни разу и не удалось, несмотря на наши усилия и все требования гостей. Нас это нисколько не огорчало, впрочем.

Но вот, наконец, и загородный дом Владимира Павловича, где и ожидало нас пиршество. Редактор не принял никаких возражений, требуя, чтобы праздновали свадьбу только у него, никаких кафе-ресторанов или самодеятельности, в виде скромного приема в квартире.

— Отец я или не отец? Крестный — это даже больше чем отец, между прочим! Я обязан тебя достойно выдать замуж, иначе твоя мама мне этого не простит. Только у меня и точка! Что вы там с лошадьми намудрили? Вам же их около многоэтажки девать будет некуда, а у меня на задний двор их можно будет поставить, бензинчику свеженького подлить, дворники поправить, тормозную жидкость проверить… Нагадят, конечно, ну да ничего — моя жена только рада будет, она давно хотела конского навозу на свои грядки с цветами, то бишь, клумбы.

Боже мой, как же я счастлива! Неужели все плохое позади, и теперь в моей жизни будет только хорошее? У меня даже как прежде, была подруга — с Федькиной Леной мы с первого взгляда подружились, и пустота, образовавшаяся после предательства Таньки, заполнилась. Голова была набита какой-то мешаниной из воспоминаний — боль, муть, какие-то вспышки в мозгу, счастье, снова боль, страх, и допросы, допросы, допросы… Но все это уже позади. Кроме счастья, я робко надеялась, что оно-то как раз со мной останется… Танька так больше и не появилась ни в моей жизни, ни в своей квартире… Которая, как оказалась, была уже давно продана, и жили они там с братом на правах квартиросъемщиков… Вот чего она так суетилась — жилья-то своего у нее и не было… Только непонятно, почему она меня тогда, еще вначале нашей эпопеи, натравила на Вовку, под лозунгом — хочу, чтобы мне досталась квартира! А предмет раздора-то уже был продан… Может, просто хотела избавиться от брата? Но зачем? Непонятно… Видимо, у нее были свои причины, не менее веские. Брат же, выйдя из комы, и едва начав самостоятельно передвигаться вдоль стеночки, из больницы таинственно исчез… Ну что ж, зато у нее теперь есть деньги, которых она так страстно желала — ведь сказала же она мне, что с ней уже успели расплатиться за предательство…